Black Sabbath

До 1968-го

С какой стороны ни посмотри, пригород Бирмингема Астон в 1948 году разительно отличался от Астона современного.

Третьего декабря, когда родители - Джек и Лиллиан Осборны - забирали новорожденного Джона Майкла домой, на Лодж-роуд, 14, ничто не предвещало того, что этот малыш станет самым знаменитым жителем округа. Отец мальчика работал в ночную смену в местной транспортной компании, а мать - на фабрике электропроводки. Астон потихоньку восстанавливался после жестоких бомбежек Второй мировой, и бедность большинства проживающих здесь семей была видна невооруженным глазом. Сдвоенные дома, в которых проживало большинство населения Астона, группировались вокруг общих дворов и служили времянками на период восстановления округа от разрушений, причиненных войной. Пока в пятидесятых их не начали сносить, условия жизни большинства рабочего населения Астона были с точки зрения современного человека более чем спартанскими. Джон, его братья Пол и Тони, сестры Джин, Айрис и Джиллиан и их родители были вынуждены жить в типичной для этого района тесноте.

«На шестерых детей у нас было только три спальни… Мои родители жили в гостиной, а мы всей кучей толклись в задней комнате, - рассказывал Джон, с детства и на всю жизнь прославившийся как Оззи. - У нас было ведро, стоявшее рядом с кроватями. Гребаное пластиковое ведро вместо ночного горшка. Мы никогда не видели чистых простыней, а пижамами нам служили пальто. Это чистая правда», - добавлял он. У другой семьи из Астона, Уордов, живших на Уиттон-Лодж-роуд, за полгода до этого, а точнее 5 мая 1948 года, родился сын Уильям. Билл как-то описал Астон как «место без удобств. Это ужасный, очень старый район города, который в войну начисто разбомбили. Пока я рос у нас было газовое освещение; весь район лежал в развалинах. И я повсюду видел жестокость, множество нападений, людей, внезапно падающих замертво при выходе из бара, и прочий мрак. Повсюду были бомжи, но при всей разрухе город был по-своему красив. Ничего другого я тогда и не видел в жизни».

Полуразрушенный остов Астона во времена детства Оззи и Билла уже начинал потихоньку восстанавливаться, оставаясь при этом все еще очень опасным местом для жизни. Как объясняет Уорд, «Бирмингем похож на Детройт или Питтсбург, это индустриальный центр. Там делают машины, оружие, пули и всевозможные металлические штуки. Это действительно крупный промышленный центр. Во время Второй мировой немцы знали, что происходило в Астоне, поэтому его и разрушили. Во времена моего детства в Астоне было очень много взорванных, но не разрушенных до основания зданий. Можно было выйти из дома и, посмотрев по сторонам, увидеть среди всех этих зеленых полей пару-тройку конструкций из обломков, покореженных взрывами и осколками снарядов… Жители Астона были очень сильными людьми. Они высоко ценили опрятность своих домов, все следили, чтобы парадные двери были безукоризненно чистыми. В то же время в любой субботний вечер какой-нибудь коренной астонец мог запросто вышибить из тебя все дерьмо. Это было ужасно, ей-богу».

Как и в любом экономически ослабленном городском районе, особенно сразу после войны, возможностей найти приличную работу почти не было. Главной альтернативой для молодых людей, которые не могли устроиться в промышленности, была служба в армии. Семья Батлеров, живущая по соседству от Уордов и Осборнов, чей младший сын Теренс Майкл Джозеф появился на свет 17 июля 1949 года, отдала в армию двоих сыновей. Опыт армейской службы был своего рода ключом к открытию мира рекрутами из Бирмингема, которые завели дружбу с солдатами даже из далекого Лондона. Как рассказывает Теренс, «двое моих братьев служили в армии, а в их полку было немало парней из Лондона, и эти лондонцы называли всех гизерами (От англ. geezer - чудак. - Здесь и далее примеч. пер.).

Естественно, когда мои братья приезжали домой в увольнительные, они тоже постоянно звали всех гизерами. Ну и ко мне, конечно, прицепилось это словечко, и, когда я пошел в школу, я его везде вставлял, по поводу и без».

