КалейдоскопЪ
Грюнвальдская битва: по следам хроники Длугоша
Состоявшаяся в 1410 году битва при Грюнвальде, которую некоторая часть историков (главным образом, времен существования социалистической системы) считала апофеозом братского единения славянских народов в прошлые века, позднее стала предметом весьма некрасивых разборок – дележа славы. Это началось почти сразу после сражения.
Ян Матейко "Грюнвальдская битва"
Первым из похитителей чужой славы был Ян Длугош, польский историк XV века – того же самого, в котором и произошло достопамятное сражение. Львиную долю заслуги в той победе он отдал полякам, воздав, правда, должное и полкам Смоленской земли -- в то время части войск Великого княжества Литовского (ВКЛ). Зато в достаточно неприглядном виде были выставлены остальные литвины, под именем и знаменами которых сражались воины земель, входящих ныне в состав Республики Беларусь.
Летописцы ВКЛ в долгу не остались. В так называемой «Хронике Быховца» дается еще более тенденциозное описание событий, где вся заслуга победы приписывается теперь уже литвинам. Но поскольку хроника была написана, по-видимому, на западнорусском наречии, ставшем впоследствии белорусским языком, надо полагать, что к составлению этого исторического документа историки литовского -- в современном понимании этого слова -- происхождения отношения не имели.
Наиболее известным популяризатором истории Грюнвальдской битвы был польский писатель Генрик Сенкевич. Его также обвиняют в тенденциозности. Однако объективный читатель должен признать, что Сенкевич не только точно следовал описаниям Длугоша, но и всячески старался в своем романе «Крестоносцы» сгладить бестактности источника в отношении старинного и верного союзника Польши – Литвы.
Практически в духе «Хроники Быховца» написана книга современного белорусского историка Игоря Литвина. При этом он обрушивается с критикой, считает похитителями славы литвинов-белорусов не только поляков, но еще и россиян. Возможно, некоторые российские, точнее советские историки своей тенденциозностью этого и заслуживают, но у Игоря Литвина появляется своя тенденциозность. Это снижает степень доверия к автору, который, судя по всему, провел большую изыскательскую работу и добавил к истории Грюнвальдской битвы важные подробности. В эмоциональном отношении к данному событию братьям-славянам было бы полезно брать пример как раз с тех, у кого советует брать пример и сам Игорь Литвин, то есть с литовцев. Тех, похоже, мало волнует, кто и почему вынужден был отступать в начале того давнего сражения. Главное, что оно было выиграно, чем они скромно горды, не предаваясь излишним переживаниям.
Однако, если отбросить лишние эмоции, для автора этой статьи, человека, увлекающегося историей, все-таки было бы очень интересно знать, как на самом деле протекало знаменитое сражение. Тем более, если у него (автора) -- россиянина по гражданству и мироощущению -- есть хорошие белорусско-полесские корни, и к тому же есть родственники литовцы.
Определенное представление о ходе битвы вполне можно составить на основании анализа даже тенденциозных материалов, лишь бы они были подробны фактологически. В этом отношении ни хроника Быховца, ни хроника Стрыйковского, ни любой другой материал не может сравниться с описаниями Длугоша.
Описание из «Хроники Быховца» сделано кратко и неясно:
«И когда уже все войска с обеих сторон были готовы, тогда король Ягайло и великий князь Витовт двинулись на битву и все шли плохими лесными дорогами и не могли найти ровного и широкого поля, где бы можно было остановиться и дать бой; и были большие и ровные поля только около немецкого города Дубровно. И немцы видели, что поляки и литва не могут нигде с таким большим войском выбрать места иначе как на том поле, и поэтому накопали там ям и прикрыли их землею, чтобы в них падали люди и кони. И вот король Ягайло и великий князь Витовт со своими войсками прошли через те леса и пришли на те Дубровенские поля. Тогда наивысшим гетманом в войске Ягайлы был пан Сокол Чех, а надворным гетманом был пан Спыток Спыткович, а в войске Витовта наивысшим гетманом был князь Иван Жедивид, брат Ягайлы и Витовта, а надворным гетманом пан Ян Гаштольд. И начали вышеуказанные гетманы людей строить, а о тех ямах ничего не знали, что их немцы выкопали, и так, строя войска, наивысшие гетманы, князь Иван Жедивид и пан Сокол, в те ямы упали и поломали себе ноги, чем были очень оскорблены, от чего и умерли; и не только одним гетманам, но и еще многим людям от тех ям большой вред был. И видя то, король Ягайло и князь великий Витовт, что с гетманами их наивысшими беда приключилась, назначил король на их места двоих новых гетманов: пана Спытка и пана Яна Гаштольда, на место Сокола, а Витовт назначил Яна Гаштольда; и приказали войскам готовиться и ставить отряды к битве, а тех ям коварных беречься. И затем те гетманы, приготовив войска, двинулись на битву, немцы так же видя то, начали с ними стычки. И началась битва сперва между немцами и литовским войском, и многое множество воинов с обеих сторон литовских и немецких пало. Затем князь Витовт видя, что из войска его очень многие погибли, а поляки им никакой помощи оказать не хотят, и тогда князь великий Витовт примчался к своему брату королю Ягайлу, а тот слушал мессу. И Витовт сказал так: «Ты мессу слушаешь, а князья и паны братья мои едва не все убитые лежат, и твои люди никакой помощи им оказать не хотят». А тот ему ответил: «Милый брат, ничего поделать не могу, потому что должен дослушать мессу». И приказал своему отряду коморному двинуться на спасение, и тот отряд двинулся на помощь войску литовскому, и пошел к войскам литовским и немцев наголову разбили и самого магистра и всех его комтуров до смерти убили, и бесчисленное множество немцев взяли в плен и побили, а прочие польские войска им ничем не помогали, только на это смотрели».
Вот, собственно, и все, если не считать крупных неточностей. Например, даже год битвы назван в «Хронике Быховца» неверно. Можно ли верить остальному?
Вот почему мы и берем за основу для анализа хронику Длугоша. В то же время нельзя обойтись и без привязки описываемых событий к подробной топографии местности. Ничего нельзя было бы сделать без недавно опубликованных в Интернете карт польского Генштаба. Это и будут два главных источника для наших исследований. К другим источникам мы также будем обращаться по мере надобности.
Краткое изложение хода Великой войны 1409—1411
Предыстория Великой войны 1409-1411 годов берет свое начало с тех пор, как в 1217 году польский князь Конрад I Мазовецкий пригласил оставшийся не у дел после крестовых походов немецкий Тевтонский орден помочь ему в войне против литовского племени пруссов. Немецкие монахи-рыцари не без труда одолели язычников, частично уничтожив их, а частично онемечив. В ходе покорения Пруссии ее территория колонизировалась переселенцами из Германии.
После покорения пруссов настала очередь Литвы и самой Польши. Тевтонцы отторгли у Литвы Жемайтию, а у Польши Бобровники и Добжинскую землю. Несмотря на ряд поражений от литовцев и поляков Орден, в общем, успешно проводил свою экспансию под предлогом крещения язычников. Помощь ему оказывалась всеми христианскими странами Западной Европы. Поляки и Литва тоже не раз бывали разбиты. Тевтонцы вторгались в самую глубину их владений, доходя до Серадзя в Польше и до Волковысска в Литве.
Видя невозможность по одиночке противостоять Ордену, за которым стояли Германия, Англия, Франция и другие сильные в военном отношении государства Польша и Литва заключили унию. Литовский великий князь Ягайло женился на польской королеве Ядвиге и признан был общим королем обоих государств. Литовцы-язычники были в срочном порядке крещены в католическую веру, чтобы у Ордена не осталось юридических оснований для дальнейшего пребывания на их землях. Полякам удалось склонить на свою сторону Папу Римского. Польша и Литва потребовали возврата земель.
Однако Орден не признал крещение литвы истинным. Тевтоны обвинили поляков в потворстве язычникам. Отношения обострялись с каждым годом.
Все попытки урегулирования конфликта мирным путем провалились. 6 августа 1409 года Орден объявил войну польско-литовскому государству.
Но военные действия долго шли «на малых оборотах», пока обе стороны собирали все свои силы. Польша и Литва (Великое Княжество Литовское) были большими государствами, включавшими в себя много западно-русских земель. Орден также должен был собрать рыцарей и наемников из других стран, в числе которых были одни из лучших воинов того времени английские стрелки из лука и швейцарские алебардщики. Были среди солдат Ордена и славяне, в том числе поляки из подвластных Ордену земель, а также наемники чехи.
Впрочем, чехи сражались и на стороне поляков. В числе них был и будущий вождь гуситов Ян Жижка.
Летом огромная польско-литовская армия вторглась на территорию Ордена. По некоторым данным ее численность могла достигать 300 тыс. человек (вместе с обозным персоналом и слугами). Орден тоже собрал войско по тем временам огромное – до 150 тыс. чел. Впрочем, многие современные историки считают данные основного хрониста этой войны польского историка Яна Длугоша преувеличенными.
