ДЕЛО БЫЛО В ИСПАНИИ
Часть XI
Кадикс – весь в прошлом еще в большей степени, чем Испания в целом. Это не так чувствуешь, пожалуй, в порту и на улицах – время войны все же исключительное время и для Кадикса, – как в книжных магазинах и особенно в главной библиотеке Кадикской провинции. Старое здание, с холодными, влажными ступеньками, с некрашеными досчатыми полами, без солнца и без посетителей. Единственный библиотекарь и единственный сторож насчитывают совместно не менее полутораста лет. История библиотеки как бы оборвалась в первой четверти прошлого столетия. Совсем ничтожное количество книг более позднего времени. За последние 10 – 20 лет нет почти ничего, кроме бюллетеней официальной статистики, да и то разрозненных. Зато немало старых фолиантов, книг XVIII века и более ранних. Во всем книгохранилище одна немецкая книга, десятка два французских, зато много латинских.
Сторож приносит мне по спискам книгу за книгой, и уж один внешний вид их свидетельствует, что их давно не касалась человеческая рука. Это все преимущественно старые работы по истории Испании и, в частности, Кадикса. Здесь в первый раз мне посчастливилось убедиться на опыте, что книжный червь не есть только образное выражение. Большинство тяжелых томов, отпечатанных на старинной доброкачественной тряпичной бумаге, методически изъедено ученым червем, которому жители Кадикса предоставили достаточно широкий срок для работы. И какой искусной работы, какой точной, какой педантической! Цилиндрические ходы сложными кривыми поднимаются вверх, спускаются вниз. В зависимости от направления хода, отверстие имеет на странице круглую или эллиптическую форму. Читателю эта работа загадывает головоломные загадки, особенно когда червь унес с собою цифру или часть собственного имени.
В библиотеке тихо. Сквозь стены почти не доносятся звуки извне. Часы библиотечные стоят – с какого времени, не с середины ли прошлого столетия? Шпик сидит за тем же деревянным столом и сосредоточенно отплевывается. Наконец, он не выдерживает ученого томления. Из соседней комнаты раздается хриплый шепот: шпик беседует со стариком-сторожем. Шепот отвлекает от книги, я слышу: «Hombre de la ciencia… en-cy-clo-pe-dis-ta»… К кому на сей раз относятся вещие слова: к поднадзорному или все к тому же Мауре? Но шпик скоро уходит на крыльцо курить, – становится совсем тихо. В этой особой библиотечной тишине ухо ловит работу книжного червя.
«Но что придает Кадиксу особливое значение, что уподобляет его самым великим поселениям мира, – читаю я в старой книге, – это огромность его торговли. В 1795 г. здесь насчитывали более 110 собственников кораблей и около 670 торговых домов, не считая розничных торговцев и лавочников… В течение 1776 г. в порт Кадикса вошло 949 кораблей. Нации, которые имели в Кадиксе наибольшее число торговых предприятий, суть ирландцы, фламандцы, генуэзцы и немцы, из которых первое место занимают гамбуржцы». «Контрабанда, одно имя коей заставляет дрожать испанское правительство, не имеет более блестящего театра, чем порт Кадикс». В 1799 г. Кадикс насчитывал 75.000 душ. «Место встречи богатств двух миров, Кадикс обладает почти всем в изобилии». В 1792 г. Кадикс отправил в обе Индии товаров на 270 миллионов реалов и получил обратно на 700 миллионов… Вот о каком пышном прошлом рассказывает кадикская библиотека.
Вчера (22-го) в кинематографе дивился страстям испанской публики. На экране касса с револьвером, и к этой кассе приближается неосведомленная героиня – из публики вопль предупреждения. История повторяется, когда к кассе подходит почтенный отец. Но вот враг семьи нарывается на револьвер – из зала несется вой злорадства. Что же творится на боях быков? Да, жаль, что теперь не temporada!
