Балтийский флот в Первую мировую

Поход «Новика» и полудивизиона. Постановка заграждения в Данцигской бухте и у Мемеля

22 октября нам было приказано опять идти в Моонзунд. Во время этого перехода было принято радио, что миноносцы «Разящий» и «Сторожевой», находившиеся в дозоре у входа в Финский залив, были атакованы неприятельской подлодкой, но, к счастью, удачно избежали атаки. Такое известие, доказывавшее, что неприятельская подлодка в данный момент находится где-то в районе, именно в котором мы сами теперь идем, заставило нас всех насторожиться, так как катастрофа с «Палладой» еще была слишком свежа в памяти.

К заходу солнца мы благополучно добрались до Моонзунда, и к тому же времени туда пришел полудивизион с минами. Начальник дивизии сейчас же собрал совещание командиров миноносцев, шедших на операцию. На этом совещании было решено, что отряд снимется с якоря в 7 часов 30 минут утра следующего дня, если только будет подходящая погода.

Согласно решению, отряд, состоявший из «Новика», полудивизиона и 1–й группы 2–го дивизиона, в назначенное время вышел в море. Однако в Рижском заливе оказалось очень свежо, и миноносцы стало сильно качать. Тогда опять возникло сомнение, удастся ли поставить мины и не следует ли вообще отложить поход. Но командир «Сибирского Стрелка», капитан 2–го ранга Г. О. Гадд[17], бывший старшим, решил все же дойти до Михайловского маяка и там уже обсудить окончательно, стоит ли идти дальше.

К 2 часам дня отряд подошел к Михайловскому маяку и стал на якорь. Старший командир собрал у себя всех остальных командиров. Они решили, что следует идти дальше, но курс выбрать не морем, а вдоль берега, мимо Либавы, и, только пройдя ее, выйти в море и тогда уже разойтись. В случае сильной качки командирам предоставлялось самим выбрать из имевшихся вариантов место постановки. В частности, «Новику» приходилось самому решать, ставить ли мины у мыса Хела или в глубине Данцигской бухты, у Пиллау.

После такого решения отряд сейчас же пошел дальше вдоль берега. Впереди шел «Стерегущий» с группой 2–го дивизиона, потом полудивизион и последним — «Новик».

Шли все время на расстоянии 2–8 миль от берега, а местами еще ближе, чтобы гарантировать свою безопасность от мин. Время шло быстро, понемногу стало темнеть, и взошла луна. Под берегом идти было совершенно спокойно, и казалось, что в море становится тоже тише.

В это время отряд уже проходил порт Императора Александра III. Были видны Морское собрание, собор и другие здания. Все это было так хорошо знакомо и когда-то близко сердцу, а теперь, при свете луны, казалось таким таинственно мрачным и покинутым. Но вот и сам город — сколько воспоминаний с ним связано еще с юношеского возраста. Теперь он весь погружен в сплошной мрак и только выделяются отдельные силуэты церквей, маяка и еще каких-то зданий. Как-то жутко на него смотреть: кажется, что уже в последний раз видишь его русским, а потом придет неприятель, все изменится и он будет чужим.

Наконец миновали и либавские заграждения, и пора было поворачивать в море. Повернув и отойдя от берега на 36 миль, отряд разошелся: группа 2–го дивизиона повернула обратно, полудивизион пошел в район Мемеля, а мы — к Данцигской бухте.

Чтобы успеть вовремя дойти до назначенного места, нам пришлось увеличить ход до 24 узлов, и мы стали быстро обгонять полудивизион. Ночь все еще продолжала быть лунной; ветер стихал, и горизонт был совершенно чист, но зыбь еще не улеглась и нас начало сильно качать, так что размахи иногда доходили до 28 градусов на сторону. Я в это время как раз стоял на вахте и любовался окружающей картиной — она была удивительно красива. Все миноносцы шли полным ходом, и так как встречные волны были очень большие, то они утопали в белой пене, которая ярко выделялась на темном фоне моря, а сверху луна лила свой мягкий, серебристый свет. Как ни серьезно было положение, как ни часто приходилось наблюдать такую величественную картину, но все же нельзя было не залюбоваться этой вечной и совершенной красотой природы. А «Новик» все несся вперед, куда-то в неведомую, таинственную даль, быть может, навстречу своей гибели, быть может, неся гибель другим.