Во главе польско-литовских сил стояли двоюродные братья Ягайло и Витовт. Последний был Великим князем Литвы, то есть формально вассалом Ягайло, но фактически независимым государем.
Все отмечают нерешительность сил союзников на начальном этапе вторжения. Они топтались на месте и так и не решились перейти реку Дрвенцу, а двинулись в обход ее верховий.
На этом пути их догнали войска Ордена. Возле селений Танненберга и Грюнвальда состоялось грандиозное сражение.
Битва началась атакой литовцев. Но ответной атакой тевтонские рыцари смогли сначала оттеснить, а потом и обратить их в бегство. Позции удержали только русские смоленские полки. Длугош с похвалой отозвался о стойкости смоленцев и довольно презрительно о бегстве остальных литвинов. Главную заслугу в победе он отдал полякам.
В конце концов, часть тевтонских сил была окружена и уничтожена. Погибли или попали в плен почти все высшие сановники Ордена во главе Великим магистром Ульрихом Юнгингеном.
Поляки и Литва вторглись вглубь прусских земель, осадив столицу Ордена Мариенбург (Мальборг). Однако раздоры между Ягайлой и Витовтом, а также проблемы со снабжением привели к тому, что осада была снята.
Такова общераспространенная версия всего хода событий. В своей статье мы лишь постарались осветить несколько частных спорных вопросов.
Что такое Великое княжество Литовское?
В последние десятилетия появилось немало ходульных рассуждений о том, что собой представляло это исчезнувшее политическое образование. Сторонники ревизионизма в истории утверждают, что ВКЛ издревле, изначально было государством славянского, главным образом, белорусского этноса. Современных литовцев считают потомками лишь одного балтского племени жемайтов (другие названия жмудь, самогиты), которые чуть ли не «украли» свое народное имя у славян-лютичей.
Что ж, примерно в том же обвиняют русских некоторые украинские ученые: Россия «похитила» свое название у Киевской Руси. Должны ли в таком случае Россия и Литва оказаться от своих традиционных названий, чтобы их могли взять себе Украина и Беларусь?
В течение своей многотысячелетней истории народы часто меняли названия и даже языки. Взять, например, татар. В незапамятные времена на Дальний Восток загуляло арийское племя тохар. Думается, в те времена тохары были для тех мест носителями относительно высокой культуры. Монголы Чингиз-хана победили своих учителей, но взяли себе их имя, считавшееся в тех местах сакральным. Так появились татаро-монголы. Потом Батый завоевал Волжскую Булгарию, и татарами стали потомки булгар. Есть и другие примеры. Немцы завоевали Пруссию и стали именоваться пруссаками.
Откуда пришло имя руссов, до сих пор неясно. Однако киевские князья называли себя русскими. Их дружины покорили славяно-финский северо-восток современной России, и местные вятичи, меря, мурома, чудь тоже стали именоваться русскими. Но вот народность эрзя (рязань) может считать этноним «русь» своим, потому что сходство несомненно. Так что, во-первых, Россия получила свое название столь же законно, как жена получает фамилию мужа, а сын – отца. Во-вторых, неизвестно откуда вообще получили свое имя славяне-русь – может быть, от древних финно-угров.
Аналогичные вещи, несомненно, происходили и с этнонимом «литва». Он происходит, может быть, от лютичей, а, может быть, от латинов. Во всяком случае, легенда о пришествии латинов в Литву есть (легенда о Палемоне). И все эти литовские окончания на –s очень напоминают латынь. Жемайты же могут быть отчасти потомками финских племен, причем даже не местных. Их латинизированное название «самогиты» похоже на «саами-геты». Кстати, во Фракии-Гетике во времена полководца-историка Ксенофонта, автора «Анабазиса», жили какие-то фены.
Ни одного «чистокровного» народа в природе не существует, ни один народ на своей земле не живет «от начала времен». То же касается и белорусов. Если восточные белорусы, как и смоляне, произошли от кривичей и радимичей, то юго-западные близки волынянам. Центральная Беларусь – потомки дреговичей. Все эти племена, очевидно, пришли с Дуная -- согласно «Повести временных лет».
Откуда пришли балты - неизвестно. Но практически во всей Беларуси сильно влияние балтских корней. Если современные литовцы – смесь преимущественно балтов и финнов, то белорусы – смесь тех же балтов и славян (русские - смесь финнов, славян, а также балтов-галиндов, живших в районе Москвы).
Самым сильным из балтских племен этого региона были ятвяги (другие названия судавы, судеты). В переводе с литовского слово «ятвяги» (йетваги) можно толковать как «копья» (копейщики). «Судавы», очевидно, происходит от литовского слова «саюдис» - союз. Союзниками называли единоплеменников в германских племенах (бонды у скандинавов, бюнды у швецарцев). Судавы-ятвяги были великие воины. В эстонском языке само слово «война» - «сёда». В русском языке есть слово «отвага» - в белорусском произношении -- «адвага». Это синоним «доблести», специфической воинской смелости. Возможно, этимология слова тоже связана с племенем ятвягов. Во всяком случае, из русского языка корень этого слова, практически не объясняется.
Весьма возможно, что род литовских князей, Гедеминовичей (от которых позднее пошли в Польше Ягеллоны), был из ятвягов. Ятвяги являются одновременно предками литовцев и белорусов. Но все же это изначально балтско-литовское, а не славянское племя.
То, что в ВКЛ западнорусский язык был официальным, ни о чем не говорит. В Китае, завоеванном монголами, а потом маньчжурами, официальным языком неизменно был китайский. Просто литовцев было мало, а подчиненных им славян много.
Однако потомки Гедимина не завоевали Белую Русь, а «взяли ее под руку» мирным путем. Ведь значительная часть Западной Руси была разгромлена татарами. Ее собственная храбрая воинская элита – князья, бояре - погибла. В той же «Хронике Быховца» есть записи о том, как великий литовский князь Ердивил восстанавливал сожженные русские города в Подляшье (Бранск, Бельск Дорогичин-над-Бугом, Мелник). Другого литовского князя Миндовга в Новогрудок просто пригласили с дружиной, как Рюрика в Новгород.
Тем не менее, литовцы в ВКЛ, несомненно, играли большую роль и сохранили больше самобытности, чем варяги в Киевской Руси. ВКЛ было двуединым славяно-балтским государством. Современные славянские народы, которые не могут ужиться друг с другом, несмотря на кровное и языковое родство, могли бы поучиться братским или хотя бы подлинно союзническим отношениям на примере ВКЛ.
Говоря о национальном и политическом характере ВКЛ, мы хотели бы подчеркнуть, что военные силы этого княжества не следует рассматривать, как простую смесь литовских, белорусских, русских и украинских хоругвей. Это была единая армия единого и весьма централизованного по тогдашним меркам государства, дисциплина в которой, очевидно, была более суровой и крепкой, чем в польском войске. И, очевидно, именно указанное обстоятельство обусловило особую роль армии Витовта в Грюнвальдском сражении.
План кампании и силы сторон
Считается, что план Грюнвальдской кампании Великой войны Польши и Литвы против Тевтонского Ордена был разработан в Бресте. И это, скорее всего, не случайно.
Дело не в том, что Брест находился примерно на полдороги от Вильно и Кракова, почему Витовту и Ягайло было удобнее съехаться там. Если надо, то Витовт был готов ехать даже в далекий Кежмарк. Да и Ягайле путь на историческую родину, сюзереном которой он являлся хотя бы формально, не был заказан. С точки зрения личной безопасности для него было почти одинаково пребывать в Вильно или в Бресте.
Брест был для предстоящей кампании чрезвычайно важным стратегическим пунктом. Как свидетельствует Длугош, перед началом кампании Ягайло отделил от основной армии два крупных отряда рыцарей. Один – в Быдгощ. Он был предназначен для отвлечения сил, которые могли прийти на помощь главной армии Ордена через Померанию. Другой отряд отправился в Брест. И это было бы не совсем понятное решение, если не предположить, что именно через Брест должен был пойти основной поток снабжения армий союзников после вступления ее в Пруссию.
У Длугоша так прямо и сказано, что тогда же зимой оба властелина со свитами лично занимались ловлей зубров и другой крупной добычи в районе Беловежской пущи. Мясо солили впрок и отправляли в Плоцк. Но надо думать, отправка началась лишь после того, как там сосредоточились крупные польские силы. В противном случае крестоносцы могли уничтожить собранные запасы, ведь оттуда до границы было рукой подать. Речные суда, сколоченные в Бресте и нагруженные галицийским, волынским и подольским хлебом, могли сопровождать польско-литовские войска до самого Мальборка.
Во все века именно снабжение было «ахиллесовой пятой» всякой крупной армии, которая вторгалась во враждебные земли. Отсутствие корма для скота и еды для людей стало главной причиной буквального исчезновения вторгшейся в маленькую Элладу огромной армии Ксеркса. Голод погнал из Москвы Великую Армию Наполеона.
