Джон Леннон

Кампания, предпринятая Леннонами в борьбе за лидерство в среде нью-йоркского авангарда, достигла высшей точки в октябре 1971 года, когда Иоко Оно организовала свою персональную выставку в Музее изящных искусств Эверсона в Сиракузах. Коллекция Эверсона, расположенная внутри бетонной крепости, состояла в основном из изделий американской керамики и полотен известных современных художников. Учитывая слабую посещаемость музея, возглавить его поручили энергичному молодому человеку, перед которым была поставлена задача возрождения общественного интереса к этому заведению.

Джим Харистис обладал всеми необходимыми качествами для достижения успеха. Этот техасец с глубоким голосом показал, на что он способен, едва его представили Джону и Иоко. Устроившись в кафе на Мэдисон-авеню и набив рот чизбургером, он предложил Леннонам шестую часть своего годового бюджета плюс все ресурсы имевшегося в его распоряжении музея в обмен на организацию полномасштабной персональной выставки Иоко Оно при участии Джона Леннона. Это было предложение, от которого они не могли отказаться, но и выполнить такой заказ было непросто.

В обычных условиях только очень крупный художник, имевший за своими плечами тридцати— или сорокалетнюю плодотворную карьеру, мог согласиться на организацию выставки такого масштаба. Даже очень плодовитому мастеру пришлось бы обращаться в другие музеи и к частным коллекционерам с просьбой предоставить для выставки приобретенные ими работы, а затем дополнять экспозицию нераспроданными произведениями, включая последние работы, фотографии и проекты. У Иоко Оно, чье творчество состояло из замыслов, перформансов и сценариев, не было выставочных экспонатов, за исключением, быть может, нескольких странных предметов, таких, как улыбающиеся коробочки — которые улыбались в ответ каждому, кто на них смотрел, — или колченогая мебель из «Половины ветра», сваленная в одной из комнат в Титгенхерсте. Поэтому история выставки Иоко в музее Эверсона вылилась в демонстрацию того, как художник, чьих работ недостаточно, чтобы заполнить даже одну самую обычную спальню, умудрился использовать для своего шоу пятьдесят тысяч квадратных футов выставочного пространства. Неудивительно, что шоу получило название «Это не здесь».

Для Иоко единственным выходом было попытаться придать своим замыслам трехмерное изображение, что было очень сложновыполнимой задачей, учитывая крайнюю расплывчатость ее идей. Кроме того, на все про все ей отводилось только шесть недель! Такие требования могли отпугнуть любого другого, но только не Иоко. Она была уверена в успехе.

Она начала с того, что призвала на помощь Джорджа Макуинаса, одного из основателей флаксуса, который, как и было положено классику андеграунда, обретался в подвальном помещении дома 80 по Вустер-стрит, служившем одновременно столярной мастерской и вместилищем всякого хлама. Повсюду валялись коробки со стеклянными глазами, противогазы времен Второй Мировой войны, ящики с консервами и даже заячий помет. Макуинас страдал от астмы и поэтому каждый день делал себе уколы кортизона, а затем распевал грегорианские псалмы, чтобы успокоить нервы. Кроме того, он установил у себя в туалете такой механизм, который каждый раз заливался истерическим смехом, когда в унитазе сливали воду.

Самым необычным устройством в жилище Макуинаса была система безопасности. Дверь, которая вела в его подвал, была утыкана острыми, как бритва, лезвиями, торчавшими наподобие самурайских мечей. Задняя стена спальни была оборудована спасательным люком от подводной лодки. Эксцентричный художник частенько вылезал из этой дыры переодетым, например, в женщину или даже в невесту — кстати, именно эту роль он исполнил на собственной умопомрачительной флакс-свадьбе. К подобным уловкам его вынудила прибегнуть работа: Макуинас был одним из первых, кто начал переделывать в мастерские и ателье для художников фабричные помещения, которые обходились ему почти задаром. Будучи по образованию архитектором, он трансформировал таким образом огромное количество недвижимости, пользовавшейся спросом и стоившей уже миллионы долларов, и за это подвергался постоянным преследованиям со стороны государственных и местных строительных служб. Кроме того, как-то раз его здорово избил некий разгневанный заказчик, в результате чего Макуинас лишился одного глаза.

