Русская история

Легко заметить, какое значение могли получить все эти законы. До сих пор в дворянской среде господствовал взгляд на крепостных крестьян как на простую частную собственность владельца наравне с землей, рабочим инвентарем и т. д. Мысль, что такою собственностью не может быть крестьянин, который платит государственную подать, несет государственную повинность, например рекрутскую, — мысль эта забывалась в ежедневных сделках, предметом которых служили крепостные крестьяне.

Женщина из Нижегородской и мужчина из Рязанской губерний (Этнографическая выставка 1867 г.)

Совокупность законов, изданных в царствование Николая, должна была коренным образом изменить этот взгляд; все эти законы были направлены к тому, чтобы охранить государственный интерес, связанный с положением крепостных крестьян. Право владеть крепостными душами эти законы переносили с почвы гражданского права на почву права государственного; во всех них заявлена мысль, что крепостной человек не простая собственность частного лица, а прежде всего подданный государства. Это важный результат, который сам по себе мог бы оправдать все усилия, потраченные Николаем на разрешение крестьянского вопроса.

Но был и другой столь важный результат, который вышел незаметно из основной мысли закона 2 апреля 1842 г. Результат этот надо весь поставить на счет графа Киселева. Закон просто говорил, что землевладелец может входить с крестьянином в добровольное соглашение, уступая ему право постоянного пользования землей на известных условиях, после чего крестьянин переставал зависеть от землевладельца, а последний освобождался от обязанностей, сопряженных с владением крепостными; только это и говорил закон.

Между тем можно было посмотреть на закон и с другой стороны. Очевидно, личная свобода приобреталась крестьянином даром, без выкупа; закон молча вошел в действующее законодательство. Помещики, говоря о неудаче закона, смеялись над ним, но они не заметили, какой переворот совершился в законодательстве; свобода крестьянской личности, следовательно, не оплачивалась; а мы помним, как государственные люди, даже очень умные, вроде адмирала Мордвинова, таксировали крестьянскую личность, назначая известную сумму за возраст. Как скоро молчаливо было признано законом это начало, тотчас же из закона могли вывести, что личность крестьянина не есть частная собственность землевладельца, что их связывают отношения к земле, с которой нельзя согнать большую часть государственных плательщиков.

На почве закона 1842 г. только и стало возможно Положение 19 февраля 1861 г., первая статья которого гласит, что крестьяне получают личную свободу «без выкупа». Повторяю, что этот закон надо отнести весь на счет графа Киселева.

Итак, в царствование Николая законодательство о крепостном праве стало на новую почву и достигло важного результата — общего молчаливого признания, что крепостной крестьянин не есть частная собственность землевладельца; закон 1842 г. достиг перемещения в праве, но не в положении крестьян. Законодательство при этом могло достигнуть и практических результатов, и эти результаты вышли бы из законодательства Николая, если бы законы применялись иначе.

Однако в нашей внутренней истории XIX в. нет ничего любопытнее применения законов о крепостных крестьянах в царствование Николая, ничто так не наводит на размышление о свойстве государственного порядка. Приведу отдельный случай. Мы видели, какое важное значение имеет закон 1827 г. о четырех с половиною десятинах земли; этот закон был внесен в первое издание Свода законов. После Сперанского второе отделение Собственной его величества канцелярии издавало второе издание Свода законов. Заглянули в него: закона 1827 г. нет как нет; он не был отменен, а просто пропал без вести, как пропало известное дело об откупщике.

Можно понять, какое важное значение мог бы иметь закон 8 октября 1847 г., предоставлявший крестьянам имений, продававшихся с публичного торга, выкупаться с землей: две трети дворянских имений состояли в неоплатных долгах казенным учреждениям. Сумма этих долгов близко подходила к миллиарду.

Собственно говоря, освобождение крестьян можно было бы совершить чисто финансовой операцией, назначив срок для уплаты долгов, и потом конфисковать имения, как они конфискуются и теперь частными банками. Но не хотели прибегать к такой политической стратагеме, пользуясь затруднительным положением дворянства. Имений, которые продавались с публичного торга, было множество, но, чтобы крестьяне могли выкупаться, нужно было устроить удобный для них порядок аукциона, устроить известный порядок оповещения крестьян о продаже, наконец, устроить им возможность получать ссуды (редкое имение могло тотчас собрать достаточное количество своих денег), ничего этого не было предусмотрено.

Закон просто был брошен в аукционную залу, со всех сторон полились представления о затруднениях, какие встречались при применении закона. Правительство могло поступить двояко: сознавая недостаток выработанного закона, оно могло гласно отменить его; сознавая пользу этого закона, оно могло развить и поправить его; то и другое оно могло сделать по праву, ибо каждое правительство может и отменить закон, и поправить его, сознаваясь в ошибке; все это в порядке вещей. Поступили иначе.

Высочайшая власть не отменяла закона, но через несколько месяцев вышло новое издание Свода законов; закона 8 октября там не оказалось. Имения продавали с торгов, крестьяне обращались с ходатайством к правительству; им говорили, что закона об этом нет, им показали издание, и просители не находили его там. Высшая власть не отменяла закона; бюрократия, устроенная для установления строгого порядка во всем, представляла единственное в мире правительство, которое крадет у народа законы, изданные высшей властью; этого никогда не было ни в одну эпоху, кроме царствования Николая, и, вероятно, никогда не повторится.

Точно так же разделан был закон 1848 г., предоставлявший крестьянам право приобретать недвижимую собственность. Он был так выражен, что крестьяне отказались от пользования этим законом. Крестьяне могли приобретать недвижимую собственность с согласия помещика; они должны были заявлять помещику свое желание и возможность приобрести собственность; землевладелец мог и отказать в этом согласии, но он знал, что у крестьянина есть капитал, и, пользуясь своим правом, мог отнять его или мог дать согласие на покупку собственности, а потом взять у крестьянина, ибо оставалась еще в полном действии статья, которая гласила, что крестьянин не имеет права начинать иск. Значит, закон одной рукой давал сословию право, а другой подчинял пользование этим правом безграничному произволу.

Так умела выражать мысли верховной власти тогдашняя бюрократия; выразив столь своеобразно мысль закона, она тем самым отменила высочайшую волю. Это нужно знать, чтобы понять печальную справедливость слов императора, который сказал, что империей правит столоначальник. Благодаря недостатку решительности все законодательство Николая о крестьянах осталось без практических последствий, которые надо отличать от перемен в праве. Трудно объяснить эту непоследовательность и эту нерешительность; даже крепостники-землевладельцы удивились.

Среди толков, вызванных законом 2 апреля, в бумагах Киселева записано и одно любопытное возражение, которое тогда часто повторяли. Некий дворянин говорил: «Зачем нас мучают этими полумерами? Разве в России нет верховной власти, которая может приказать землевладельцам отпустить своих крестьян на волю с землей или без земли? Это вправе сделать верховная власть. Дворянство, всегда верно преданное престолу, получив приказ исполнить это, исполнило бы его». Что можно было сказать против этого возражения, шедшего из среды помещиков, которые были против освобождения крестьян? Надо думать, что недостаток решимости и последовательности, боязнь пользоваться верховной властью объясняются недостатком знакомства со средой и настоящим того класса, интересы которого преимущественно были связаны с крепостным правом. Дворянство при Николае внушало более страха, чем при Александре.

Рассматривая бумаги неофициального комитета, который собирался при Александре в начале его царствования, мы там встречаем такие суждения графа Строганова о дворянстве, которые показывают, что государственные люди того времени вовсе не считали его средой, способной дать правительству оппозицию.