1 августа 1914

7—8 февраля, Восточная Пруссия. Ревут орудия, немцы идут на двусторонний охват 10-й русской армии, стоявшей на 170 километровом фронте перед Мазурскими озерами. Гинденбург надеется развить его в глубокий прорыв. В занесенных снегами лесах, на безымянных высотах и глухих болотах вспыхнули жестокие бои. Армия в относительном порядке отошла, немцам удалось отрезать в Августовских лесах только ХХ-й русский корпус. Русское командование попыталось вызволить попавшие в беду войска, но из-за ошибок в управлении это не удалось.

Воины XX корпуса десять дней бились в лесах. Они приковали к себе силы, которые немцы намечали для развития наступления, и своим стойким сопротивлением сорвали его. Корпусу пришлось испить горькую чашу до дна. Потеряв надежду на выручку извне, ХХ-ый корпус попытался вырваться из кольца и выйти к Гродно. Остатки корпуса, расстреляв все патроны и снаряды, 15 февраля 1915 года бросились в последнюю отчаянную атаку буквально с голыми руками. Волна русских солдат сбив пехоту противника, докатилась до огневых позиций немецких батарей, стрелявших сначала беглым огнем, гранатой на удар и, наконец, картечью. Бойцы ХХ-го корпуса падали чуть ли не у колес вражеских орудий.

Корпус нашел гибель в Августовских лесах. Германский генерал, руководивший боем, обратился к кучке израненных и контуженных русских офицеров, затащенных в плен: «Все возможное в человеческих руках, вы, господа, сделали: ведь, несмотря на то, что вы были окружены (руками он показал полный охват), вы все-таки ринулись в атаку, навстречу смерти. Преклоняюсь, господа русские, перед вашим мужеством». И отдал честь.

Известный тогда немецкий военный корреспондент Р. Брандт писал 2 марта 1915 года в «Шлезише Фолькцайтунг»: «Честь ХХ-го корпуса была спасена, и цена этого спасения — 7000 убитых, которые пали в атаке в один день битвы на пространстве 2-х километров, найдя здесь геройскую смерть! Попытка прорваться была полнейшее безумие, но святое безумие – геройство, которое показало русского воина в полном его свете, которого мы знаем со времен Скобелева, времен штурма Плевны, битв на Кавказе и штурма Варшавы! Русский солдат умеет сражаться очень хорошо, он переносит всякие лишения и способен быть стойким, даже если неминуема при этом и верная смерть!»

Бои в Восточной Пруссии с августа 1914 года до ранней весны 1915 года, когда русские войска были в третий и последний раз вытеснены отсюда, отличались невиданным упорством. Немцы ожесточенно дрались в обороне и не считались с потерями в наступлении. «Восточная Пруссия далась русскому солдату нелегко, — писал очевидец журналист B.В. Муйжель. — Если на войне каждая пядь пройденной земли полита кровью, то в Восточной Пруссии эта кровь лилась широкой и страшной рекой. Упорство врага — упорство, победа над которым венчает неувядаемой славой русское войско, — поставило вопрос о занятии Восточной Пруссии едва ли не на почву личного дела каждого участвовавшего в этом кровавом шествии».

Уходя в феврале — марте 1915 года из Восточной Пруссии, русские оставляли бесчисленные дорогие могилы. Струганные белые кресты, торопливые надписи химическим карандашом: «Здесь погребено столько-то нижних чинов и столько-то офицеров N-ского пехотного полка. До скорой встречи, товарищи!»

Писавшие трезво смотрели на свою судьбу – многие из них тоже отошли в братские могилы.

Восточная Пруссия познакомила русские войска с коварством врага. Вступив на территорию Германии, они расплачивались за все полноценной монетой — никаких реквизиций. Публицист Муйжель рассказывал, как офицеры делали все возможное, чтобы не утеснить мирных жителей: «Понимаете, у них дети, сестры, все такое… Конечно, война,-я понимаю, а все-таки по-человечески… Они, дураки, думают, что пришла чуть не татарская орда, боятся, так, понимаете, такое дело…

Так шла армия восточных варваров, эта некультурная дикая орда, среди которой, как известно с детства каждому Фрицу, есть племена, питающиеся сырым мясом, а при случае не прочь полакомиться человечинкой, носящие общее название: солдат –казак», — саркастически заканчивает публицист.