Макуинас идеально подходил Иоко прежде всего потому, что он был ее старым поклонником, который однажды, еще во время одной из первых выставок Иоко в 1961 году, заявил своей матери, что хочет на ней жениться. Кроме того, в его распоряжении находилась целая бригада плотников, механиков и поставщиков стройматериалов, при этом бывший архитектор обладал умением заставить этих людей работать быстро, качественно и за очень скромное вознаграждение. Он был способен не только материализовать идеи Иоко, но и помочь ей в разработке любых печатных материалов: плакатов, афиш, выставочных каталогов и так далее. Как выяснилось позднее, наиболее запоминающимся экспонатом выставки стала типографская композиция, выполненная на листе бумаги размером с газетную полосу, на которой были собраны все посвященные Иоко статьи и заметки, когда-либо публиковавшиеся в английской и американской прессе. Этот удивительный набор старых фотографий, иллюстраций, газетных заголовков и статей как нельзя лучше подчеркивал общий дух уважения по отношению к авангарду, которым была окутана вся экспозиция.

Макуинас оказался не единственным, кто попался на удочку Иоко и, бросив все свои дела, занялся изготовлением предметов, которых не должно было существовать в природе. В конце сентября тысяча художников получила по почте пластиковый конверт, в котором находился влажный лист бумаги с посланием, которое гласило: «Иоко Оно счастлива пригласить Вас принять участие в водном действе, в ходе которого Вы, совместно с ней, должны будете создать водную скульптуру путем представления оригинального резервуара для воды или идеи такого резервуара, который составит половину скульптуры. Иоко Оно берет на себя поставку второй половины — воды. Данное произведение будет считаться водной скульптурой, созданной Иоко Оно в соавторстве с Вами». На это послание откликнулись примерно десять процентов адресатов, что по меркам системы директ-мэйл является выдающимся результатом. И вскоре в музей Эверсона стали регулярно поступать удивительные предметы самых причудливых форм, предназначенные для заполнения водой от Иоко Оно.

Тем временем на 17-м этаже «Сент-Реджис Отеля» продолжалась лихорадочная деятельность. День и ночь десятки людей работали с энтузиазмом фанатиков — или наркоманов, наглотавшихся стимуляторов. Стив Гебхардт, все еще занятый монтажом «Imagine», для которого сто тысяч футов отснятой пленки требовалось сократить до пятидесяти восьми минут, получил задание подготовить целую серию новых фильмов для показа в музее. Иейн Макмиллан готовил серию фотографий для этикетки на пластинке, на которой лицо Джона должно было постепенно превратиться в лицо Иоко. В отеле была даже специальная комната, где сидела портниха и, не разгибаясь, целый день шила для Леннонов замшевые костюмы.

Одновременно эта выставка явилась для Иоко возможностью продемонстрировать свои таланты в области коммерции. Она решила заполнить сувенирную музейную лавку полотенцами и майками черного цвета, на которых белыми буквами были сделаны надписи: ИОКО, ДЖОН, МИССИС ЛЕННОН, ЭТО НЕ ЗДЕСЬ, ТЫ — ЗДЕСЬ, МУХА, РУКИ ВВЕРХ НАВСЕГДА. Кроме того, за 100 долларов здесь можно было приобрести коробочку в форме буквы "Е", в которой находились копии «Грейпфрута», стеклянные ключи, игрушечные деньги из «Монополии», вырезки из газет и другие авангардистские прибамбасы.

Пока Джон и Иоко нежились в постели в поисках новых идей, Джордж Макуинас работал с такой эффективностью, что умудрился изготовить и установить в галерее все выставочные экспонаты точно в срок. За три дня до вернисажа Джон и Иоко прибыли в Сиракузы для того, чтобы предъявить свои права на результаты чужого труда. Это был напряженный момент даже для такого лишенного всяческого эгоизма человека, как Макуинас, о котором его друг литовец Ионас Мекас сказал: «Для любого человека он готов был снять с себя последнюю рубашку. Но он был чрезвычайно упрям, и Иоко была так же упряма. Поэтому им было не суждено прийти к соглашению». Помимо упрямства оба обладали одинаково взрывными характерами.

