Среда, 11 октября 1916 г.
Мой японский коллега, виконт Мотоно, назначен министром иностранных дел. Из всех японцев, которых я знал, это, несомненно, самый свободомыслящий, наиболее сведущий в европейской политике, наиболее доступный европейской мысли и культуре. Я теряю в нем превосходного коллегу, очень надежного в личных отношениях и замечательно осведомленного.
Поздравив его, я расспрашиваю о направлении, которое он намеревается дать японской дипломатии.
-- Я попытаюсь, -- отвечает он мне, -- применить идеи, которые я часто излагал вам. Я хотел бы прежде всего сделать более действительным наше участие в войне. Это будет труднейшей частью моей роли, потому что наше общественное мнение не представляет себе всемирного характера вопросов, которые решаются в настоящее время на полях сражения Европы.
В этом заявлении для меня нет ничего удивительного. Действительно, он всегда проповедовал своему правительству более активное вмешательство в европейский конфликт; он даже старался добиться того, чтобы корпусы японской армян были отправлены во Францию, наконец, не переставал настаивать, чтоб увеличить и ускорить посылку японских оружия и снарядов в Россию. При всех обстоятельствах он становился на точку зрения самого возвышенного понимания Союза...
При расставании он говорит мне:
-- А положение внутреннее? Не беспокоит оно вас?
-- Беспокоит? -- Нет. -- Тревожит? -- Да... По моим сведениям, либеральные партии Думы решили не поддаваться ни на одну из провокаций правительства и отложить до другого времени свои требования. Опасность, значит, придет не от них, но события могут овладеть их волей. Военного поражения, голода, дворцового переворота -- вот чего я в особенности боюсь. Если произойдет одно из этих трех событий, это неминуемая катастрофа.
Мотоно безмолвствует. Я продолжаю:
-- Вы со мной не согласны?
Новое молчание. Его лицо морщится от напряженного размышления. Затем:
-- Вы так точно передали мое мнение, что мне казалось, будто я слушаю себя самого.