Так Теренс вскоре потерял свое настоящее имя, став отныне известным как Гизер. «С тех пор я будто проклят этим именем», - вздыхает он.

«Он всех и каждого называл гизерами - вечно тыкал в кого-нибудь пальцем и говорил „этот гизер" или „вон тот гизер"… Это бесило. Я не буду говорить, как мы называли Билла», - посмеивался Оззи позже.

Скоро мальчишки начали попадать в неприятности - еще не связанные с серьезным криминалом, но уже опасные проделки, в которых их легко могли ранить или даже убить. Как вспоминает Уорд, «когда мы вступили в банду, одно из посвящений заключалось в том, чтобы пройти по канализационному коллектору. Для подростка это было жутким испытанием. Весь путь занимал полчаса. Меня приняли в банду, когда я прошел через канализацию. Ко всему, река течет через коллектор очень быстро. Это была чертовски глупая затея, ведь там было темно, хоть глаз выколи».

Школа никому из ребят не позволяла свободно вздохнуть, а труднее всего пришлось Оззи, который посещал школу имени короля Эдварда VI на Фредерик-роуд. Как он вспоминает, «я натуральный клоун. В школе, когда я видел вокруг себя грустные лица, я вытворял всякие безумства, вроде выпрыгиваний в дверные проемы или еще что-нибудь придумывал, чтобы отвлечь их, - вешался, да что угодно, потому что я ненавижу смотреть на грустные лица».

Это «вешался» - не шутка. Как объясняет Осборн, он пытался сделать это в 1962 году, в нежном возрасте - ему было всего четырнадцать: «Я как-то пытался повеситься. Думал, что мне удастся понять, каково это - быть повешенным. В Англии есть гребаные дома с террасами и такие штуки, которые там называются „проходы" - нечто вроде узких улочек или аллей, и у этих проходов есть высокие перила. Так вот, я подумал: «Я хочу повеситься» - ей-богу! Тогда я взял мамину бельевую веревку, сделал петлю, перекинул через перила в проходе и спрыгнул со стула, сжав руками другой конец веревки. Я думал, что если я начну умирать, то просто отпущу веревку и все обойдется!»

Подобное поведение - своеобразная месть Оззи своему суровому отцу Джеку: «Отец вышел из дома, застукал меня и затем вышиб из меня все дерьмо. Я тогда подумал: «Черт! Надо было и вправду повеситься!»

Несмотря на побои, родители Оззи передали ему некие навыки, которым он смог позже найти хорошее применение. Как он вспоминает, «мой отец был гребаный самородок. От него мне досталась внешность, а от матери - голос… Он возвращался домой из клуба рабочих, из бара, куда ходил выпивать. Его собутыльники каждый вечер сбрасывали его рядом с домом с автобуса. Моя мама была певицей-любительницей, она участвовала во всяких конкурсах талантов».

Как и многие отцы его поколения, Джек Осборн твердо верил в дисциплину и буквально вколачивал ее в своих детей. Оззи вспоминает, что его «чертовски часто» били, но добавляет, что «в то время это было нормой. Это были славные деньки, чувак». В любом случае, побои не удержали юного Осборна от того, чтобы отметиться целым рядом безумных поступков, начиная с одиннадцати лет, когда он напал с ножом на кота своей тети. Это случилось во время визита к родственникам в Сандерленд. «Тогда я впервые в жизни увидел океан. Я был чертовски потрясен. У меня была тетя… как же ее звали? Элси? Ада? Тетя Ада! У нее был гребаный муж, похожий на деревенского служку, - объясняет Оззи. - Я разок пнул ее кота, когда мне было одиннадцать, на заднем дворе, где в это время загорала мама. А потом меня выпороли».

Он продолжает: «Как-то раз я поджег сестру. Она мне не нравилась. Я облил ее куртку бензином и поджег. Дома меня, как обычно, выпороли. Я пытался удавить своего младшего брата, поскольку я ненавидел его… Как-то раз мои друзья дали ему использованный презерватив и сказали, что это шарик. Он вошел в дом, радостно надувая его. Мой отец потом мыл ему рот с мылом».