За день до открытия между Иоко и Макуинасом вспыхнула бурная сцена. Несмотря на то, что он работал по оптовым ценам, ему не удалось удержаться в рамках выделенного бюджета, и он значительно превысил свои предполагаемые расходы на стройматериалы, рабочую силу, транспортировку и так далее. Когда он сообразил, что Иоко не собирается компенсировать его затраты, то пришел в дикую ярость и пригрозил наполнить Эверсон осветительным газом и взорвать все здание до небес. Через несколько секунд он выбежал из музея, заскочил к первому же попавшемуся парикмахеру и побрился наголо. После этого он вернулся в музей, потребовал вызвать ему такси и приказал отвезти его в аэропорт. Однако по дороге, когда машина подъехала к перекрестку с основной скоростной трассой, он выскочил почти на ходу и по счастливой случайности ухитрился удержаться на ногах. Впоследствии они обменялись с Иоко язвительными письмами, но в течение нескольких лет не сказали друг другу ни слова.

День открытия выставки «Это не здесь» — 9 октября 1971 года — был выбран, естественно, неслучайно. Накануне в актовом зале музея состоялась большая пресс-конференция. Когда на сцене появились Джон и Иоко, они были встречены яркими фотовспышками, нацеленными на них кинокамерами и тянувшимися со всех сторон микрофонами. Иоко была одета в тот же самый костюм, в котором фотографировалась в течение трех последних дней: черная водолазка и узкие брюки с черными сапогами, берет и клетчатая коричневая куртка, из-под которой виднелась золотая цепочка с золотым медальоном. Когда она взяла слово, то сразу перешла к самой сути. «Этим шоу, — начала она, — я хотела бы доказать, что талант вовсе не является необходимым условием для того, чтобы стать художником. Художник — это тот человек, который .обладает вполне определенным складом ума. Любой человек может быть художником. Любой человек способен на общение, при условии, что он достиг достаточного уровня отчаяния. Не существует такого понятия, как воображение художника. Воображение рождается по необходимости как раз у тех, кто находится в отчаянии... Эта выставка является плодом очень неталантливого художника, который отчаянно стремится к общению».

После этого сотни гостей и журналистов стали разбредаться по выставочным залам. Их взорам предстали самые изысканные и дорогостоящие инсталляции, которые когда-либо возводились за пределами стен крупнейших художественных центров Америки. К ста тысячам долларов, выделенных Эверсоном, Джон был вынужден добавить еще 70 тысяч долларов из своего кармана.

Когда посетитель входил в скульптурный дворик, над которым располагался высокий стеклянный потолок, он сразу наталкивался на диалог между Джоном и Иоко, выполненный на серии составленных попарно панно. Диалог был построен на противопоставлений высказываний обоих его участников. Так, например, в ответ на фразу Иоко: «Это окно шириной в две тысячи футов» Джон возражал: «Это окно шириной 5 футов», а на предложение Йоко: «Оставайтесь здесь до тех пор, пока комната не станет синей» Джон отвечал: «Убирайтесь, как только комната посинеет». И так далее, до тех пор, пока Йоко не объявила название выставки: «Это Не Здесь», которому Джон тотчас противопоставил название своего последнего шоу: «Ты — здесь».

А посетители продолжали блуждать по царству причудливых предметов. «Портрет Джона Леннона в образе молодого облака» представлял из себя кровать, на которую должен был лечь любой желающий, чтобы через маленькое окошко полюбоваться дождливым небом. «Галерея торговых автоматов», расположенная по соседству, состояла из ряда ненастоящих машин, которые, по идее, должны были продавать желуди, воздух, слезы и металлические слитки. Целый зал был посвящен так называемым «Частичным картинам» «облака, ледника, луны, Ку-клукс-клана, смога, альбиноса, дыма, бриллианта из „Дела о бриллиантовом ожерелье“, полнолуния, звезды, снега, белого кровяного тельца, Белого дома, газировки, натрия, радия, родинки Моны Лизы, Человека в железной маске, детской мозаики».

Одна из галерей второго этажа была полностью посвящена предыдущим работам Йоко, таким, как «Вечные Часы» (циферблат без стрелок), шахматная доска, на которой с обеих сторон были выстроены фигуры только белого цвета, куски чистого холста, на которых посетители могли сами нарисовать что угодно, а также некоторым новинкам, среди которых можно было выделить «Ящик с опасностями» (сунь в него руку на свбй страх и риск), который оказался наполненным резиновыми колючками. Соседняя галерея, которая называлась «Шестое измерение», содержала хэппенинг. Каждый посетитель должен был натянуть противогаз с очками, закрашенными черной краской, затем у него спрашивали, какую пищу он предпочитал — минерального, растительного или животного происхождения, после чего ему давали что-то съесть и запускали на полосу с препятствиями.