Снабжение всенародных ополчений Польши и Литвы тоже должно было стать большой проблемой. Кузены Ягайло и Витовт, конечно, хорошо понимали это. Хотя бы просто потому, что оба были свидетелями гибели армии Конрада Валленрода под Вильно, когда многотысячное осадное орденское войско сгубили голод и холод почти рядом с прусской границей. А ведь Вильно был относительно слабой крепостью, если сравнивать почти с сотней мощных укрепленных замков Ордена, при взгляде на стены которых «бледнели храбрецы» - по словам поэта-историка Адама Мицкевича. В конечном счете, все тот же голод заставил войска грюнвальдских победителей уйти из-под Мариенбурга. Вероятно, они очень боялись повторения в отношении себя той виленской катастрофы.
Нельзя было вести в Пруссию малое войско, если планировалось нечто большее, чем простой грабительский набег. Тевтоны могли уничтожить его в битве. Но нельзя было вести вглубь вражеской территории и слишком большое войско – по крайней мере, до того, как будет побеждены главные полевые силы Ордена, которые, даже не вступая в битву, могут победить, просто перехватывая подвоз до тех пор, пока польско-литовские ополчения не разбегутся сами.
В этих условиях для Ягайлы и Витовта, как для Наполеона в России, особенно важно было спровоцировать противника на решительное приграничное сражение, Сделать это было тем легче, что пруссаки, в общем-то, сами не боялись такого сражения, хотя при случае наверно постарались бы обойтись и без него. Немцы вообще чаще всего сражались с поляками и литовцами в численном меньшинстве. И часто удача улыбалась им. Так в Рудавской битве литовцев было 70 тыс., а немцев под командой Книппроде около 40 тыс. Немцы тогда выиграли эту битву, хотя понесли потери почти равные с литовцами.
Кстати, каковы были силы сторон в Грюнвальдской битве? Если у Сенкевича численность орденского войска определялось в 150 тыс., а польско-литовского и вдвое больше, то сегодня это считается эпическим преувеличением. Вот обзор мнений на этот счет Марианна Бискупа — профессора истории университета в Торуни (Польша), автора “Истории Ордена крестоносцев в Пруссии” и других книг:
«Определение численного состава вооруженных сил Польши и Литвы, готовых к летнему походу 1410 г., весьма условно и указывает лишь на имевшиеся возможности: Польша — около 18 тыс. конницы, главным образом шляхетской, небольшое число наемников и около 12 тыс. обозных, мастеровых и представителей других вспомогательных служб — всего около 30 тыс. человек, вставших под родовые и земские хоругви не менее 50. Великое княжество Литовское — приблизительные оценочные данные, в частности Кучинского и Сперальского, предполагают возможность набора около 11 тыс. конников в 40 хоругвях, состоящих из литовских, жемайтских и русских бояр с определенным количеством крестьянского элемента в роли боярской службы или в немногочисленных пеших отрядах. Следовательно, на долю Польши приходилось 2/3, а на долю Великого княжества около 1/3 конницы. Таким образом, вся польско-литовская армия могла насчитывать около 41 тыс. конников и некоторое количество пехоты, численность которой неизвестна. Эта армия была не только самой крупной за всю историю средневековой Польши и Литвы, но и Европы того времени». И все же не так уж много получается воинов для Великой войны.
Однако «Прусская хроника» Петра из Дуйсбурга, летописца, по всей видимости, совсем не любившего эпических преувеличений, свидетельствует, что земли Пруссии видели и более многочисленные армии. Например, войско принявшего в 1254 году крест чешского короля и германского императора Отакара насчитывало более 60 тысяч рыцарей. А о числе телег и повозок с оружием и провизией хронист даже не может судить. Правда, та армия задержалась в Пруссии недолго и тоже, видимо, по причине трудностей снабжения.
По-видимому, именно из возможностей снабжения и следует оценивать вероятную численность противоборствовавших при Грюнвальде войск. Но так как кампания велась с обеих сторон на очень коротких операционных линиях, то численность войск могла быть максимальной, зависящей только от численности населения. Причем не только шляхты, из численности которой исходил в своих подсчетах Кучинский, но и вообще всех сословий, поскольку в те времена в Польше, Литве и Пруссии война отнюдь не была монополией одного лишь благородного сословия.
Грюнвальдская битва (1410 г.) Фрагмент гравюры XVI в.
Неизвестно, какова была численность населения в Польше, Литве и Пруссии тех времен. Но Пруссия под властью Ордена чуть не столетие жила в условиях мира. Так что ее население за счет большой рождаемости и выживаемости местного населения и весьма значительной иммиграции вполне могло равняться 1,5-3 млн. жителей. А так как речь шла об очень большой угрозе со стороны гораздо больших по размерам Литвы и Польши, то, вероятно, выставление Орденом в поле стотысячного войска преувеличением не будет. Всего же под оружие в Пруссии при необходимости могло встать и все 200 тыс. чел.
Собственно, какие у нас основания сомневаться в объективности Длугоша, писавшего о 50 тысячах павших и 40 тысячах пленных врагов? В комментариях к этому месту хроники записано, что: «Генрих фон Плауэн доносил папе римскому, что в битве пало 13 тысяч «христиан», имея в виду крестоносцев, братьев Ордена. Если даже допустить, что магистр для умаления понесенного поражения уменьшил цифру убитых, и учесть, что, кроме крестоносцев, убито было ведь много и других рыцарей, то и то круглая цифра Длугоша пятьдесят тысяч — несомненное преувеличение. Также преувеличено им, конечно, и число взятых в плен». Вопрос: верить ли нам исключительно Плауэну? Но у него было столько же причин преуменьшать свои потери, сколько у Длугоша их преувеличивать.
Возможно, истина лежит где-то посередине. Но в таком случае, убитых и тяжелораненых врагов, которых Длугош тоже мог причислить к павшим, было примерно 30 тыс. Длугош. впрочем, и сам не настаивает на точности своей цифра по павшим: «Хотя трудно, я думаю, точно подсчитать, сколько пало врагов, но известно, что дорога на протяжении нескольких миль была устлана телами павших, земля пропитана была кровью убитых, и самый воздух оглашался стонами и воплями умирающих». Пленных же и самом деле могло быть округленно 40 тыс., поскольку их постарались переписать. А обе эти цифры как раз соответствуют потерям полностью разгромленного стотысячного войска. Еще около 30 тыс. вполне могло бы спастись бегством. Их могли даже не преследовать, если они были мобилизованные простолюдины.
Что же касается численности польско-литовских сил при Грюнвальде, они, конечно, были более многочисленны. Соотношение между численностью двух войск вполне могло быть 91 к 51 - по числу хоругвей в обеих армиях. Вызывает некоторое недоверие точное совпадение числа польских и прусских хоругвей – 51 с каждой стороны. Однако высокая точность в перечислении частей обоих войск показывает высокую осведомленность польского хрониста. Так что если и была подгонка, то незначительная.
Однако Длугош указывает, что литовские хоругви были менее многочисленны, чем польские и, вероятно, также орденские. Это вполне согласуется с тем, что литовские войска собирались с более обширной территории и проделали более длительный поход, следовательно, у них при равной численности было бы гораздо больше проблем со снабжением. Кроме того, литовская территория не могла быть оставлена без значительной охраны, ввиду угрозы татар, ливонцев и из-за недоверия к нейтралитету московского князя. Это означает также, что разница в общей численности сторон была, вероятно, много меньше, чем 9 к 5. Так что если у Ордена под Грюнвальдом было порядка 100 тыс., у Ягайлы и Витовта, вероятно, порядка 150 тыс. О более точных цифрах, думается, говорить вообще бессмысленно.
Тайный план Ягайлы
В древности выбору будущего поля боя придавалось огромное значение. Часто вопрос выбора места для битвы решался соглашением воюющих сторон. Длугош пишет, что и при Грюнвальде вожди Ордена хотели договориться с Ягайлом о том, чтобы немного изменить невыгодное для них место боя, выманить поляков из леса.
Но если у тевтонов желание выманить Ягайлу на открытое место появилось фактически только перед началом битвы - из тактических соображений, то перед Ягайлой такая задача стояла с самого начала - ему надо было выманить немцев из Пруссии по стратегическим причинам и дать им приграничное генеральное сражение. Возникает вопрос: положился ли он при выборе места для этого судьбоносного сражения только на случай?
Так можно было бы думать, если бы не информация Длугоша, что одного из двух главных проводников польско-литовского войска звали… Грюнвальд. Длугош: «Были приглашены два проводника, а именно: Троян из Красностава и Ян Грюнвальд из Парчева, оба родом из Пруссии, хорошо знавшие там все тропы, места и дороги». Эти люди были беглецами из Пруссии, нашедшими временное пристанище в Красноставе и Парчеве. Неизвестно откуда был родом прусс Троян, но с большой долей уверенности можно предположить, что его коллега Ян мог быть родом из Грюнвальда. И это была не просто случайность.