Вернувшись в отель, застал в вестибюле танцы и фанты. Несколько молодых офицеров, девиц и дам, настойчивые ухаживания, вернее, приставанья. Наивные и карикатурные провинциальные нравы, первобытные под мещанской политурой.
26 ноября. Воскресенье. Старый английский историк Испании, Адам{22}, в четырех томах, особенно тщательно изъеденных книжными червями, рассказывает нам историю Пиренейского полуострова со времени его открытия финикиянами и до смерти Карла III.[278] Особенно поучительной выходит под пером англичанина Адама роль Великобритании в сокрушении испанского могущества. В течение столетий Англия играла на антагонизме Франции и Испании, стремясь ослабить обеих, а ослабив Испанию, начала защищать ее, при чем грабила у нее колонии. В так называемой борьбе за испанское наследство Англия руководила европейской коалицией из голландцев, австрийцев и португальцев – против Бурбонов, объединявших Францию с Испанией. Война велась якобы во имя наследственных прав австрийского дома на испанский трон. Попутно Англия захватила Гибралтар (1704 г.), – и какой дешевой ценой: отряд матросов взобрался на никем, в сущности, – по причине «неприступности», – не охранявшуюся скалу, с которой Англия теперь владычествует над входом и выходом Средиземного моря! В войне за испанское наследство великобританские методы международного хищничества находят свое классическое выражение: 1) союз против Бурбонов, объединявших Францию с Испанией, был союзом против главной европейской континентальной силы; 2) создав этот союз, Англия стала во главе его; 3) она терпела от войны менее союзников и получила больше их, не только захватив Гибралтар, но и обеспечив за собою, по Утрехтскому миру, первостепенные торговые выгоды в Испании и в ее колониях; 4) ослабив объединенную Испанию – Францию, т.-е. достигнув главной цели, Англия немедленно же предала интересы австрийского претендента на испанский престол, признав Филиппа Бурбона, внука Людовика XIV,[279] королем Испании, под условием, чтобы он отказался от всяких прав на французский трон. Аналогии с нынешней войной напрашиваются сами собою. Кстати, пусть определят философы социал-патриотизма, кто в англо-испанской войне был нападающей, а кто – защищающейся стороной…
В конце пятидесятых годов XVIII века Питт старший[280] считал необходимым объявить войну Испании, ввиду заключенного мадридским и версальским дворами секретного «семейного пакта», направленного против Англии. Английское правительство, однако, колебалось, и о причинах этого колебания эпически рассказывает почтенный историк Адам. «Еще не знали, – говорит он, – деталей семейного пакта; Англия была отягощена долгами; Испания не сделала ничего такого, что могло бы вызвать Великобританию на войну; надлежало, посему, уважать международное право и особенно великие интересы коммерции, а также солидную силу испанского флота». Эти слова могли бы показаться иронией по адресу Великобритании, если бы сам автор не был благочестивым англичанином. Мы видим, что еще задолго до Ллойд-Джорджа английские правители умели вставлять международному праву перо в надлежащее место.
В музее Кадикса сторож отпирает ключом запертую дверь: никто, очевидно, сюда не ходит. Сомнительный Ван-Дик. Сомнительный Рубенс. Несомненный Мурильо. Зурбаран.[281] Его монахи. Его ангелы, показывающие крепкие, весьма земные икры. Новая живопись гораздо слабее. Премированная в 1867 г. (?) в Париже «историческая» картина, жалкая и лживая: недаром ее премировали эстетические авторитеты Второй Империи, лживой и жалкой.
Балаган вблизи пристани. Демократическая публика. Много портовых. На сцене две «певицы» с фальшивыми, сиплыми голосами. Безжалостность публики чудовищна. Та же потребность, очевидно, что и в бое быков: затравить. Мужчины улюлюкали, женщины хихикали, «певицы» пели полуплача. Гигантские нужны домкраты, чтобы поднять культуру масс.
Рассуждения старика-сторожа в бараке Compania Transatlantica: «Войну начала Германия, а кончать не хочет Англия». Это сказано не плохо.