Школьная жизнь Оззи, если вкратце, также была полна событий («как-то я ударил учителя железным прутом… Его уволили за то, что он ко мне приставал»), самым примечательным из которых для нашей истории является неизбежное знакомство Оззи с угрюмым и драчливым пареньком по имени Фрэнк Энтони Айомми. Фрэнк был старше Оззи на восемь месяцев, родившись 19 февраля 1948 года. Жил он тоже в Астоне, на Парк-Лейн. «Тони Айомми постоянно задирал меня, когда я был в школе», - жалуется Оззи, и это вполне соответствует истине, ведь Тони был крепким парнем, и его мускулы были под стать характеру. «Роль засранца у нас всегда доставалась Тони, который постоянно всех задирал. Сейчас он намного спокойнее», - смеется Гизер.

Как рассказывает Айомми, он увлекался физкультурой не просто ради того, чтобы хорошо выглядеть: «Когда я был маленьким, я хотел изучать боевые искусства, бокс, всякие такие штуки и рассчитывал добиться чего-то в этом деле. Затем я начал слушать музыку, и в итоге забил на всю эту физкультуру. Но я никогда не думал, что добьюсь чего-то, играя на гитаре. В юности я мечтал выступать перед зрителями, но не как гитарист, а скорее как каратист или кто-то в этом роде».

Юный Оззи достаточно рано познал удовольствия секса, и в то же время понял, какая это большая ответственность. Он рассказывает об этом в своей обычной яркой манере: «Мы использовали для этих целей соседку. Ей было 63 года, и я ходил трахать ее, ей-богу. Я частенько трахал ее подростком. Она жила в доме по соседству с нашим, и уходила на работу в семь утра. Тогда я приходил к ней домой воровать. Ее дом был в таком состоянии, как будто война только закончилась, - будто я в гребаном сорок четвертом или типа того. Ее детей убило при бомбежке, а ее мужа - при Дюнкерке или вроде того. Тогда ее мир остановился… Она год за годом работала на фабрике и верила, будто ее семья все еще рядом с ней. Все еще верила - и разговаривала с детьми, которых не было рядом, и принимала меня за своего мужа. Мне кажется, его звали Джозеф или как-то так. И она была абсолютно ненормальной».

Если сексуальная жизнь Оззи была необычной, то его фантазии при мастурбации - вечном утешении подростков - были откровенно безумными. «Я помню, как-то мне нездоровилось. Я был серьезно болен… я лежал в кровати, мастурбируя. Знаешь, когда ты подросток, ты думаешь о чем-то, на что можно мастурбировать, - просто закрываешь глаза и думаешь о чем-нибудь или о ком-нибудь, кто тебя заводит. И представление об объекте размазывается - он перестает быть большим, маленьким, круглым, длинным - хоть каким-нибудь. Это выносило мне мозг: во время мастурбации мне нужны были безумства. Например, я срывал со стен плакаты Битлов, начинал их жечь и вытворять всякие стрёмные штуки». С другой стороны, Осборн использовал онанизм, чтобы подавить в себе страсть к насилию. «Я лежу на гребаной кушетке… Все остальные дети пошли спать… Мне в голову приходит эта мысль: „Убей свою мать. Встань и прикончи ее: она - Зло". И я клянусь, я уже вставал с кушетки и готовился это сделать. Но вместо этого прибегал в ванную и мастурбировал по четыре часа».

Несмотря на нелюбовь к школе, где одноклассники дразнили его «Оззи» и «Озоголовым», парень достаточно рано продемонстрировал свои артистические таланты в постановках оперетт Гилберта и Салливана, таких как «Девушка, любившая моряка», «Микадо» и «Пираты Пензанса». Однако, как только ему представилась возможность, Оззи бросил школу - а было ему тогда всего 15 лет. Как только он сам с детской площадки вступил в мир взрослых людей, его жутковатые юношеские выходки перешли на более серьезный уровень. Поначалу Оззи поступил на работу учеником инструментальщика, и производственные травмы стали для него нормой. Как он вспоминает, «я покинул школу в пятнадцать, пошел работать и в первый же день отрезал себе к чертям собачьим большой палец. Его пришили на место». Сменив ряд бесперспективных занятий, вроде забойщика скота при аббатстве, он нашел место сборщика автомобильных гудков на фабрике. «Если целый день находишься в обществе десяти парней, собирающих автомобильные гудки, домой приходишь как лунатик», - рассказывает Оззи.