Ниже мы покажем, насколько продуманным выглядит расположение союзнических войск перед началом сражения, каким хитроумным окажется план битвы. Возможно ли, что все это было делом одного случая? Не было ли тогда поле боя выбрано заранее еще до начала кампании? Да, скорее всего, все было подготовлено заранее. И именно полунемец и, по всей вероятности, двойной агент Грюнвальд мог сыграть главную роль в заманивании орденского войска туда, куда хотел его литовский шеф. Думается, этот план был главной военной тайной Ягайлы, в которую он не посвятил даже своего кузена Витовта, не говоря уж о польских вельможах, информантах Длугоша.
Почему мы думаем, что только Ягайла был единственным автором и хранителем этого плана? Потому что об этом свидетельствует странное поведение во время битвы самого Ягайлы и поведение Витовта, ясно показывающее, что он не был посвящен. Зындрам из Машковиц, непосредственный предводитель польской части войска тоже вряд ли знал об этом плане. Сенкевич слишком переоценивал этого мечника, преподнося его в качестве великого полководца. На деле он исполнял обязанности генерал-квартирмейстера, да и то лишь потому, что никто из иностранных военных специалистов не согласился занять этой хлопотной должности в слишком многочисленном на их взгляд польском войске. Зындрам не был даже членом главного тайного совета Ягайлы, фактически генерального штаба, состоявшего из восьми вельмож: «Витовта; краковского каштеляна Кристина из Острова; Яна из Тарнова, воеводы краковского; Сендзивоя из Остророга, воеводы познанского; Миколая из Михалова, воеводы сандомежского; Миколая, настоятеля святого Флориапа, подканцлера; Збигнева из Бжезя, маршалка королевства Польского и Петра Шафранца из Песковой Скалы, краковского подкомория». Поскольку о плане явно не знали ни Витовт, ни, по всей видимости, подканслер Миколай (последний был одним из двух главных информантов хроники), можно предположить, что он не обсуждался на совете.
А главное это то, что никаких сведений о существовании плана-гамбита в летописях нет. Как говорят немцы: что знают двое, то знает каждая свинья. И поляки, и литвины были бы рады похвалиться достойным Уллиса, хитроумным планом своего общего полководца, но Ягайла по некоторым соображениям, как видно, предпочел унести тайну в могилу.
Правда, «Хроника Быховца» глухо намекает на то, что Грювальдское поле было выбрано заблаговременно. Но относится это, главным образом, к немцам, что может служить подтверждением, что Ян Грюнвальд, по крайней мере, был агентом Ордена.
Что лежит на поверхности? Ягайла все время выглядел колеблющимся, неуверенным в себе, медлительным. Если ему так уж нужна была переправа на Дрвенце, на пути вглубь Пруссии (куда он идти был не должен и не хотел), он мог заранее послать крупные силы для ее захвата. Вместо этого он заключает с немцами десятидневное перемирие, как будто специально для того, чтобы дать им время укрепиться на ненужной ему переправе. И у него, в результате, появляется понятный в глазах его противников предлог начать маневр в поисках столь же ненужного ему обхода неприступной теперь позиции.
Вот, что пишет об этом Длугош: «Река Дрвенца по обоим берегам ее укреплена высоким частоколом, так что без боя ее нельзя перейти; а так как сильное вражеское войско обороняло бы столь укрепленные берега бомбардами, стрелами и любыми средствами, то возникало сомнение, следует ли королю идти тем путем, которым он начал идти, и надо ли переправляться, построив мосты, через реку Дрвенцу, или лучше, взяв немножко наискось, пойти назад; наконец король последовал лучшему и более здравому совету: решил идти назад и переправиться через реку посуху у ее истока, рассудив, что более выгодно (как это и оказалось) перенести небольшое промедление и тягость отступления, чем подвергнуть войско и рыцарей опасности вести бой на следующий день в открытом сражении, переправляясь через реку; идя же назад, вверх по реке, войско будет избавлено также от ненужного труда по наведению мостов. Разумность столь здравого совета была легко признана, и, наконец, он был приведен в исполнение».
Все это на первый взгляд выглядит разумно. За исключением одного. Попытка обойти истоки Дрвенцы ничего не давала в смысле облегчения похода. Дорога там шла через узости между озерами Мюллензее и Гросс Ойнен, которые могли быть удержаны до подхода главных орденских сил относительно небольшими отрядами, высланными из крепости Остероде. К тому же огромное разношерстное польско-литовское войско шло явно медленнее, чем могло бы двигаться лучше устроенное орденское. Войско Ягайлы то отходило назад к Дзядлову, то шло вперед, но задерживалось для взятия второстепенной крепости Гильгенбург. Главные силы Ордена вполне могли занять позиции в межозерных узостях раньше Ягайлы, который опять не озаботился выслать вперед хотя бы татар (по крайней мере, у дотошного Длугоша о такой высылке передового отряда нет ни слова).
Кроме того, остаются в силе наши соображения относительно трудности снабжения польско-литовской армии, которые должны были существенно увеличиться при движении Ягайлы в обход верховьев Дрвенцы. При этом крестоносцам достаточно было выслать от Дрвенцы 1-2 небольших отряда, чтобы полностью отрезать войско Ягайлы от подвоза. Пройдя же за линию озер, это войско само влезало в ловушку стратегического окружения.
Очевидно, у магистра Ульриха Юнингена и других вождей Ордена создавалось полное впечатление слабости и некомпетентности польско-литовского командования. (Возможно, назначение на высший пост в польской армии известного немцам, но малозначительного Зындрама из Машковиц тоже должно было работать на эту версию?).
Возникает, однако, вопрос, почему несомненно опытные орденские полководцы все же не дождались, пока их «бесталанный» противник влезет в стратегическую ловушку? То, что им было жалко нескольких прусских деревень, которые могли разорить литовцы, если бы прошли на десяток миль дальше, явно ерунда. До этого они почти равнодушно отнеслись к опасности, угрожавшей Домбровно-Гильгенбургу. Была какая-то еще причина, почему крестоносцы решились на битву именно в том месте, в котором она состоялась.
И эта причина, по-видимому, все тот же человек по фамилии Грюнвальд. Мы не зря выше предположили, что он мог быть двойным агентом. Именно он, как никто другой, будучи главным проводником союзного войска, мог тайно обещать великому магистру поставить это войско в выгодную для немецкой атаки позицию в хорошо известных ему местах возле своей родной соименной ему деревни.
Какая это могла быть позиция? Уж, конечно, не та, на которой собирался расположиться и на самом деле расположился хитрый Ягайло. Изучая топографию поля сражения, можно сделать вывод, что наиболее желательно для немцев было расположение главных сил союзников непосредственно возле Танненберга. Это место, на первый взгляд, выглядело удобным для стоянки большой армии – вода, фураж, холм для дозора были в наличии. Но
с севера к деревне примыкали болота, а с юга - открытые поля на холмах с понижением в сторону желаемого для немцев расположения польско-литовского лагеря. То, что поле там было открытым, следует из того, что именно на нем хотя и с разворотом не в северном, а в юго-восточном, направлении расположилось орденское войско.
Крестоносным рыцарям было выгодно атаковать Танненберг по открытому полю под гору с юга и прижать противников к болотам. В этом случае тевтоны могли рассчитывать стеснить войско Ягайлы на малом пространстве, лишить его конницу маневра. Пехота же союзных сил, годная, по мнению Юнингена, только на то, чтобы «ложками орудовать», должна была, бросая оружие, бежать по колено в болотной жиже к северу и стать добычей орденских сил позднее, после уничтожения тяжелой союзной конницы, которая уйти через болото, разумеется, не смогла бы.
Быть может, в память того, так и не осуществленного плана орденские летописцы - а это вполне могли быть люди осведомленные – назвали битву по имени деревни Танненберг. Поляки же, очевидно, по прямому распоряжению благодарного Ягайлы, были обязаны назвать свою победу (сами того не сознавая) в честь своего скромного героя-разведчика и проводника Яна Грюнвальда.
Позиции сторон
На подробной топографической карте польского генштаба указано предполагаемое место сражения. Разумеется, площадь, прикрытая значком скрещенных мечей, достаточна была бы для схватки разве что двух эскадронов. Согласно Длугошу поле сражения в глубину тянулось от озера Любень до Грюнвальда, что по прямой составляет 6 км. По фронту, как можно предположить из анализа карты, оно тянулось от Танненберга до Людвигсдорфа – по прямой 3 км. Именно эту линию, очевидно, занимало орденское войско перед битвой. Так считает и Игорь Литвин.
Отвлечемся немного для нового анализа, подтверждающего большую численность войск Ордена. Если на фронте в 3 км выстроить пеших солдат, то в одной только шеренге может быть до 3 тыс. человек. Конная шеренга в плотном строю насчитывала бы до 2 тыс. человек. Но, судя по топографии местности, в боевом порядке обоих войск неизбежно должны были возникнуть значительные разрывы.
