Джон Леннон

30 августа 1972 года на концерте в Медисон-сквер-гарден Джон Леннон выглядел исхудалым, губы его были плотно сжаты, и он был накачан кокаином по самые уши. На нем были очки с голубыми линзами, какие обычно носят слепые, старая армейская рубашка, вылезавшая из брюк, и шарф, повязанный на талии. Несмотря на явное напряжение человека, взявшегося за осуществление непосильной задачи, он был полновластным хозяином сцены. Йоко, отодвинутая на второй план, ограничилась тем, что аккомпанировала на электрооргане и исполнила пару сольных номеров. Остальная часть шоу была посвящена великому музыканту Джону Леннону.

Концерт «One to One»[186] наглядно показал, что Джон Леннон обрел естественный для него сценический стиль — стиль надрывной и неистовой психодрамы. «Mother» и «Cold Turkey» стали кульминацией утреннего и вечернего выступлений, при этом песня, рассказывающая о преодолении наркотической зависимости, вызвала у Джона взрыв первобытной энергии: он в отчаянной мольбе воздел руки, а на его лице явно угадывалось выражение впавшего в истерику ребенка. Этой неистовой душе понадобилась целая жизнь, чтобы сбросить маску Битла Джона и выплеснуть на публику все, что в ней накопилось.

Если бы Леннон тогда просто позволил себе быть самим собой, очень скоро он смог бы возглавить следующий этап развития поп-музыки: речь идет о той самой эпохе декаданса, из которой впоследствии произошли панк, новая волна, рэп — жестокие, почти психопатические стили, зеркало разбитой души Джона Леннона. Однако Леннон и на этот раз не обратил внимания на зов собственной гениальности. Вместо этого он навсегда покинул сцену и с тех пор появлялся перед публикой лишь в качестве гостя. И вышло так, что, дав в Медисон-сквер-гарден выход своим эмоциям, он словно устроил прощальный фейерверк[187].

Атмосфера, царившая на вечеринке, устроенной после концерта в ресторане, была напряженной. Аллен Кляйн, которому пришлось раздать 5 тысяч бесплатных билетов, чтобы создать видимость аншлага, был на ножах с Йоко, поскольку концерт лишний раз утвердил его во мнении, что публика не желает видеть ее рядом с Джоном. Поведение Кляйна привело Иоко в ярость, и с этого момента отношения четы Леннонов с менеджером стали портиться. Когда в марте срок его контракта истек, Кляйну указали на дверь. Для того чтобы объяснить причины столь самоубийственного решения, Джон и Йоко обрушились на Кляйна с обвинениями в том, что он якобы сам захотел стать такой же звездой, как те, чьи интересы призван был защищать. Они подчеркивали, что он уже не работал на них в качестве продюсера, и высказывали убеждение, что он нарочно затянул конфликт с Полом и Истманами.

Ленноны выбрали самый неудачный момент для того, чтобы расстаться со своим менеджером, так как именно в тот момент остро нуждались в его услугах. Той весной должно было вступить в силу условие об увеличении авторских отчислений участникам «Битлз», и оно оказалось под угрозой срыва, поскольку бывшие участники группы не выполнили оговоренной квоты (каждый из двух последних альбомов, вышедших до условленной даты — 31 августа 1972 года, должен был разойтись тиражом в полмиллиона экземпляров). И если тираж «Wild Life»[188], первого альбома Пола, записанного им с новой группой «Уингз», почти достиг указанной цифры, то ленноновский «Some Time in New York City» (который был выпущен до 31 августа по настоянию Джона) провалился, разойдясь тиражом 272 041 экземпляр. Правда, Кляйн договорился о двухмесячной отсрочке, но его уволили до того, как дополнения к контрактам были подписаны. Вместо того чтобы заменить его новым общим менеджером, Джон, Джордж и Ринго решили каждый нанять своего. Так что когда президент «Кэпитол» Баскар Михон столкнулся с тремя маленькими Кляйнами, которые требовали, чтобы его компания увеличила отчисления в пользу «Битлз» без каких-либо уступок со стороны бывших членов группы, он отказал им с полным на то основанием.