Годы спустя Оззи вспоминает Астон с некоторой даже ностальгией: «Бирмингем никогда не был и не является богатым местом. Ужасно, что все в моей семье работали на фабриках, занимаясь тупым, механическим, очень изматывающим трудом. Отец, мать, сестры - все они работали на фабриках в Бирмингеме, а мой отец считал, что мне нужно освоить какое-нибудь ремесло, чтобы получить шанс на лучшую жизнь, подальше от фабрик, ну ты понимаешь. Поэтому, когда я бросил школу, я попытался стать водопроводчиком. Не вышло: это была работа не по мне. Тогда я попробовал стать каменщиком. Опять не получилось. Тогда - строителем. Та же история. Все, за что бы я ни взялся, мне не подходило. Я возненавидел все это, меня очень быстро стало воротить от ремесленного труда».

В 1965-м Оззи попытался пойти в армию, как и многие разочаровавшиеся молодые люди из Астона до него, в попытке избежать работы на фабрике. «Мне было семнадцать, и я был зол на весь мир, - рассказал Оззи журналистке Сильвии Симмонс. - Я хотел посмотреть мир и убить как можно больше людей, что, в общем, не сильно отличается от желаний современной молодежи, сбивающейся в рэперские банды. Как далеко я продвинулся? Может, на метр за входную дверь. Они мне просто сказали: „Проваливай! Нам нужны волки, а не овцы". Не удивительно: у меня были длинные волосы, на шее - побрякушка в виде крана на веревке, вместо пиджака пижамная рубашка, вдобавок у меня был отвисший зад, и я пару месяцев не мылся. Мой отец хотел, чтобы я стал ремесленником, ну а я подумал, что ремесло солдата должно его устроить».

Череду разрушающих личность подработок в 1966-м прервало тюремное заключение за кражу со взломом, с помощью которой Оззи предпринял слабую попытку уйти от своей монотонной жизни. К счастью, взломщик из него вышел никудышный - он проник в магазин одежды «Сара Кларк» в перчатках с обрезанными пальцами. Несмотря на то что его предложили отпустить под залог в 25 фунтов (примерно столько тогда платили за две недели работы на фабрике), Оззи, у которого не было ни пенни, решил сесть в тюрьму. В результате из положенного ему срока в три месяца в тюрьме Бирмингема «Уинстон Грин призон» он отсидел шесть недель. За первым заключением последовало второе - Оззи хватило идиотизма ударить полисмена по лицу. Он вышел из тюрьмы с твердым намерением больше никогда не попадаться - хотя и в тюрьме он нашел, чем себя развлечь, украсив свой левый кулак самодельной татуировкой «O-Z-Z-Y».

Ситуация была хуже некуда. Молодой Осборн, лишившийся криминальных денег и какого-либо желания заниматься грабежом, видел будущее в рабском труде и нищете - как и все местные подростки. Как он сам позже подтверждал, его агрессивность только росла: «Там, откуда я пришел, был принцип: или ты, или тебя. Я как-то прошел сквозь витрину магазина, пытаясь отбиться сразу от троих. Я на хрен отшиб себе руку, сечешь? Пролежал двенадцать часов под капельницей, пока в меня вливали несколько пинт крови. Вышел, называется, из тюрьмы после кражи со взломом…»

Остальным пришлось не лучше. Как говорит Билл Уорд, «у нас у всех была одна судьба - фабрика… Я не знал, покончу ли с собой, найду работу, попаду в тюрьму или произойдет что-то еще. Я ушел из школы в пятнадцать и почти полгода работал на фабрике. На рождественских каникулах я начал подрабатывать и жил этими подработками, пока не понял, что больше не в силах этим заниматься».

