Пятница, 21 апреля 1916 г.
И в этом году Пасха по русскому и грегорианскому календарю совпадает.
К вечеру, княгиня Д..., которая отличается широтой взглядов, и любит "ходить в народ", повезла меня по церквам, расположенным в рабочих частях города.
Мы недолго остаемся в блестящей и роскошной Александро-Невской Лавре; едем затем в небольшую церковь Воздвижения Креста Господня, близ Обводного канала, в Троицкий собор в конце Фонтанки, наконец, в церковь Св. Екатерины и Храм Воскресения, что расположен у Невы, среди заводов и верфей.
Всюду яркое освещение, всюду прекрасное пение -- чудные голоса, превосходная техника, глубокое религиозное чувство. На всех лицах отражение глубокой, мечтательной, смиренной и сосредоточенной набожности.
Мы остаемся больше всего в церкви Воскресения, где толпа особенно проникновенно настроена.
Вдруг княгиня Д... толкает меня локтем:
-- Посмотрите, -- говорит она, -- разве это не трогательно!
И глазами она указывает мне на молящегося крестьянина, стоящего в двух шагах от нас. Ему лет под пятьдесят, на нем заплатанный полушубок; он высокого роста, чахоточного вида; лицо плоское; морщинистый лоб; редкая с проседью борода; впалые щеки. Руки прижаты к груди и судорожно сжимают картуз. Несколько раз он прижимает сложенные пальцы ко лбу и к груди и шепчет синеватыми губами: "Господи помилуй". После каждого возгласа, он испускает глубокий вздох и глухой и скорбный стон. Затем он опять становится неподвижным. Но лицо остается выразительным. Фосфорическим светом горят его светлые глаза, которые видят что-то невидимое.
Княгиня Д... мне шепчет:
-- Смотрите! В эту Минуту он видит Христа...
Провожая мою спутницу до дому, говорю с ней о религиозном чувстве русских; я привожу слова Паскаля: "Вера -- это познание бога сердцем". И спрашиваю, не думает ли она, что можно сказать: "Для русских, вера -- это есть Христос, познаваемый сердцем".
-- Да, да, -- восклицает она, -- совершенно верно!