Русские войска действовали в районах, где многие годы готовились к войне. Среди жителей была развернута агентурная сеть, устроены скрытые телефонные линии.

Эскадрон втянулся в деревушку, полуразрушенную снарядами. «Жителей не видно, – рассказывал русский офицер, – кто не убежал, отсиживался в подвалах. Спешились мы, ходим по этим подвалам, вытаскиваем засевших. Откровенно говоря, я немного опасался засады и осматривал лично сам. Вдруг вижу — старуха. Старая, как гриб сушеный, – юрк в какую-то дыру. Я за нею; что же вы думаете? Подвал уже разрушен. Вместо дома развалины, и пол провалился. Этакий немного фантастичный верхний свет. Гора мусора от разрушения. Слышу — старуха моя говорит с кем-то. Я ближе, но за мусором все же прячусь –черт его знает? Погибнуть так, зря, в каком-то подвале — обидно! Смотрю: что же вы думаете? Телефончик! Самый настоящий телефончик с черной трубкой и всем прочим. И моя старушка изволит сообщать о том, что вошла кавалерийская часть, очевидно, передовая, в количестве одного эскадрона и т.д. и т.д., словно она сама-была драгуном! Вот как у них дело обставлено!»

А когда русским приходилось отходить, в спину отступавшим били пулеметы, укрытые в домах «мирных» жителей, где задолго до войны были залиты цементные площадки. Восточная Пруссия вполне оправдала свою репутацию осиного гнезда военщины.

Русские уходили из Восточной Пруссии, подавленные превосходством врага, особенно в артиллерии. «На одну «очередь» нашей батареи, – писал офицер, участник тех трагических боев, –немцы отвечают десятью: шрапнелью и гранатами по нашим окопам, а «чемоданами»— по резервам и штабам. Но иногда тяжелый снаряд попадал и к нам… Я никогда в жизни не забуду впечатления от разрыва этих «чемоданов». Сидишь себе в грязном, холодном окопе. Слышишь где-то у немцев тупой звук далекого выстрела, потом ухо улавливает звук приближающегося снаряда, режущий воздух,и хрипящий звук «хрр-о-о» где-то высоко в небе, все увеличивающийся, ближе, ближе и все ниже!.. На мгновение этот звук замирает… с ним вместе замирают наш слух и наше дыхание… И затем: «Тра-а-ах!» – взрыв. Трясется земля! Дух захватывает от сотрясения воздуха! Видишь огромный столб земли, дыма и огня, высоко поднявшийся к небу, разрушивший все, что было живого и не живого на месте взрыва… Впечатление от рук, ног и прочих частей человеческого тела, разбросанных после взрыва этого снаряда,– невыносимо для человека, оставшегося в живых. Душу раздирающие крики и стоны тяжело раненных снарядом людей завершают его страшный эффект!»

Израсходовав людские резервы и материальные средства, германское командование было вынуждено констатировать, что его оперативные предположения сорваны в самом начале — русский фронт местами отодвинут, но нигде не прорван. Больше того, оправившись, Северо-Западный фронт контратаковал с величайшей энергией. Гвардия отбросила немцев к Августовским лесам, а у Нарева сибирские дивизии снова взяли Прасныш, захватив до десяти тысяч пленными.

Сильнейшие атаки врага против русской крепости Осовец, прикрывшей пятидесятикилометровый участок меду 12-й и 10-й русскими армиями, были отбиты с исключительно тяжелыми потерями блокадного германского корпуса. У Осовца германцы столкнулись с глубоким построением обороны — за предпольем следовали три оборонительных позиции: первая – на расстоянии около 10 километров от крепости. Дальше второй оборонительной позиции в четырех-пяти километрах от Осовца враг так и не прошел. Безрезультатные штурмы фортов Осовца посеяли в германских войсках глубокое уныние, опрокинув уже сложившееся представление о том, что крепости в эту войну берутся в несколько дней. Осовец несокрушимым бастионом стоял на пути врага более полугода. К концу 1915 года, имитируя русских, стали применять глубокое построение обороны и на Западном фронте.