Только одно помогало им держаться - музыка. Когда «The Beatles» выпустили «Love Me Do» (13 октября 1962 года), парням вроде Оззи, Тони, Гизера и Билла было по 13-14 лет - лучший возраст для восприятия нового расцвета британского бита. Конечно, они и раньше знали об американском и британском рок-н-ролле, особенно Билл, который еще ребенком начал играть на барабанах. Как он вспоминает, «главным кумиром для меня тогда был Элвис Пресли. Мой брат на четыре года старше меня, поэтому он особенно повлиял на меня в детском возрасте… я слушал Литтл Ричарда, Элвиса и всех остальных. Еще меня очень интересовала музыка, которую слушали мои родители, а именно американские биг-бенды… Когда я слушал „Jailhouse Rock", я чувствовал, как во мне что-то происходит… Меня тянуло к этой музыке как магнитом. Я знал, что хочу играть и петь в рок-н-ролльной группе».

То, что Билл рос в такой музыкальной семье, рано или поздно должно было толкнуть его на путь музыканта. «Я уже тогда играл на ударных. Начал играть на барабанах, когда мне было пять лет. Мама играла на пианино, папа пел, а ударник, живший на углу, приносил на выходные свою установку, так что у нас был ансамбль», - рассказывает он.

Дух войны, сплотивший столь многих людей, в начале шестидесятых был еще жив. «Субботними вечерами все собирались вместе, чтобы хорошо отдохнуть, - продолжает Билл. - Всегда было полно бухла, все веселились, будто до сих пор праздновали окончание войны. С утра все были либо еще пьяны, либо с похмелья, а я утром вставал и садился за барабаны. Вот так я учился музыке. К восьми-девяти годам я уже полностью определился в жизни. Я знал, что стану барабанщиком».

Пока движения рок-н-ролла и бита еще не проникли в сознание Билла, он изучал джазовую и свинговую сцены, пришедшие из США. Это коренным образом повлияло на его собственную манеру игры на ударных, которая сформировалась гораздо позже. Как он говорит, «мне нравилась некоторая классическая музыка, но я родился в сорок восьмом, так что, как и у любого ребенка, росшего в послевоенные годы, родители у меня увлекались тем, что потом назвали „Джи Ай", или „американская музыка"… У моих родителей есть множество записей американских биг-бэндов вроде ансамблей Каунта Бэйси, Бенни Гудмана, Гленна Миллера… вот что на меня повлияло».

Биллу нравились любые мелодии: «Меня тянет к музыке, как мотылька к огню. Я не знаю, что это, просто инстинкт. И, насколько я себя помню, так было с раннего детства».

Новый бум бита затронул не только Билла, но и Оззи, который, что характерно, украл «Love Me Do», как только пластинка появилась в продаже. «Я тогда только крал пластинки, ни разу их не покупал… Мне кажется, это была «Love Me Do». Я был лучшим магазинным вором, которого ты когда-либо встречал! Куртка на сгибе руки, „Простите, сэр!" - бац! И был таков. Я рок-н-ролльный бунтарь!» Влияние ливерпульской четверки на Оззи было чрезвычайно сильным: как он позже рассказывал, «бросив школу, я собирался стать водопроводчиком. Но когда я услышал „Beatles", то решил стать одним из них». В порыве откровения Осборн сознался, что «The Beatles дали мне все. Особенно Пол Маккартни. Я его обожаю».

«Beatles» на всю жизнь покорили Оззи, и с тех пор он без устали восторгался квартетом из Ливерпуля, даже в последние годы своей карьеры: «Когда появились „The Beatles", я был ребенком и сразу же чертовски от них зафанател. Гребаные чародеи… Даже сейчас их пластинки актуальны. Они вне времени. Можно поставить „Sgt Pepper's [Lonley Hearts Club]", включить „A Day In The Life" и понять, как это чертовски круто. Их музыка увлекает в путешествие. „Strawberry Fields Forever" - это чертова магия, по другому не скажешь. Я кучу времени потратил, пытаясь понять, как у них получились такие звуки, как они умудрились так их переплести, и до сих пор ничего не понял. Моя комната была увешена символикой „Beatles"; я как-то прошел двадцать миль, чтобы заполучить их постер».