Допустим, в первой шеренге каждого из войск размещалось не более 1-1,5 тыс. воинов. Глубина строя могла быть такой же, как и ширина его фронта. Во всяком случае, как известно любимым рыцарским строем был очень глубокий тупой клин – «свинья», а лучшая в те времена швейцарская пехота обычно строилась одним большим квадратом. Но швейцарцы никогда не собирали вместе столь большое войско. Строить же войска при Грюнвальде глубиной в тысячу шеренг никто бы не стал. У римлян, которые в сражении при Каннах, как считается, тоже выстроили пехоту квадратом, по мнению некоторых историков, было всего 36 шеренг, разделенных на три традиционные линии, стоявшие одна за другой (принципы, гастаты, триарии).
Если и орденские «мастера строя» выбрали подобный боевой порядок, то непосредственно под командованием двух фланговых командующих Лихтенштейна и Валленрода во фронте стояло 30-50 тыс. пеших и конных воинов. Это было около 2/3 прусской армии. Еще до 20 тыс. воинов могло стоять в резерве под командой самого магистра. Итого набирается до 70 тыс. воинов. Кроме них, разумеется, были еще личные слуги рыцарей и обозники, которых в принципе могло быть столько же, сколько полноценных воинов (в персидской армии Ксеркса так и было). В случае крайней нужды обозники тоже вступали в бой (в римской армии не раз в бой вступали даже рабы легионеров).
Таким образом, сильно округленная порядковая цифра в 100 тыс. человек, вряд ли будет завышена, скорее наоборот. Анализ топографии Грюнвальдского поля битвы показывает, что каждое войск занимало вместе с лагерями пространство примерно в 9-10 квадратных километров. На них свободно могло разместиться хоть по миллиону человек. А по 100-150 тыс. человек могли бы свободно разместиться также и с лошадями и повозками.
Вернемся к анализу текста Длугоша. Вот что можно узнать у него о расположении польско-литовского лагеря в день битвы:
«Король, по совету великого князя Александра, снялся лагерем из-под города Домбровно; затем пройдя пространство в две мили (между тем как вокруг горели вражеские селения) и выйдя на поля селений Танненберга и Грюнвальда, которые станут знамениты происшедшим затем сражением, он велел расположить стоянку войска среди кустарника и рощ, которых было множество в той местности, и распорядился поместить на высоком холме над озером Любеном шатер часовни…».
Поясним для начала, что две мили в данном случае, несомненно, немецкие - по 7 км. Так что здесь речь идет о том, что в день сражения союзники с утра успели сделать переход в 14 км. Если бы Ягайло действительно торопился обойти верховья Дрвенцы, то вряд ли он ограничился бы столь кратким переходом. Может быть, это был лишь привал? Но нет, по словам Длугоша, войско было занято устройством стоянки. Так, скорее, говорят не о кратком привале, а об остановке на ночлег или дневку.
Из текста следует, что главная ставка, следовательно, наиболее защищенная часть лагеря союзников была на берегу озера Любень. Очевидно, она располагалась на холме (отметка высоты 209 м) к южной оконечности озера на западном его берегу. В этом случае большая часть войск прикрывала ставку с запада, со стороны наиболее вероятного нападения врага, со стороны полей Танненберга и Грюнвальда. А с востока, откуда тоже, в принципе, мог появиться высокоманевренный враг, находилось озеро.
Такое расположение лагеря Ягайлы свидетельствует о том, что он фактически свернул в самый, видимо, последний момент с главной дороги, которая, несомненно, шла через Танненберг, наиболее крупный в тех местах населенный пункт, в котором единственном на округу была церковь. И он прошел от возможного места поворота, скорее всего, возле селения Островитт, не менее 5 км. Между тем, до Танненберга расстояние было такое же, а место для стоянки было не хуже. К тому же, набожный король наверняка знал, что в Танненберге есть какой-никакой храм Божий, где можно было помолиться с большими удобствами, чем в полотняной походной каплице.
Почему же он свернул? Причиной ухода войска с главной дороги не были немцы. Длугош пишет, что в момент установки походной часовни короля «прусский магистр Ульрих фон Юнинген уже достиг селения Грюнвальда, которое он прославит своим поражением, и находился неподалеку, все еще, однако, незамеченный королевскими дозорными».
Причина, такого странного выбора маршрута и места стоянки, очевидно, была в том, что Ягайла знал наверняка, когда и куда именно должны прийти тевтонские войска, и какие позиции в связи с этим должно было занять его собственное войско. Вот отчего он был так невозмутим и нетороплив в эти часы.
При этом, очень возможно, что Ягайла раньше всех получил оперативные данные о том, что немцы рядом и узнал он это не от войсковых дозорных, а от людей Яна Грюнвальда (возможно родственников). Однако никакой тревоги и приготовлений к немедленному отражению нападения сделано не было. Вот что пишет Длугош: «король Владислав, ничуть не смущенный столь близким и внезапным появлением врагов, почитал достойным исполнить дело Божие прежде воинского; войдя в часовню, он прослушал с благоговением две обедни, отслуженные его духовниками — Бартоломеем, священником клобуцким, и Ярославом, калишским настоятелем; молясь о помощи свыше, он прослушал богослужение более торжественно и чинно, чем обычно. Не довольствуясь этим, он, преклонив колени и склонившись долгое время в молитве, просил царя небесного, чтобы поход был благополучен…».
В то время как польские вельможи и его двоюродный брат Витовт пребывали в страшном волнении, король явно знал, что позиции, которые его армия заняла, якобы, случайно, на самом деле неприступны для рыцарской атаки. Длугош пишет, что войско остановилось среди рощ и кустарников, но анализ карты показывает, что в районе расположения, по крайней мере, польского крыла армии местность была еще и чрезвычайно пересеченной с множеством удобных для обороны от конницы высоких холмов.
То, что позиция поляков была неприступна, поняли и сами тевтоны. Хотя их появление было неожиданным, они так и не решились на внезапную атаку на лагерь короля. Цитируем Длугоша. «Вражеское прусское войско, хотя и уступавшее в силе, могло бы одержать победу или, во всяком случае, причинить королевскому войску огромный урон, если бы, находясь под оружием и готовое к бою, немедленно напало на безоружное, не имевшее ни распоряжений, ни порядка и занятое к тому же устройством лагеря войско короля. Однако крестоносцы думали, что королевское войско стояло среди рощ и кустарников не случайно, а умышленно, чтобы завлечь их в засаду; и единственно из боязни короля, направляемые роковой судьбой, они воздержались от нападения на королевское войско, пока все его рыцари не явились в строй под свои знамена».
Думается, немцы правильнее оценили ситуацию, чем Длугош, а точнее его информанты. К тому же, если Ян Грюнвальд и вправду был двойным агентом и пообещал орденским полководцам, что поставит Ягайлу возле Танненберга, то изменение королем польским, казалось бы, логичного обещанного им маршрута должно было их особенно насторожить.
Поняв, что события развиваются незапланированным образом, тевтоны выстроились для правильного сражения, как уже сказано, между Танненбергом и Людвигсдорфом. Теперь их надежда была в том, что их атакуют, а они разгромят врага контратакой.
Кстати, здесь место для того, чтобы опровергнуть один из существующих домыслов. В «Хронике Быховца» говорилось о заблаговременном приготовлении немцами «волчьих ям». Эти ямы, якобы, и были причиной срыва успешно начатой атаки литвинов. Но, во-первых, как мы определили, Ягайла, скорее всего, поставил свое войско не так, как ожидало орденское командование, следовательно, заранее выкопанные ямы были бы бесполезны. Во-вторых, у немцев, очевидно, не было времени, как следует, подготовить и замаскировать «волчьи ямы» в день битвы (к тому же делать это пришлось бы на глазах противника, наблюдавшего за ними с высоты 210,9 м). В-третьих, эти ямы могли помешать немецким рыцарям контратаковать. В-четвертых, Длугош о них молчит, а молчать ему причин не было.
Автором небольшой ошибки стал и Игорь Литвин. Она не имеет особого значения, но все же …. Литвин решил, что немцы использовали деревни Танненберг и Людвигсдорф как фланговые заграждения. Так вот мы сомневаемся, что в те времена Людвигсдорф вообще существовал. Длугош о нем не упоминает, в то время как стоило бы и упомянуть хотя бы для удобства и ясности в описаниях, раз он находился на линии главных событий. С южного фланга позиции, как немцев, так и поляков ограждал, по-видимому, частично заболоченный, несомненно, заросший густыми кустами и местами крутой овраг, который можно обнаружить при изучении карты польского генштаба.
Впрочем, в одном Игорь Литвин прав: во время правильного фронтального столкновения войск почти до середины XIX века полководцы старались избегать вести войска через населенные пункты, поскольку это смешивало строй. Поэтому Танненберг действительно был пунктом, ограничивающим дальнейшее развертывание фронтальной линии на север, причем для обеих армий. И немцы, и литвины его просто игнорировали, благодаря чему поселок и уцелел так, что его церковь стала местом упокоения наиболее знатных павших рыцарей опять же с обеих сторон.