Проблема с авторскими отчислениями была далеко не единственной. Уволив Кляйна, Джон и Иоко растерялись, так как в течение нескольких лет они полностью зависели от своего менеджера не только в делах, но и в том, что касалось решения личных вопросов, которые требовали определенных навыков и трезвого подхода. Кляйн нянчился со своими знаменитыми клиентами, и теперь им непросто было найти ему замену. Ленноны остановили свой выбор на человеке, бывшем в свое время правой рукой Кляйна, — Гарольде Сайдере, которого они приняли на службу в День дураков, 1 апреля 1973 года. Маленький, подвижный, блестящий адвокат, отличавшийся исключительной прямотой в разговоре и поведении, Сайдер по своему темпераменту являл полную противоположность Кляйну, что, по всей видимости, и послужило причиной его ухода из АВКСО в 1971 году. Сайдер не имел ни малейшего желания разыгрывать из себя Санта-Клауса. Более того, он вообще отказался от должности менеджера, сухо заметив: «Я не собирался взваливать на себя их грязное белье». Вместо этого он согласился стать финансовым советником Леннонов. Он нанял им лучших бухгалтеров и адвокатов и принялся обучать своих подопечных правильно распоряжаться денежными средствами.

Сайдер считал Леннона настоящим «паразитом», которому наплевать, сколько он тратит, если для этого ему не приходится лезть в карман. Именно так, отправляя все счета Кляйну, за несколько последних лет Леннон растратил миллионы. Сайдер потребовал от своего клиента личной ответственности за каждую трату, заставляя Джона самого ежемесячно подписывать чеки. Столь отрезвляющий подход быстро заставил Леннона забыть о своей расточительности и превратиться в скрягу, с трудом соглашавшегося даже на самые необходимые расходы. Сайдер терпеливо объяснил, что, с одной стороны, Джон должен обеспечить себе постоянный приток доходов, которые позволили бы ему жить в достатке, не испытывая при этом чрезмерной необходимости выпускать новую «продукцию», а с другой — снизить расходы до разумных пределов, например до 300 тысяч долларов в год. Для достижения этой цели было прежде всего необходимо избавиться от нерентабельных предприятий, начиная с «Джоко Продакшнз». Следующим шагом должен был стать раздел «Эппл», с чем были согласны все участники «Битлз». При этом Сайдер отводил себе роль консультанта. Он был готов собирать информацию, советовать, анализировать, но вся ответственность за принятие решений ложилась на плечи Джона.

Помимо всего прочего, Сайдеру было необходимо позаботиться и о том, чтобы не испортить собственную карьеру, поскольку положение бывшего адвоката Кляйна, пост вице-президента компании «Юнайтед Артисте Рекорд Менеджмент» и статус советника Джона Леннона делали его потенциальным участником конфликта взаимных интересов. Не было никаких сомнений в том, что Ленноны наняли Савдера только за то, что он был в курсе всей подноготной Аллена Кляйна. А так как Ленноны готовились объявить Кляйну войну, советник становился их секретным оружием.

Сайдеру приходилось внимательно смотреть себе под ноги еще и потому, что Леннонов, похоже, ничуть не заботило соблюдение принципов морали при ведении дел. В 1971 году некто Д. А. Пеннбейкер захотел выпустить документальный фильм о концерте под названием «Sweet Toronto»[189]. Ленноны разрешили Пеннбейкеру использовать в своем фильме съемки их выступления; в обмен на это он передал им права на выпуск саундтрека своего фильма в виде пластинки под названием «Live in Toronto»[190]. Этот альбом принес им большие деньги, неожиданно разойдясь тиражом 750 тысяч экземпляров, но когда Пеннбейкер собрался воспользоваться своим правом на выпуск фильма, Ленноны внезапно отказались от прежней договоренности и потребовали приличную сумму за свое разрешение. Будучи слишком бедным для того, чтобы заплатить, равно как и для того, чтобы судиться, Пеннбейкер был вынужден снять фильм с проката. В конечном итоге фильм вышел через два года, но уже без Леннонов, под названием «Keep On Rocking»[191].

Еще менее оправданным было поведение Джона и Йоко в отношении фильма, посвященного музыкальному марафону «Десять за Два» в пользу Джона Синклера. Когда Леон Уайлдс отсмотрел смонтированный Стивом Гебхардтом материал, он сказал Джону и Йоко, что у них могут появиться новые проблемы с иммиграционными службами. Вместо того чтобы просто сказать об этом Синклеру, который безусловно понял бы их, Йоко выдумала совершенно дурацкую историю, чтобы вытащить себя и Джона из игры. Пригласив сидевшего без денег Синклера с женой в Нью-Йорк, она промариновала их до тех пор, пока до обратного вылета в Детройт оставалось всего два часа. Затем их пригласили в спальню, где вместо приветствия Йоко обратилась к Синклерам с пространной речью об угнетенном положении женщин. «Мы никак не могли понять, куда она клонит, — вспоминает Синклер. — А Джон за всю встречу вообще не сказал и двух слов. Потом она вдруг заявила, что мы должны согласиться с тем, что деньги от фильма должны пойти в пользу феминистских организаций. Мы остолбенели. А Йоко стала настаивать, что должна заняться распределением средств по своему усмотрению, ни перед кем не отчитываясь».