Являясь не просто заурядным фанатом «Beatles», Оззи прекрасно понимает, как сильно ливерпульская четверка изменила общество, в котором они жили: «Для меня это было что-то волшебное, почти духовное переживание. Конечно, мой отец их ненавидел. Тогда „The Beatles" слыли революционерами, и музыка их тоже была революционной. Знаешь, считалось, что они дурно влияют на детей, поскольку их му-зыка давала пищу для ума, была примером того, чем можно заниматься вместо работы сантехником или фабричным трудягой. Для взрослых это были очень опасные идеи. А мы считали „Beatles" героями».

Где-то на другом конце Астона Тони Айомми тоже заразился вирусом поп-музыки и сосредоточил свои силы на обучении игре на гитаре - как и тысячи других подростков, впечатленных легкими переборами Хэнка Марвина и Дуэйна Эдди. «Моими первыми кумирами были „The Shadows"… Они подтолкнули меня к обучению игре на гитаре, а затем я окунулся в блюз и джаз. Мне нравился Клэптон, когда он играл с Джоном Майаллом. Мне действительно нравился тот период. Тогда я начал сам играть джаз и блюз».

Айомми стремительно прогрессировал, удивляя всех, кто видел его ловкую манеру игры, - и скоро начал пользоваться спросом как музыкант в различных дворовых командах, во множестве зарождавшихся в Астоне. Первой группой, в которую он вступил в 1963-м, всего в пятнадцать лет, была «The Pursuers». Цены на электрогитары в начале шестидесятых кусались, к тому же Айомми был левшой, поэтому тогда он играл на гитаре давно забытой сейчас марки «Watkins Rapier». «Она была очень дешевой, - поведал он мне, смеясь. - Меня привлекло то, что она была левосторонней, а таких тогда почти не было. Боже, неужели я и вправду купил ее больше сорока лет назад?»

Следующим шагом уже шестнадцатилетнего Айомми стало участие в двух группах-однодневках, которые назывались «The In Crowd» и «The Birds And The Bees». А потом судьба привела его в более крепкую команду под названием «The Rockin' Chevrolets», в которой кроме Айомми играли Нил Крис-сен (вокал), Алан Мередит (гитара), Дэйв Уоддли (бас) и Пат Пегг (ударные). Эта группа славно выступала вживую, оставив свой след в истории. Вот выдержка из статьи на «Brumbeat. net»: «„The Rockin' Chevrolets" каждую неделю выступала в пабе „Bolton", который находился в Смолл-Хит, и скоро начали во множестве получать другие предложения. Талант Тони Айомми как гитариста уже тогда был ярко виден, аудитория приходила в экстаз от его исполнения инструментальных композиций групп вроде „The Shadows" и „The Dakotas"».

К 1965 году музыканты «The Rockin' Chevrolets» так наловчились играть, что их, как и других рок-н-роллыциков с севера, включая «The Beatles», стали приглашать выступить в Восточной Германии, где толпы юных поклонников музыки выстраивались в очереди, чтобы поглядеть на новых звезд бита. В тот момент Айомми работал на фабрике, и весть о том, что ему нужно готовиться к поездке за границу, он получил в свой последний рабочий день, стоя у механического пресса.

«Это действительно забавно, - иронично улыбнулся Айомми когда я спросил его о том знаменательном дне. - В тот день я собирался наконец бросить эту работу и стать профессиональным гитаристом… Если вдуматься, все это выглядит невероятно».

В этот момент Айомми, в мечтах уже видевший себя звездой рок-н-ролла, управлял огромным механизмом, и не сразу заметил, что его рука случайно угодила под пресс. «Я работал на механическом прессе для листового металла, которым прижало средние пальцы моей правой руки», - вспоминает он. Выяснилось, что ничего критического не произошло, но Тони среагировал неправильно: «Не подумав, я быстро их выдернул. Вес пресса был так велик, что часть пальцев осталась под ним - часть среднего пальца до первого сустава и большая часть первой фаланги безымянного пальца».