Между тем качка все усиливалась, и командир стал опасаться, что опять не удастся поставить мины. Было решено идти к Пиллау как более защищенное место.

В 1 час 55 минут ночи должна была начаться постановка. Пока все шло благополучно, но с каждой минутой чем дальше мы углублялись в бухту, тем возможнее становилась случайная встреча с неприятельскими судами, а тогда все наши планы могли рухнуть.

Вот и всего полчаса осталось, напряжение достигло апогея. Все лихорадочно вглядывались в даль, но ничего подозрительного не было. Миноносец продолжал спокойно нестись вперед, и только гудели турбины, и слегка дрожал корпус. Все уже стояли на своих местах — ведь это была наша первая боевая постановка, и неудивительно, что мы немного нервничали. Да и забрались-то ведь как далеко — под самый нос неприятеля. Но, слава Богу, вот в темноте стали вырисовываться какие-то неясные очертания, не то берега, не то дамбы. Мы были уже у самого неприятельского порта. В этот момент раздался так долгожданный, телефонный звонок с мостика и мне передали команду — «начать постановку».

Правая, левая, правая, левая. командовал я, и мины равномерно скатывались за борт. Команда работала идеально, так что приходилось даже ее сдерживать. Но вот и последняя мина шлепнулась в воду, только брызги полетели, и все пропало. Все радостно вздохнули — как гора с плеч упала. Да и как не радоваться — чуть ли не целый месяц возили эти глупые мины и никак не удавалось от них отделаться. Да и груз этот был не очень-то приятный, в особенности — при столкновении с неприятелем.

Во время постановки наш ход был 18 узлов. Благодаря удачно проложенному курсу нас почти не качало. Постановка была начата в 1 час 55 минут, причем мины ставились через 10 секунд каждая. Через 8 минут 20 секунд уже все было кончено. Постановка прошла гладко, без всякой заминки.

Поставив мины, командир дал 24 узла, и мы легли на обратный курс.

Вдруг, около 2 часов 30 минут ночи, вахтенный начальник заметил справа какой-то силуэт; нас, очевидно, там тоже заметили, потому что начали нам делать опознавательные сигналы каким-то белым квадратным фонарем. Не желая себя обнаруживать, мы ничего не ответили и увеличили ход до 32 узлов. Тогда неприятель сейчас же открыл прожектор, а затем начал стрелять. Снаряды ложились по направлению к нам правильно, но были большие недолеты, и только один снаряд лег сравнительно близко. Мы же все продолжали уходить, не отвечая на огонь. Сделав несколько залпов, неприятель прекратил стрельбу и только несколько минут еще водил прожектором по горизонту, но нас не нащупывал.

Таким образом, мы, благодаря нашему ходу, благополучно ушли от неприятеля. По всей вероятности, он ясно нас и не видел, так что была надежда, что у него не возникнет подозрения, что мы могли поставить мины.

Кого именно мы встретили, было трудно определить, но, во всяком случае, это были два средней величины судна. Некоторые у нас утверждали, что, по всей вероятности, это были или крейсера, или старого типа броненосцы; с уверенностью можно было только сказать, что калибр их снарядов был небольшой[18].

Первые неприятельские выстрелы, да еще ночью, произвели на команду довольно сильное впечатление; в особенности подействовало освещение прожекторами. Когда их лучи скользили по палубе миноносца или останавливались на нем, некоторые матросы старались, почти инстинктивно, за что-нибудь спрятаться, а один матрос, к общему удовольствию, даже пополз на четвереньках по палубе, точно неприятель мог заметить отдельного человека и притом именно его.