Мы упомянули о высоте 210,9. Анализ карты показывает, что для предполагаемого поля боя это была, несомненно, командная высота, с которой хорошо обозревается практически все пространство произошедшей битвы. Скорее всего, на ней и располагалась ставка Ягайлы. Туда и выехал, по словам Длугоша, «закончив полностью свои молитвы, Владислав, король польский, уставший от просьб и криков уже не только великого князя Литвы, Александра, но и своих рыцарей». В продолжение этого эпизода Длугош писал: «Итак, король, облачившись в доспехи, сел на коня, и без всяких знаков королевского достоинства (за исключением того, что перед ним несли малого размера знамя с вышитым на нем белым орлом) проследовал на высокий холм, чтобы осмотреть вражеское войско; взойдя на вершину, находившуюся между двумя рощами, где была широкая поляна, откуда легко можно было полностью обозреть врагов».
Как можно видеть на карте, ставка Ягайлы была ближе к его правому, литовскому флангу. Из этого следует, что прикрывали ее, скорее всего, войска ВКЛ. В таком случае это были смоленские полки, которые находились между поляками и остальными литвинами. Таким образом, мы получаем объективное объяснение (помимо, разумеется, мужества воинов), почему смоленцы смогли удержать свои позиции, в то время как остальные литвины далеко отступили, так что оставшимся пришлось сражаться в полу-окружении. Высота была удобна для такой обороны. Неизвестно, оставался ли на высоте во время наиболее ожесточенного штурма сам Ягайло, но если оставался, то это, конечно, вдохновляло воев, реально надеявшихся на последующую королевскую награду. Кроме того, они могли быть уверены, что в критический момент обязательно получат подкрепления.
Для действий остальной части литовского войска остался лишь сравнительно неширокий участок между высотой 210,9 и Танненбергом. Его ширина именно по этой линии составляла всего лишь метров 800. Но это был самый опасный участок. И от того, как будут вести себя войска, на нем стоящие, зависел исход всего сражения.
Ход битвы
Поведение Ягайлы в начале битвы с его бесконечными молебствиями и посвящениями в рыцари чем-то напоминает поведение А.В. Суворова во время сражения на Кинбурнской косе. Оба тянули время, создавая у своих благочестивых воинов ощущение необычайной важности проводимых ими церемоний. Оба они хотели, чтобы нетерпеливый враг первым начал атаку. Однако если турки оправдали надежды Александра Васильевича, то провести немцев королю Владиславу удалось не сразу.
Магистру Ульриху самому хотелось выманить поляков с неприступных позиций. Зачем он и послал своих гарольдов с «вызовом двух мечей». Лишь после столь оскорбительного не только для короля, но и для всех поляков вызова, по словам Длугоша, «зазвучали трубы, все королевское войско громким голосом запело отчую песнь «Богородицу», а затем, потрясая копьями, ринулось в бой. Войско же литовское, по приказу князя Александра, не терпевшего никакого промедления, еще ранее начало сражение».
Возникает мысль о том, что Ягайло именно на это и рассчитывал. Он знал характер своего братца, его горячность и своеволие. И он был уверен, что Витовт начнет первым.
Во время II-ой Мировой войны возник термин «танкоопасное направление». Про участок литовского войска можно было сказать «рыцареопасное направление». Только на этом направлении орденская тяжелая кавалерия имела идеальные условия для атаки: уклон местности в сторону противника и чистое поле, вероятно, на глубину в одну немецкую милю. В советской армии времен II-ой Мировой войны спецподразделения истребителей танков частенько называли себя «смертниками». В данном случае, Ягайла, скорее всего, сознательно поставил на «убойное место» своих единоплеменников. И сделал он это в твердой надежде, что их характер, присущее им мужество, железная дисциплина, которую ввел в литовских войсках Витовт, удержит литвинов от действительно панического, безвозвратного бегства в тот момент, когда они неизбежно должны будут отступить.
Но еще литовский полководец явно рассчитывал также и на хорошо отработанный как в татарской, так и в литовской легкой коннице того времени тактический прием ложного отступления. Можно уверенно сказать, что такой прием был отработан до автоматизма. Достаточно было в критический момент подать сигнал или иным образом спровоцировать отступление хотя бы части войска.
Вряд ли Витовт заранее знал, что по замыслу Ягайлы его хоругвям предстоит отступить и увлечь за собой левый фланг тевтонского воинства. Ягайло мог предложить ему подать сигнал к отступлению в последний момент. Но Длугош не пишет ни о каком сигнале. Скорее всего, хитрый Ягайла имел тайную договоренность с кем-то из младших князей, подчиненных Витовту (все они были его родичами), о том, что решающий момент они повернут назад и увлекут за собой литовское войско. Этим достигался двойной эффект: с одной стороны все шло, как запланировал для общей победы король польский, с другой стороны компрометировался как военачальник его брат великий князь литовский, в то время не только союзник, но и политический соперник Ягайлы, чья смелость и горячность не могла не импонировать рядовым польским рыцарям. Бегство и неповиновение армии ВКЛ компрометировали Витовта также и в глазах его собственных подданных.
Итак, битва началась вначале на литовском фланге. Вот, что пишет Длугош: «Когда среди литовцев, русских и татар закипела битва, литовское войско, не имея сил выдерживать вражеский натиск, оказалось в худшем положении и даже отошло на расстояние одного югера». (Примечание: югер – единица площади в полгектара, следовательно, при ширине фронта в 500-800 м немцы оттеснили литвинов сначала лишь метров на 6-10).
Далее: «когда же крестоносцы стали теснить сильнее, оно (литовское войско) было вынуждено снова и снова отступать и, наконец, обратилось в бегство. Великий князь литовский Александр тщетно старался остановить бегство побоями и громкими криками».
К этому моменту битва продолжалась уже около часа. Решающий успех тевтонской атаки был достигнут лишь потому, что немцы перебросили на это крыло сильные подкрепления. «Крестоносцы, заметив, что на левом крыле против польского войска завязалась тяжелая и опасная схватка (так как их передние ряды уже были истреблены), обратили силы на правое крыло, где построилось литовское войско; войско литовцев имело более редкие ряды, худших коней и вооружение, и его, как более слабое, казалось, легко было одолеть. Отбросив литовцев, крестоносцы могли бы сильнее ударить по польскому войску. Однако их расчет не вполне оправдал надежды».
Несомненно, это оказалось возможным только в случае относительной пассивности польского крыла - тут вполне можно согласиться с весьма раздраженными замечаниями составителей «Хроники Быховца». Однако если бы литвины не отступили, разгром Ордена вряд ли был таким ошеломляющим. Отступающие литвины, хоть и неся тяжелые потери, увели с поля боя более, чем треть орденского войска. И увели их на длительный срок.
Расстояние от Танненберга до Любени составляло примерно 5-6 километров, если при движении следовать изгибам долины (а немецкие рыцари наверняка скакали по ней). Это расстояние тяжелая конница могла бы пройти менее, чем за час, однако сопротивление литовцев, хотя и спорадическое, должно было задержать продвижение еще минут на 40. Далее, тевтонские воины, очевидно, ворвались в лагерь польско-литовских сил. И это, как выразился один швейцарский воин, «тоже немного их подзадержало». Как было хотя бы немножко не покопаться в крытых повозках и шатрах? Тем более, что воины Валленрода «считали себя уже вполне победителями».
Однако грабеж до полного окончания битвы сгубил немало победоносных армий. И в этом случае Ягайла мог также вполне сознательно рассчитывать на предсказуемое поведение немцев. Возвращение нагруженных добычей тяжеловооруженных всадников на усталых конях также должно было занять не менее полутора часов. За это время поляки, смоленцы, а также та часть литовского войска, которая при прорыве немцев отошла в тыл смоленских полков, вполне могли обескровить намного уступавшие им численно войска Лихтенштейна.
Наиболее оскорбительным для литвинов местом в описании Длугошем их отступления является следующее: «Бегущих же (литовцев) охватил такой страх, что большинство их прекратило бегство, только достигнув Литвы; там они сообщили, что король Владислав убит, убит также и Александр, великий князь литовский, и что, сверх того, их войска совершенно истреблены». Как мы уже говорили ранее, само по себе быстрое отступление для заманивания Валленрода вряд ли было позором. Но бегство большей части литовского войска до самой Литвы – другое дело.
В комментариях к академическому изданию «Истории Польши» Длугоша сказано:
«На основе рассказа Длугоша о бегстве литовского войска создается впечатление, якобы бежало все литовско-русское войско в целом, кроме трех русских полков. Между тем в «Хронике» Поссильге сообщается об участии литовцев в окончательном разгроме орденского войска в тот же день (Possilge. Chronik, стр. 316). Да и сам Длугош в дальнейшем говорит о литовском войске под Мариенбургом и о возвращении его в Литву. Поэтому проф. Кучинский полагает, что большая часть литовско-русского войска никуда не бежала с поля битвы (S. Кuсzуnski. Wielka wojna, стр. 253)».