Вне себя от боли, Айомми кинулся к врачу. В больнице остановили кровотечение и даже постарались спасти ногти - как рассказывает Тони, «мне удалили ногти, а затем имплантировали их заново». Но на заживление пальцев ушли недели, и даже после этого они до конца не восстановились. В последующие годы Айомми перепробовал много разных решений, правда, без особого успеха. «Даже сегодня они полностью не восстановились: просто пара слоев кожи, наросших поверх кости, и, когда я сгибаю эти пальцы, они все еще болят. Поверь мне, я рассмотрел все мыслимые способы хирургического восстановления пальцев… есть вариант подтянуть кожу с остатков пальца, чтобы она сильнее покрывала окончание кости, но я не хочу этого делать».

Для гитариста-левши, каким был Айомми, повреждение правой руки потенциально опаснее, чем для правшей, потому что правой рукой они берут аккорды и отдельные ноты, а левой держат медиатор. Возможно, случись такая травма на левой руке, это было бы не так страшно, но, как известно каждому гитаристу, кончики пальцев, которыми зажимают лады, должны быть твердыми как сталь, иначе музыкант не сможет играть. «Я много работал, чтобы решить эту проблему. Стал играть попроще: оказалось, что я теперь не могу играть несколько аккордов. Мне пришлось придумывать варианты, которые я бы смог использовать, не теряя в эффективности звучания».

Понятно, что на концерт в Германии Айомми не поехал. Как добавляет сам Тони, «со сроками было хуже некуда, хотя какие могут быть сроки, если тебе перебило два пальца! Это был жуткий опыт, и я прошел через ужасный период депрессии, потому что считал свою карьеру гитариста законченной. Я был у кучи докторов, в нескольких больницах, и все мне говорили: «Забудь это, парень! Ты больше не сможешь играть на гитаре».

Выход Тони подсказал другой гитарист - не рокер и не битник, более того, даже не из ныне здравствующих. Джанго Рейнхардт, гитарист, исполнявший «цыганский джаз» и умерший в 1953 году, когда Айомми было пять лет, изобрел метод игры на гитаре без использования среднего и безымянного пальцев, которые ему серьезно обожгло при пожаре. Несмотря на свое увечье, Рейнхардт стал известным мастером соло и ритм-гитары, и его история подарила Айомми надежду. Как объясняет Тони, «пока я хандрил, мой друг, который был бригадиром у меня на работе, принес мне запись Джанго Рейнхардта, которого я до этого никогда не слышал. Друг сказал: «Послушай, как он играет», а я ему: «Ну уж нет, слушать, как играет кто-то другой, - последнее, чего я бы сейчас хотел».

Но он настоял на своем и включил мне запись. Когда я прослушал ее и сказал, что это было просто супер, он рассказал мне, что гитарист использовал только два пальца для зажимания ладов из-за травмы, полученной при пожаре. Я был так ошеломлен и восхищен тем, что я услышал, что сразу же решил снова начать играть… Поначалу мне было очень тяжело, но, услышав Джанго, я просто не мог сдаться. Я был уверен, что нашел решение проблемы».

После провала попытки переучиться на манеру игры правшей, Айомми начал искать альтернативные идеи и в итоге выбрал стратегию прикрепления специальных скоб к фалангам поврежденных пальцев, чтобы они не болели при зажатии струн. Доктора предлагали другие альтернативы, но Айомми говорит, что «я боюсь, что, если бы я последовал их советам, я потерял бы ту технику, которую я приобрел, пытаясь обойти свое увечье… Некоторые из предложенных ими решений не особо отличаются оттого, что я использую сейчас, а именно наконечников из стекловолокна, надеваемых на пальцы. Поверхность этих наперстков идеальна для зажатия, но не пережимания струны. Это достаточно сложная техника. Первые наперстки я сделал сам годы назад, но теперь есть больница, в которой я их заказываю».

Вначале наперстки ощутимо вредили пальцам. «Вот что я тогда сделал: я расплавил бутылку из-под «Фэйри», сделал пару пластиковых шариков, а затем дырявил их нагретым паяльником, пока они не начали налезать на пальцы, вроде швейных наперстков. Когда я почувствовал, что эти шары держатся на пальцах нормально, не сползают и не давят, я шлифовал их наждачкой, пока они не приняли размер нормальных подушечек пальцев».