Потом наше нежелание вступить в бой с неприятелем возбудило среди наших молодых офицеров довольно много споров, и многие колебались, хорошо ли мы сделали, что не ответили на огонь неприятеля. Происходило это, конечно, от излишнего стремления попробовать себя в бою и оттого, что офицеры боялись, как бы «Новик» не обвинили в недостатке мужества. Но надо было признать, что в данном случае, с тактической точки зрения, было выгоднее огонь не открывать, так как противник был гораздо сильнее нас и, кроме того, было мало шансов, чтобы «Новик» мог ему нанести серьезный вред; вместе с тем тогда неприятель не мог бы уже сомневаться, что мы для какой-то определенной цели ходили в глубину бухты. Конечно, он догадался бы, что это было сделано для постановки заграждения, а тогда, срочно объявив этот район закрытым для плавания, протралил бы его и обнаружил наши мины. А так как мы себя не открыли, то он мог еще сильно сомневаться — действительно ли он видел что- нибудь, тем более что мы шли без всякого дыма. Если это так, то срочной тревоги он, вероятно, не поднял.

После этого инцидента мы повернули на N и дали 24 узла. Остальная часть пути прошла без приключений. Погода продолжала быть довольно хорошей, но свежей, и нас порядочно покачивало.

Утром мы очень удачно вышли на маяк Бакшфен, повернули в Рижский залив, прошли Моонзунд и к спуску флага встали на якорь у острова Вормс. Полудивизион был уже там.

Поход его прошел следующим образом. Пройдя Либаву и разойдясь с нами, полудивизион скоро принял радиотелеграмму, что между Мемелем и Данцигской бухтой находятся два неприятельских крейсера. Это заставляло быть особенно внимательными и осторожными.

Около полуночи полудивизион прошел параллель Мемеля и продолжал идти на юг. Миноносцам было очень тяжело, их все время страшно качало, и, идя против волны, они принимали на себя целые каскады воды. По палубе можно было пробираться только с большим трудом. Качка доходила до 35 градусов, а между минами потоки воды образовывали сплошные буруны. О действии минными аппаратами или орудиями не могло быть и речи. Но все же, находясь в таком беспомощном состоянии, миноносцы пробивались вперед и понемногу приближались к цели.

Вдруг слева от курса были замечены две точки, медленно двигавшиеся по направлению дивизиона, на пересечку его курса. Очевидно, это были те два неприятельских крейсера, о которых миноносцы были предупреждены телеграммой.

Полудивизион насторожился. Настал решительный момент. Если неприятель откроет его, то не только не удастся поставить мины, но в такую свежую погоду и уйти от крейсеров, а тогда всем — «крышка». Заметить же их было нетрудно, так как, отапливаемые углем, они во время большого хода сильно дымили. Единственное, что спасало еще, это то, что полудивизион находился в темной части горизонта, а неприятель — в светлой.

По мере того как время шло, замеченные точки быстро росли. Скоро стало возможным совершенно ясно рассмотреть на фоне луны два силуэта неприятельских крейсеров.

В этот момент полудивизион находился на фарватере Мемель — Большой Бельт. Командир «Сибирского Стрелка», бывший старшим, решил тут же поставить мины, пока их не открыли.

Для этого пришлось повернуть по волне, так как, хотя мины и удобнее ставить против волны, в этом случае дивизион шел бы на сближение с противником.

Вся операция заняла около получаса, и на скользкой палубе, при сильной качке и темноте, была очень тяжелой и опасной. Каждый момент можно было ожидать, что полудивизион будет открыт, и оттого эти полчаса казались еще труднее. Вдруг, в самый разгар постановки, когда еще оставалось много мин, послышался характерный, звенящий отзвук от удара о корпус «Сибирского Стрелка». Все так и замерли в ожидании, что вот–вот произойдет взрыв и все погибнет. Раздавшийся звук был не что иное, как удар о борт одной из сброшенных и подданных волной мин. Но прошло несколько секунд, и все было тихо; значит, по счастливой случайности мина ударилась не колпаками.

Остальная часть постановки прошла спокойно, и за это время неприятель успел скрыться из виду. Закончив свою работу, полудивизион повернул на север и благополучно вернулся в Рижский залив.

Через некоторое время после этого похода были получены сведения, что 4 ноября на этом заграждении подорвался и погиб неприятельский большой броненосный крейсер «Фридрих Карл»[19]. Таким образом, все трудности этого опасного похода были сторицей вознаграждены.