При прорыве рыцарей Валленрода через ряды литовского войска перед потерявшими строй пешими и конными воинами Витовта действительно встал вопрос о спасении жизни. Ведь если бы они продолжали пытаться противостоять рыцарскому клину, стоя смешанной и нестройной толпой, то были бы, конечно, истреблены без всякой пользы. Единственным выходом было отступление в такое место, где можно было собраться с силами и сплотить ряды.
Но просто бежать в противоположную от тевтонских всадников сторону было бы глупо. Те, кто так поступил, не имея быстрого коня, несомненно, все были изрублены. «Враги рубили и забирали в плен бегущих, преследуя их на расстоянии многих миль» - пишет Длугош. Тут он, конечно, немного преувеличил. До Любеньского озера была всего лишь одна неполная немецкая миля. Но и этого было достаточно, чтобы уничтожить всю бегущую вдоль долины пехоту.
Естественным и правильным направлением для спасения большей части литовского войска было расступиться по сторонам. К северу от места поражения литвинов была пригодная для обороны высота 203. Впрочем, и отступая прямо на запад, литвины могли найти спасение за топким ручьем или даже за речкой Маразой. К тому же между ручьем и Маразой имеется еще один высокий холм (высота 179), весьма удобный для обороны. Тевтонские рыцари не могли преследовать литовскую пехоту в этом направлении. Они и не стали этого делать, а отправились, как пишет Длугош, к Любеньскому озеру.
До озера могла бы доскакать только часть литовской конницы. И то лишь небольшая часть, поскольку проход в этой части долины между высотами и заболоченным ручьем был узок и неудобен для скачки из-за пересеченной местности. Большинство конных литвинов, доскакав до этой узости, предпочло бы уйти в леса на высотах, куда большинство рыцарей Валленрода вряд ли за ними последовало.
Можно предположить, что те из литвинов, которые доскакали до лагеря, приведя за собой немцев, были как раз теми, кто выполнял тайное задание Ягайлы. Не удивительно, что они решили долее не задерживаться на поле битвы, поскольку им угрожала месть Витовта. Именно они, скорее всего, помчались в Литву, чтобы забрать свои пожитки и семьи, а там, чтобы их не задержали, распространили ложные вести о поражении. Далее они, вероятно, кружным путем отправились в Польшу.
Основной части литвинов проще и легче всего было отойти на высоты в тылу смоленских полков. Думается, именно так и поступило большинство разбитых литовских хоругвей. Вместе с ними туда вышла и приданная литовскому войску чешская хоругвь Святого Георгия, которую подканслер Миколай, а за ним и Длугош тоже обвинили в трусости.
Кстати, чехи оказались тогда вблизи того места, где Ягайла посвящал в рыцари, то есть до начала выступления польских войск. Это служит еще одним доказательством того, что отступление литвинов началось еще до того, как Ягайле принесли мечи от магистра. Но Ягайла, несомненно, дожидался, чтобы Валленрод, преследуя легкую кавалерию литовцев и татар, отошел как можно дальше от главного поля битвы. Большая часть отступивших литвинов и чехов, несомненно, прикрывала тыл упорно сражавшихся в это время смолян. Без этого немцы действительно вышли бы во фланг и тыл все еще стоящих без дела польских хоругвей.
И вообще в тылу готовых к атаке элитных польских рыцарских хоругвей, по-видимому, оказалось слишком много пехоты, польской и литовской. Когда Валленрод это понял, он отказался от продолжения рейда в тылу врага, хотя это должно было привести к полному окружению армии союзников. Он начал выбираться назад тем же путем, каким пришел в лагерь Ягайлы и Витовта. Очевидно, для него тогда это был единственный возможный путь, который к тому же мог быть легко перерезан.
Преследовали ли литвины отступающего Валленрода? По-видимому, они оправились от поражения не сразу, иначе Валленрод не смог бы уйти безнаказанно, да еще с добычей и пленными. Но, увидев отступление врага, толпы литовских воинов на высотах и опушках рощ должны были ободриться, соорганизоваться под командой тех военачальников, кто не был участниками заговора, но, разумеется, боялись гнева Витовта за «позорное», как они думали, бегство. Собрав же силы, они, конечно, двинулись вслед за немцами, хотя бы для того, чтобы это имело вид контрнаступления, оправдывающего их в глазах князя.
А что в это время происходило на польском фланге? Здесь с переменным успехом кипела классическая рыцарская битва в лобовом столкновении. Противники съехались в узкой долине (с противоположных склонов), где для маневров просто не было места. В таком бою все решает грубая сила и выносливость воинов. Но у поляков было преимущество в численности, и они чаще заменяли уставших бойцов первых рядов. По словам Длугоша, заменой уставших и равнением рядов занимался здесь сам Александр-Витовт, будто бы забывший о том, что у него есть собственное войско, которое тоже нуждается в его руке.
После того как поляки водрузили на место сбитое немцами свое Большое знамя, они смогли сильно отбросить войска Лихтенштейна, но вынудить их бежать все же не смогли. Очевидно, потери обеих сторон вследствие этого были почти равные, то есть небольшие. Но утомление тяжеловооруженных всадников и их коней должно было заставить стороны сбавить обороты. В это время на поле боя появились люди Валленрода.
Об этом Длугош пишет следующее: «Между тем возвращается войско крестоносцев, преследовавшее бегущих литовцев и русских; ведя с собой множество пленных и держа себя победителями, крестоносцы, очень довольные, спешат в прусский лагерь. Но, видя, что бой принимает неблагоприятный оборот для их оружия и сил, они бросают пленных и добычу и скачут в бой на подмогу своим, которые к тому времени сражались уже менее охотно. С подходом новых воинов борьба между войсками становится ожесточенной. И так как с обеих сторон пало множество воинов и войско крестоносцев понесло тяжелые потери рыцарями, а к тому же его отряды смешались и предводители их были перебиты, то появилась надежда, что оно обратится в бегство. Однако, благодаря упорству крестоносцев Ордена и рыцарей чешских и немецких, замиравшее уже было во многих местах сражение снова возобновилось».
Надо сказать, подход к немцам подкрепления, равного по численности уже сражавшимся с поляками силам, не ознаменовался для поляков каким-либо серьезным кризисом. Это противоречит всем канонам тактики и стратегии, тем более, что рыцари Лихтенштейна, одушевленные недавней победой могли ударить полякам во фланг. Но почему-то так и не ударили. Что им помешало?
Объяснение может быть, вероятно, следующим. У Длугоша, по крайней мере, один раз наблюдается несинхронность в описании действий поляков и литовцев. Мы видим, что литвины сражались уже целый час, пока поляки тоже вступили в дело, однако Длугош всячески создает впечатление, что битва для литовцев и поляков началась одновременно или почти одновременно. То же самое, возможно, было и с определением периода, когда состоялась главная кровопролитная схватка между смоленскими полками и тевтонами в центре позиции союзников. Она могла состояться именно в тот момент, когда вернулись войска Валленрода и попытались ударить во фланг полякам.
В самом деле, если Лихтенштейн не решился атаковать поляков, стоящих на более низких холмах, то, что могло заставить немцев штурмовать еще более неприступные позиции смолян? Гораздо вероятнее, что смоленские полки в первый период боя подверглись лишь слабым «пробным» атакам, которые убедили Валленрода в том, что ему не стоит идти на штурм. И он, видимо, ограничился лишь блокированием смоленской позиции.
Когда же Валленрод, преследуя литвинов, скрылся, смоляне, очевидно, сами перешли в наступление синхронно с атакой польского войска, и оттеснили противостоящие им силы немцев. В этом случае они оказались на фланге поляков, притом, не в самой лучшей позиции. Когда Валленрод вернулся, именно по ним пришелся его удар. В результате они потеряли уничтоженным целиком один из своих полков, а два другие были вынуждены отступить ближе к полякам. Лишь так можно объяснить ситуацию, сопоставляя описание Длугоша с анализом топографической карты.
У Длугоша это описано так: «В этом сражении русские рыцари Смоленской земли упорно сражались, стоя под собственными тремя знаменами, одни только не обратившись в бегство, и тем заслужили великую славу. Хотя под одним знаменем они были жестоко изрублены, и знамя их было втоптано в землю, однако в двух остальных отрядах они вышли победителями, сражаясь с величайшей храбростью, как подобало мужам и рыцарям, и, наконец, соединились с польскими войсками».
Если смоляне лишь защищали высоту 210,9 м, то их соединение с поляками могло бы произойти лишь ценой уступки высоты. Маловероятно также, что, находясь на сильной позиции, они умудрились полностью потерять целый полк. Так что, скорее всего, гибель этого полка была тем кризисом, которым ознаменовалось возвращение Валленрода.
Отсюда следует, что смоляне к возвращению Валленрода сошли с высоты 210,9. Однако высота, конечно, не осталась незанятой. На ней могла появиться литовская пехота из тех хоругвей, которые были разбиты в первый этап сражения. Кроме того, на ней пребывал сам король со своими отборными телохранителями и слугами.