Следующие этапы были тяжелыми: «Мне пришлось потрудиться, пока они не стали именно такими, как нужно: не слишком тяжелыми или толстыми, но достаточно крепкими, чтобы не ранить пальцы. Когда я подогнал их под нужный размер и плотность, я быстро понял, что они не удерживают струны. Тогда я прикрепил к ним кусочки кожи. Затем я убил кучу времени, шлифуя кожаные накладки до блеска и пропитывая их маслом, чтобы они помогали лучше зажимать струны. Я подровнял края, чтобы они ни за что не цеплялись, и - вуаля! Когда я доделал свои наперстки, то сразу начал практиковаться. На попытки приноровиться у меня ушло очень много времени, потому что я ничего не чувствовал. Было трудно даже просто понять, где сейчас мои пальцы и что я ими делаю. Теперь дело было за терпением и тренировками, чтобы научиться компенсировать слухом потерянное осязание».

Помимо прочего, Айомми стал настраивать гитару на полтона ниже, со стандартного ми на ми-бемоль, что оказало критическое влияние на дальнейшее развитие рок-музыки. Это ослабляло натяжение струн, что в свою очередь уменьшало усилие, прилагаемое музыкантом, чтобы их зажимать. Основной эффект состоял в том, что аккорды, которые брал Айомми, звучали менее напряженно - и в то же время более мрачно, что сейчас называется «тяжелее», хотя в 1965-м это ничего не значило.

На вопрос, означало ли повреждение пальцев, что ему пришлось сосредоточиться больше на утяжелении звука, чем на технике, Тони ответил: «Да, конечно!», добавив при этом, что он чуть не переключился на бас, чтобы избежать заморочек с аккордами: в те дни басовые партии были очень простыми, и басист мог спокойно обходиться двумя пальцами для зажатия струн.

Тем временем Билл Уорд, все еще школьник, собирал группу. Наняв вокалиста Криса Смита и басиста Нила Маршалла, теперь он искал гитариста - а Айомми, который больше не входил в «The Rockin' Chevrolets», был вполне подходящей кандидатурой. Как рассказывает Билл, «мы начали играть вместе, когда нам было по пятнадцать - Тони всего на пару месяцев старше меня». Между двумя подростками возникла взаимная симпатия: «Мы с Тони просто совпадаем по духу. Когда я вижу, как он берет аккорд, я чувствую себя дома. Тогда я играл на барабанах только одним способом - тупо колотил. Я начал учиться всяким тонкостям примерно за восемь лет до Sabbath, но тогда я еще не мог толком поддержать ансамбль какими-то финтами, кроме простейших дробей. Да, в тупой молотилке я был асом». Уорд и Айомми назвали свою группу «The Rest».

Что касается Оззи, его школьные выступления в опереттах быстро подали ему намек на то, кем он может быть в группе. Впервые он запел в четырнадцать в группе «The Prospectors», о которой известно только одно: в ней играл гитарист Джимми Филипс, с которым Оззи еще будет сотрудничать позже. Затем Осборн присоединился к ныне забытой команде «Black Panthers», а потом - к «Music Machine» (которой нужен был вокалист на замену, пока основной болел), с которой он впервые выступил с концертом.

В начале 1967-го Оззи попал в группу «Approach», с музыкантами которой он сразу начал репетировать (в подвале близлежащей церкви). Репетиции проходили от случая к случаю, перед неудачными выступлениями группы вживую для друзей. Вовремя осознав, что здесь ему ловить нечего, Оззи ушел из этой команды и поместил на специальной доске объявлений для музыкантов магазина «Ringway Music Store» вот такой текст: «Если ты, приятель, фрик, тебя ищет Оззи Зиг. Я - ништяк кандидатура: со своей аппаратурой». Похоже, уже в 1968-м у Оззи проявлялись задатки шоумена. Кроме того, у Оззи было важное для всех безденежных музыкантов достоинство: кое-какое свое оборудование (комплект наушников «Vox», микрофон и стойка), купленное в музыкальном магазине Джорджа Клея на Брод-стрит.

Один из парней, которые в тот день околачивались в магазине, заметил его объявление. Это был Гизер Батлер.