Но самым интересным экспонатом выставки было «Водное действо». Эта удивительная коллекция действительно была достойна знаменитого музея Барнума. Несмотря на то, что средний уровень был не выше уровня воды в каждом предмете, невероятная смесь элементов водной конструкции приводила зрителей в восторг. Один из лучших экспонатов был предложен Джоном Ленноном. Названный «Мочевым пузырем Наполеона», он представлял собой странную розовую массу, заключенную в пластиковый пакет. Джордж прислал Йоко молочную бутылку, а Ринго — зеленый пластиковый пакет для мусора, наполненный водой и снабженный пояснительной надписью, которая гласила: «Эта губка была выловлена в открытом море у берегов Ливии, перевезена на остров Калимое и препарирована. Ее наполнили британской водой. Когда она высохнет, то станет губкой, выловленной в открытом море у берегов Ливии, перевезенной на остров Калимое и препарированной, а затем наполненной водой из другой страны». Неплохая пародия на Концептуальное Искусство.

Дилан прислал Йоко номер «Нэшвилл Скайлайн», плавающий в аквариуме, точно какой-то деревенщина из Атлантиды. Тим Лири прислал капсулу. Одним из экспонатов, вызвавших наибольшее восхищение, стал открытый «фольксваген-жук», который художник Боб Уоттс наполнил водой, превратив его в «Водного Жука». А вкладом романиста Джона Барта стал лист бумаги, на котором было написано: «Объем воды выделяемой равен объему воды потребляемой».

Музей Эверсона, построенный по образу линии Мажино, был одним из немногих музеев, способных выдержать осаду ленноновских фанов. В день открытия восемь тысяч подростков выстроились в очередь под дождем у входа в галерею, которую обычно и за целый год не посещает такое количество народа. Но это были уже далеко не те миролюбивые хиппи из шестидесятых годов. Им было глубоко наплевать на Концептуальное Искусство или на Йоко Оно. Они пришли, чтобы увидеть Джона Леннона. Как только эта джинсовая орда устремилась внутрь галереи, сотрудники музея сразу почувствовали приближение катастрофы. Словно отвечая на заявление Йоко о том, что любой человек может стать художником, эти детишки, поняв такую философию по-своему, перебили, изорвали на куски, изуродовали и разграбили всю выставку.

«Главной темой шоу была вода, — рассказывал Генри Эдварде, — и вскоре она текла буквально отовсюду — из разбитых предметов „Водного действа“, из кранов, из засоренных туалетов». По мере того как водяной хаос приобретал все больший размах, Мэй Пэн наблюдала за мрачными Джоном и Йоко, оставаясь вместе с ними в библиотеке. "Они провели на ногах несколько дней подряд, — вспоминает она, — и были жутко измотаны. То и дело прибегали сотрудники музея с докладами о новых разрушениях. «Они только что разбили стеклянные молотки», — сообщил кто-то. «А ты знаешь, во сколько обошлись эти сраные молотки? — нахмурился Джон. — В несколько штук за каждый». «Если они их разбили, значит, так и должно было случиться», — грустно, но спокойно ответила Йоко. «Я же говорил тебе, что их надо поместить под стекло, — возразил Джон. — Я говорил, что всю эту хренову выставку надо было поместить под стекло. Я говорил, что нельзя разрешать ни к чему прикасаться, что они разобьют все, на что смогут наложить свои чертовы лапы!» Но Иоко оставалась невозмутимой. «Чему быть, того не миновать», — снова повторила она. В этот момент в библиотеку ворвался очередной служащий: «Еще один туалет засорился». «Смею предположить, что и этого тоже было не миновать», — ехидно заметил Джон. «Да, — ответила Йоко. — Да».