Итак, смоляне вышли победителями, то есть заставили Валленрода отказаться от атаки фланга поляков и, видимо, уйти на соединение с Лихтенштейном, войска которого были под сильным давлением превосходящих сил польских рыцарей. Соединение обеих частей орденского войска усилило активность обороны тевтонцев. Смоляне же тоже двинулись вперед и, возможно, заняли противоположный высоте 210,9 холм, на котором в начале битвы, скорее всего, стояли орденские пушки, не причинившие, впрочем, никому особого вреда. Возможно, смоляне даже захватили пушки, но это тоже не имело особого значения.
Важнейшее значение заключалось в том, что после продвижения смолян устье долины, где происходила главная битва между польскими и тевтонскими рыцарями, оказалось никем не занятым. Это обстоятельство как бы приглашало магистра Ульриха ударить через появившийся разрыв в тыл полякам. Сюда он и повел свои 16 резервных хоругвей.
Магистр совершил маневр вокруг поля битвы, взяв направление сначала на высоту 210,9, а затем ударил с поворотом прямо на юг. В тот момент, несомненно, произошел памятный «поединок» немецкого рыцаря Кикерица с самим королем Владиславом, а также 60-ю его телохранителями и нотарием Збигневом Олесницким. Видевшие неравный бой Кикерица немецкие рыцари намеревались отомстить, но «один крестоносец, ведший хоругви, сидя на белом коне, понуждал копьем находившихся под знаменами рыцарей к отступлению, крича по-немецки: «Herum, herum!» И, повернув, отряд поехал в правую сторону, где стояла большая королевская хоругвь, уже разгромившая врагов, с некоторыми другими королевскими хоругвями». Ударить, в тыл полякам немцы сочли более важным, чем занять высоту 210,9. Тем более, что последнее, вероятно, было нелегко сделать.
Для того, чтобы ввести поляков в заблуждение магистр, похоже, поставил в первые ряды атакующих побольше мобилизованных пруссов, оружие которых походило на оружие литвинов. И это почти сработало. «Большая часть королевских рыцарей, увидев войско под шестнадцатью знаменами, сочла его за вражеское (как это и было), прочие же, склонные по слабости человеческой надеяться на лучшее, приняли его за литовское войско из-за легких копий, иначе сулиц, которые в нем имелись в большом количестве, и поэтому не сразу напали на этот отряд, стоя в нерешительности; между тем среди них нарастал спор о возникшем сомнении».
Как оказалась в тылу большая королевская хоругвь, которая в начале битвы была в первом ряду? Разумеется, далеко не все хоругви Лихтенштейна были в тот момент разбиты. Однако рыцарский бой требовал частых перерывов на отдых, подобно тому, как того же требует хоккейный матч. Хоругви в первых рядах менялись. Очевидно, на момент атаки Юнингена очередь отдыхать выпала этим лучшим рыцарям Польши. И это было кстати.
Как только поляки поняли, что против них немцы, они начали сокрушительную атаку сверху вниз по долине. В этот момент короткие копья в первых рядах отряда магистра сыграли роковую роль. Сильнейшие польские рыцари с длинными тяжелыми копьями смяли, конечно, несчастных пруссов и смешали ряды орденского отряда. Но они не могли из-за своей малочисленности по отношению к 16-ти полнокровным хоругвям магистра окружить их. Кто же замкнул кольцо окружения?
С одной стороны были атакующие польские рыцари, с другой, очевидно, смоляне, весьма поредевшие в прежних схватках. Допустим, с третьей стороны, на исходных позициях, откуда начали свой бой польские рыцари, встала подтянувшаяся из тыла польская пехота. На высоте 210,9 м стояла свита короля (которая вряд ли вмешалась в бой) и, возможно, часть литовской пехоты, уцелевшей и не бежавшей на первом этапе битвы. Однако путь к отступлению на Танненберг для немцев был открыт и открыт широко. И нужны были большие силы, чтобы закрыть это направление и окружить Юнингена.
Анализ топографии и общей картины боя показывает, что реально в необходимо короткий срок закрыть это направление могли только крупные конные силы литвинов и татар, вслед за которыми без промедления должна была подтянуться пехота – разумеется, литовская. Другие варианты нам кажутся маловероятными. Вот, видимо, и ответ на вопрос о том, вернулись ли литвины на поле боя, и какую роль они при этом успели сыграть. Литвины подоспели к решающему моменту битвы, что привело к полному окружению и уничтожению отряда Великого магистра Ордена, к смерти самого Магистра, сокрушило дух оставшихся орденских хоругвей.
Еще до окончания разгрома отряда Юнингена, очевидно, началась атака поляков на левом фланге. Можно предположить, что в ней наибольшую ретивость проявили чешские и прочие наемники. Впрочем, другие тоже не хотели отставать в таком случае. Целью был войсковой обоз Ордена. Победа в руках, нужно было, чтобы и добыча не ушла.
«Большая же часть рыцарей, которая разбежалась из прусского войска и искала защиты в прусском обозе при стане, подверглась нападению королевских воинов, ворвавшихся в прусский обоз и стан; они были перебиты или захвачены в плен; и вражеский стан, полный разного добра, обоз, и все имущество прусского магистра и его войска также были разграблены польскими рыцарями».
Как уже говорилось, битва началась сравнительно поздно, поэтому конец ее пришелся на сумерки. К счастью, в немецком обозе «найдены были … телеги, нагруженные сосновой лучиной, смазанной жиром и смолой, и, сверх того, обернутой в пропитанные жиром и смолой тряпки, чтобы (при наступлении темноты) с помощью их преследовать побежденных и бегущих». Длугош не пишет, применили ли победители этот трофей, но само упоминание о нем наводит на такую мысль.
«Разграбив вражеский обоз, королевское войско подошло к холму, где раньше находился привал и стан врагов, и увидело много конных отрядов и клиньев, обращенных в бегство врагов, сверкавших на солнце доспехами, в которые почти все они были одеты. Пустившись по собственному почину преследовать их и вступив в какие-то зыбкие луга, королевское войско бросилось на врагов. Затем, преодолев сопротивление немногих смельчаков, остальных рыцарей (по приказанию короля стараться не пускать в ход оружия) привели невредимыми, без насилия и увечья. Тогда Владислав, король польский, велел рыцарям по данному знаку преследовать бегущих, но при этом, насколько возможно, избегать резни. Преследование растянулось на много миль, и лишь немногие спаслись, успев убежать; большинство же было захвачено и также приведено в стан, где победители обошлись с ними милостиво, на следующий день передав их королю. Множество врагов захлебнулось в суматохе и давке в пруду, отстоявшем в двух милях от поля битвы. Наступившая ночь прекратила преследование».
Комментируя этот абзац Длугоша, следует отметить, что и после уничтожения отряда Юнингена у немцев еще сохранялось немало боеспособных воинов. Их необходимо было преследовать, иначе они могли вновь собраться. Судя по всему, наибольшее количество тевтонских воинов устремилось на северо-восток. Они, вероятно, хотели пройти между озер Гросс Ойнен и Мюллензее, о которых говорилось в главке «Тайный план Ягайлы». Эти озера как раз и находились в двух немецких милях от поля боя. И, очевидно, тот пруд, в котором потонуло множество врагов, как раз и было озеро Мюллензее.
По результатам преследования разбитых тевтонов, можно судить, что было бы в том случае, когда войско Ягайлы, встав у Танненберга, было бы разбито само.
Можно отметить, что если в захвате лагеря тевтонов литовские войска, скорее всего, принимали участия мало, то в преследовании они были по своему местоположению, несомненно, первыми и с лихвой отплатили немцам за свой «позор». Даже если трупами бегущих тевтонов было устлано только две немецкие мили, все равно это несколько тысяч убитых минимум, а то и все 10-15. Длугош же пишет о нескольких кровавых милях. Если это была не резня, то что же?
Жестокий Витовт, в свое время коварно поголовно вырезавший гарнизоны встречавших его как союзника и друга немецких замков, вероятно, был удовлетворен. Во всяком случае, Длугош не пишет ни о каких децимациях, хотя в начале своего повествования не преминул описать казнь двух литовских бояр, совершивших святотатство. До конца похода Витовта воспринимали как равного по авторитету королю Владиславу, на что он не мог бы рассчитывать, если его войско поголовно бежало с поля боя, а большая его часть даже дезертировала в Литву. Но нельзя исключить, что попытки дискредитировать великого князя начались уже во время осады Мальборка, почему литовское войско ушло от осажденной столицы Ордена первым, бросив поляков одних.
Вот, пожалуй, и все, что нам хотелось проанализировать. Никаких общих выводов делать мы не хотим. Пусть каждый толкует все так, как ему больше нравится.
К сожалению, история наука не точная. По некоторым важным вопросам исследователям приходится оперировать таким ничтожным количеством фактов, которые не захотели бы принимать всерьез представители других научных дисциплин, например, физики. Мало было бы собранных доказательств для вынесения решения любым самым обычным судом. В своем анализе мы вынуждены следовать дедуктивному принципу Шерлока Холмса: исключите все маловероятные версии, и то, что останется, будет (считаться) истиной.
Александр Козинский
Источник