Это условие было совершенно неприемлемым, так как множество людей, включая и других музыкантов, бесплатно участвовали в марафоне, а вырученные деньги должны были быть разделены поровну между благотворительными организациями, подготовившими концерт. Но больше всего Синклера возмутила нарочито снисходительная манера, с которой Ленноны сообщили ему о своем решении. «Видели бы вы, как они восседали в своей чертовой кровати! — рассказывает он. — Точно король с королевой, снизошедшие до общения с дворней. Это было унизительно. Меня в свое время и избивали, и обыскивали — вплоть до самых интимных мест, но настоящее унижение я испытал именно здесь!» Джон Синклер не мог понять, что Ленноны были готовы на все, лишь бы Джона не депортировали из Соединенных Штатов.

7 ноября 1972 года, в день выборов, друзья Джерри Рубина собрались у него дома, чтобы следить за развитием событий. Джон и Йоко пообещали прийти после того, как закончат работу на студии «Рекорд Плант», где Йоко записывала двойной сольный альбом «Approximately Infinite Universe»[192]. Когда начали поступать сообщения о вероятной победе Никсона, Джон напился текилы, поскольку считал, что повторное избрание Никсона означает для него автоматическое выдворение из страны. Кроме того, он уже начинал испытывать постоянно растущее чувство раздражения, которое вызывала у него Йоко. К этому вечеру отношения между мужем и женой настолько испортились, что окружающие были убеждены в их скором разрыве.

К четырем утра, когда работа закончилась, Джон был в стельку пьян и, по воспоминаниям домашнего фотографа Леннонов Боба Груена, «ругался так виртуозно, что ему мог позавидовать любой матрос из Ливерпуля». Когда вся группа направилась в сторону дома на Принс-стрит, где жил Рубин, Джон «яростно поливал весь белый свет».

У гостей, которые еще не разъехались по домам и продолжали мрачно взирать на экран телевизора, наблюдая триумф Никсона, волосы зашевелились на голове, когда за две рью раздался душераздирающий вопль: всем показалось, что это предсмертный крик. В тот же самый момент в комнату ввалился Джон Леннон, небритый и с выпученными глазами, ревущий то ли от боли, то ли от прилива битловскои ностальгии: «Йе-йе-йе!» Следом за ним шествовала Иоко, одетая в шляпу с мягкими широкими полями и коричневое кожаное пальто с золотым значком шерифа на груди. И хотя Леннон, не переставая ругаться, обрушился на собравшихся «лже-пророков», указавших ему неверный путь, и даже обозвал присутствующих сборищем «мелкобуржуазных евреев», Йоко хранила невозмутимость. Она развернула пакетик с кокаином и принялась угощать тех, кто еще не надрался водки и текилы.

Один за другим гости Джерри стали предпринимать попытки успокоить Леннона. Рубин предложил ему пойти отдохнуть на кровати с водяным матрасом, но Джон, которому не понравилось, что с ним обращаются, как с больным, послал его куда подальше. Он продолжал отчаянно выплескивать свою боль и разочарование в неудавшейся революции, в самой вере в возможность революции.

В конце концов Леннон уселся напротив худенькой актрисы Джудит Малина и, точно безумный, прорычал, глядя ей в глаза: «Я хочу разрезать тебя на куски!» Видя, что женщина и глазом не моргнула, он повторил свою угрозу еще более зловещим голосом, добавив, что хочет видеть, как прольется ее кровь. Но и эти слова не вызвали у жертвы ожидаемой реакции. Тогда Джон встал и, пошатываясь, направился к выходу. «Я хочу быть как Везерманы! Хочу застрелить полисмена!» — провозгласил он и хлопнул дверью.

После этой ночи, по словам Стива Гебхардта, «Джон Леннон заперся у себя в спальне и не выходил оттуда полгода».