С глубоким отчаянием Фалькенгайн подводил итоги: «Немецкие силы дошли до пределов боеспособности. При своем состоянии… они не могли уже сломить сопротивления скоро и искусно брошенных им навстречу подкреплений». Фронт снова стабилизировался, Алексеев, назначенный сюда главнокомандующим вместо Рузского, деятельно крепил оборону. Как русское, так и германское командование были вынуждены признать, что их планы не удались. В результате этих боев, отмечает А. Зайончковский: «Больше всех оказались в выигрыше французы и англичане, так как отвлечение на Восточный фронт 4 германских корпусов явилось крайне благоприятным фактором для Антанты. Подготовлявшийся против нее удар был отведен на русскую сторону. Англичане получили время для работ по дальнейшему развитию своих вооруженных сил, а французы могли заняться накоплением крупных артиллерийских запасов для будущих операций».

В январе — марте австрийцы, кладя дивизию за дивизией, пытались снять блокаду с Перемышля. Наступая по пояс в снегу, враг нажимал от Карпат с яростью отчаявшегося — комендант Перемышля доносил по радио об истощении запасов в крепости. Все было тщетно. 8-я армия Брусилова, отбив натиск, в свою очередь перешла в наступление немедленно, но верно преодолевая чудовищные трудности, стала подниматься к перевалам.

22 марта 1915 года по всему миру разнеслась весть — Перемышль пал! В плен пошли 9 генералов, 2 500 офицеров, 120 тыс. солдат, было взято 900 орудий. Антанта еще не знала таких побед. Главнокомандующий французской армией Жоффр поспешил отпраздновать ее, распорядившись выдать всем чинам от солдата до генерала по стакану красного вина.

На русские обращения, когда же западные союзники помогут русской армии, Жоффр, как обычно насупив брови, изрек: «Мы их скоблим понемногу и тем препятствуем переброскам германских сил на ваш фронт. Поверьте, я чувствую, сколь дорого обходится русскому народу эта война, но я опасаюсь, что вы не в состоянии оценить значение тех потерь, которые мы сами несем. Мы теряем в этих боях цвет нации, и я вижу, как после войны мы очутимся в отношении национальной культуры перед огромной пропастью (он подкрепил последние слова жестом своих толстых рук). И не знаю, чем эта пропасть будет восполнена.

Что будут представлять собой новые поколения?»

Посему Жоффр озаботился, чтобы тогдашнее поколение сначала как следует вооружилось и подготовилось и только потом ринулось на «гуннов»— немцев. Генерал Иванов думал не о будущем, а сразу хотел использовать победу у Перемышля. Осаждавшие крепость войска были брошены в Карпаты, дабы, наконец, выйти на Венгерскую равнину и устремиться к Будапешту. Далее рисовались самые заманчивые перспективы — обход всей линии Краков, Познань, Торн. Ставка, естественно, с радостью, согласилась.

Перевалить Карпаты русские войска могли. Понукаемые Ивановым, они к середине апреля овладели перевалами на Бескидском хребте. Чем дальше 8-я армия втягивалась в Карпаты, тем большая тревога охватывала Брусилова. Его сосед справа — 3-я армия уже с февраля сообщала о грозных признаках подготовки сильнейшего наступления врага. Разведка доносила о том, что против X корпуса 3-й армии у Горлице встают на позиции бесчисленные тяжелые батареи. Парки в тылу забиты снарядами. Враг боялся, не мог к не смел допустить русского прорыва крупными силами через Карпаты.

Болея за свою армию, Брусилов понимал, что случится с ней и соседом справа в результате неминуемого наступления врага у Горлице в тыл всему Карпатскому фронту: «Так как, невзирая на его (командующего 3-й армией) требование, ему подкрепления не посылались, а у него резерва не было, то нетрудно было предвидеть, что его разобьют и моя армия, спустившись в Венгерскую равнину без огнестрельных припасов, должна будет положить оружие или погибнуть. Поэтому я только делал вид, что хочу перейти Карпаты… Я не стал добиваться дальнейших успехов на моем фронте, наблюдая лишь, за тем, чтобы держаться на своих местах с возможно меньшими потерями. Я об этом своем решении не доносил и войскам не объявлял, но выполнял этот план действий как наиболее целесообразный при данной обстановке».

Собиралась страшная гроза, а Ставка разбиралась в происходившем на горизонте не лучше, чем слепой в красках. Она пребывала в сладостном ожидании — вот-вот Брусилов доложит о том, что христолюбивое воинство за Карпатами!

Только истонченная линия Х-го корпуса в несовершенных окопах отделяла их мечты от катастрофы.