Моя миссия в России

5 сентября, когда положение на фронте было самым тяжелым, император принял на себя Верховное главнокомандование армией, назначив начальником своего штаба генерала Алексеева, хотя министры всемерно отговаривали его от такого опасного, с их точки зрения, шага. Союзные правительства, которые отнеслись к такой перемене с известной настороженностью, естественно, воздержались от выражения пожелания оставить главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. Это означало бы вмешаться в вопрос чисто внутреннего характера, по которому император уже принял решение. Однажды, в феврале 1915 года, мне было поручено вступиться за известного революционера (Бурцева), который вернулся в Россию, чтобы убедить своих товарищей прекратить подрывную деятельность и работать на благо успешного завершения войны, но был арестован и приговорен к ссылке в Сибирь. Патриотическое письмо, которое Бурцев опубликовал до отъезда в Россию, произвело, как я объяснил Сазонову в частной беседе, очень благоприятное впечатление в Англии, и все надеялись, что его помилуют.

Сазонов любезно согласился просить за него, и император, после некоторого колебания, его помиловал. Однако, обсуждая этот вопрос с Сазоновым, император заметил: «Интересно, почему англичане и французы проявляют гораздо больший интерес к внутренним делам России, чем русские – к делам Англии и Франции». Это был мягкий намек, что нам не следует затрагивать вопросы, входящие в компетенцию русского правительства. Тем не менее в разговоре с императрицей, состоявшемся на аудиенции в начале сентября, я осмелился сказать ее величеству, что разделяю опасения, которые решение императора вызвало в Совете министров. И дело не только в том, заметил я, что его величество будет нести всю полноту ответственности за любое новое несчастье, которое может постигнуть российскую армию, но также и в том, что один человек не в силах одновременно исполнять обязанности самодержавного правителя огромной империи и Верховного командующего. Императрица возразила, заявив, что император должен был с самого начала принять командование, и теперь, когда армия переносит такие страдания, его место – среди войск. «Я не терплю министров, – продолжала она, – которые стараются отговорить его от исполнения своего долга. Ситуация требует твердости. Император, к сожалению, слаб, но я тверда и намерена оставаться такою и впредь». Ее величество сдержала свое слово.

Находясь в Ставке, император не мог постоянно поддерживать связь со своими министрами, и был слишком занят военными делами, чтобы придавать много внимания вопросам внутренней политики, как того требовала все более усложнявшаяся ситуация. В результате Россией фактически правила императрица, особенно после того, как в феврале 1916 года председателем Совета министров был назначен Штюрмер.

Среди других причин, заставивших ее величество убедить императора взять на себя Верховное главнокомандование, немалую роль играло подозрение, что популярность великого князя как главнокомандующего постепенно затмевает популярность императора. Она действительно опасалась усиления его влияния.

С другой стороны, враги великого князя, в число которых входил и Распутин, сделали все возможное, чтобы очернить его в глазах двора, представляя неудачи русской армии результатом его плохого командования. У Распутина были особые причины ненавидеть великого князя: в начале войны он прислал телеграмму с просьбой о разрешении приехать на фронт благословить войска, на что великий князь ответил: «Приезжай! Я тебя повешу!» Об этом низком персонаже написано так много, что мне почти нечего добавить.

В Петрограде ходили слухи, что во время одной из моих аудиенций в Царском Селе в комнату неожиданно вошел Распутин; едва лишь император сказал мне, кто это, я сразу же откланялся и вышел. Нет нужды говорить, что эта и многие другие подобные истории являются чистейшим вымыслом. Однако в Петрограде было множество салонов, где он был почетным гостем и объектом восторженного обожания религиозно экзальтированных дам. И это несмотря на то, что он одевался по-крестьянски и взял себе за правило являться немытым и нечесаным.

В своей книге о России мой друг Палеолог рассказывает, как встретился с Распутиным в одном из таких домов и как тот по окончании разговора «me serre contre sa poitrine» («прижал меня к своей груди» – фр.). Я сам никогда не пытался удовлетворить свое любопытство, встречаясь с ним подобным образом, поскольку не считал нужным вступать с ним в личные сношения.