Для того чтобы обеспечить успех своей выставки, Иоко пустила слух о воссоединении «Битлз». К концу дня всех облетела весть о том, что в полночь в музее «великолепная четверка» собиралась устроить джем-выступление. Задолго до объявленного часа перед зданием собралась еще большая толпа подростков, которые вопили и требовали впустить их внутрь. В конце концов, не видя ответной реакции, молодежь решила перейти к активным действиям: они сломали стальные двери и наводнили здание. Их удалось успокоить только после нескольких часов вандализма, когда Аллен Гинсберг, который сидел на дне рождения у Леннона в отеле «Сиракузы», расположенном как раз через дорогу от музея, покинул торжественный прием и сумел увлечь разгулявшихся ребят хоровым пением. После того как восстание утихло само по себе, от экспозиции почти ничего не осталось. Йоко была вынуждена кое-как собрать по частям остатки своей выставки и разместить ее на гораздо меньших по размерам, но лучше охраняемых площадях.

Йоко была в восторге от рекламы, которую она получила благодаря своей выставке, но одновременно и в отчаянии от того, насколько испортились ее взаимоотношения с другими художниками. Многие из них были недовольны тем, что их экспонаты были неправильно собраны или оказались уничтожены. Кроме того, никто не понял смысла демаркационных линий, начертанных Иоко по всему музею и размечавших зоны, куда допускались только определенные категории посетителей. Если такой подход считался вполне нормальным для традиционного японского общества, то нью-йоркские художники и журналисты восприняли его не иначе, как откровенную провокацию. Йоко вызывала у окружающих такое сильное возмущение, что Джон не выдержал и посоветовал ей позвонить кому-нибудь из честных и наиболее благожелательно настроенных людей, таких, например, как Говард Смит, и поинтересоваться его откровенным мнением по этой проблеме.

Говард прекрасно запомнил тот вечер, когда у него дома раздался удивительный телефонный звонок. «Джон сказал, что ты — единственный человек, который всегда был со мной честен, — начала Йоко. — Я знаю, что не очень хорошо обошлась с тобой в последний раз. Но я хочу спросить тебя вот о чем. Почему люди не любят меня?» Затем она крикнула Джону, сидевшему в другом конце комнаты: «Все правильно, Джон? Я спросила именно так, как надо?» Затем, снова вернувшись к Говарду, она повторила, заговорив уже от третьего лица: «Почему люди не любят Иоко? Мы с Джоном поспорили на эту тему. И он уверен, что ты сможешь сказать мне правду. Ведь ты знал меня еще до того, как я стала Иоко Джона».

«Ты и правда хочешь это услышать?» — Говард не верил своим ушам.

«Да, да, да! — с придыханием ответила она и добавила: — Особенно насчет выставки! Почему все так ненавидят меня, в то время как я была со всеми так любезна и пригласила их всех участвовать в моем чудесном мероприятии?» Говард набрал в легкие побольше воздуха и нырнул.

«Йоко, — произнес он, — люди не любят, когда их хватают за горло. Когда люди начинают разговаривать с тобой об искусстве, о музыке, о чем угодно, ты всегда считаешь, что знаешь об этом больше, чем любое другое живое существо на Земле. Допустим, что это действительно так! Допустим, ты такой же великий художник, как Микеланджело. Но никто не согласится с тем, чтобы этот Микеланджело схватил его за глотку и душил до тех пор, пока он не согласится с тем, что ты — Микеланджело! Но именно такое ощущение создается у любого, кто заговаривает с тобой об искусстве. Даже у меня, человека с сильным самообладанием, возникает желание немедленно убраться подальше от того места, где находишься ты. Ты меня душишь! Переводишь меня в болевой захват! Ждешь, чтобы мои глаза вылезли из орбит, пока я не признаю, что ты — гениальнейшая из художников...»

«Я фантастический художник! — завизжала в этот момент Йоко, обрывая его на полуслове. — Ты что, хочешь сказать, что я — плохой художник?»

Неожиданно Говард понял, что угодил в ту самую ловушку со стальными зубами, которую сам только что анализировал. «Джон! Джон! — услышал он голос Йоко, взывавший к Леннону. — Говард сказал, что я паршивая мегера! Это неправда! Скажи, Джон, ведь я совсем не стерва, которая душит людей?»

Джон понятия не имел, чем был вызван такой взрыв с ее стороны, но на всякий случай закричал: «Нет, ты послушай Говарда! Он говорит тебе правду!»

В ответ на что Иоко завопила: «А-а-а! И ты тоже против меня, Джон!»