Правда о Первой мировой

В 4 часа 30 минут утра 21 марта 1918 года внезапный грохот около 4000 германских орудий возвестил о надвигавшемся урагане, который по своему масштабу, вселяемому ужасу и силе разрушения не имел себе равных и превосходил все, встречавшееся до тех пор в мировой войне.

К ночи поток германцев затопил 40 миль британского фронта. Неделю спустя поток разлился и вглубь на 40 миль. Германское наступление подкатилось к Амьену и уже омывало предместья этого города, а в последующие недели союзники чуть не захлебнулись в волнах этого мощного наступления и не проиграли кампании.

Эти недели вместе с неделями Марны 1914 года являются показателями двух величайших кризисов мировой войны. В эти недели Германия была отчаянно близка к тому, чтобы вернуть потерянный ею блестящий шанс на победу, который она упустила в начале сентября 1914 года. А британскому народу события марта 1918 года казались даже страшнее событий 1914 года, так как опасность понималась теперь полнее, а ставка была значительно больше.

Ни один из эпизодов войны не вызвал столько вопросов, как тот, занавес над которым поднялся 21 марта 1918 года.

Почему – когда союзники в течение двух лет войны вели атаки, обладая явным превосходством сил – они внезапно очутились в таком отчаянном положении, сражаясь чуть ли не с «ножом, приставленным к горлу»?. Почему – после того как общество заверили, что обеспечено взаимодействие между союзниками и не нужен общий главнокомандующий, – теперь такой главнокомандующий срочно понадобился и срочно был назначен? Почему – когда союзники в течение двух лет непрекращавшихся наступлений могли оказать лишь мало заметное воздействие на фронт германцев – германцы смогли в течение нескольких дней прорвать широкую брешь в фронте союзников? Почему – если прорыв этот, далеко превзойдя цели по своим размерам, о которых хотя бы только могли мечтать союзники, организуя подобные же удары, – не смог все же привести к «решающим» результатам?

В попытках ответить на эти многочисленные «Почему» и заключается главный интерес «21 марта» для истории.

Основную причину внезапного перехода британцев от наступления к обороне надо искать в том факте, что боевая мощь германцев на Западном фронте за время с ноября 1917 года по 21 марта 1918 года увеличилась на 30 %, а мощь британцев по сравнению с предыдущим летом упала на 30 %. Ядро этих свежих германских дивизий было переброшено с русского фронта, где Людендорф, готовя свою попытку добиться крупной победы на западе, заключил мир с большевистским правительством и с Румынией. Но если эти факты объясняют перемену, все же причины этой внезапной и чреватой своими последствиями перемены надо искать глубже. Важнейшей из причин была та, что британское командование во Франции потеряло кредит как в смысле притока свежих пополнений, так и в глазах правительства. Этот двоякий несчастливый результат обязан был стратегии, которая может быть подытожена одним единственным словом, многогранным по своей дурной славе и значению – «Пашендаль».

Отдавая себе отчет в своей ответственности перед нацией и лично не доверяя планам Хейга, Ллойд-Джордж временно наложил твердый запрет на отправку свежих пополнений во Францию, считая возможным дать их лишь для организации какого-либо другого нового наступления. Трения между этими двумя людьми были почти неизбежны из-за крайнего различия их темперамента и подготовки. Один – легкомысленный уэльсец, другой – упрямый и молчаливый шотландец. Один обладал магнетической силой притяжения, располагая к себе даже плохо к нему относящихся, другой обладал неизменной способностью отталкивать от себя даже тех, кто был к нему хорошо расположен. Один – бесконечно доступный и восприимчивый к новым идеям, другой – непоколебимый, упрямый и настойчивый. Если у одного слово и мысли так близко были связаны друг с другом, что они были как бы сплавлены в одно целое, то у другого – как только он открывал рот, автоматически выключалась работа мысли.

Анекдотов о косноязычии Хейга, граничащем с глупостью, много. Один из лучших относится к тому случаю, когда, раздавая призы в Олдершоте команде, пришедшей первой в беге по пересеченной местности, Хейг только и сумел выдавить из себя: «Поздравляю вас, вы хорошо бежали. Надеюсь вы также хорошо побежите, когда встретитесь с противником».

Ллойд-Джордж охотно шел навстречу свежим мыслям, но он критически относился к претензиям иерархической мудрости и постоянно старался получить большое количество мнений, не стесняясь их разноречивостью и создавая себе, таким образом, широкую базу для суждений. Хейг, как сознается даже сам восторгающийся им биограф, «не обладал критическим умом», не имел никакого понятия и не интересовался делами вне непосредственного круга своей работы. Хейг взял на себя командование, «твердо убежденный, что пост, на который он теперь был назначен, может быть достойно из всей британской армии занят только им одним».

Когда к его воззрениям и жестокости дисциплинированного военного добавилось это чувство «священности» своих прав, то между ним и премьер-министром возник почти непреодолимый барьер. Ни один из них не прилагал много усилий, чтобы попытаться его преодолеть, а возраставшее взаимное недоверие – недоверие к военным методам Хейга и недоверие к личной политике Ллойд-Джорджа – неуклонно содействовало росту этой преграды.

В течение всех месяцев, последовавших за Пашендалем и предшествовавших германскому наступлению, Ллойд-Джордж неутомимо пытался найти предлог, чтобы как-нибудь ограничить власть Хейга, в то же время боясь его сместить. Он стоял за высший военный совет, который распоряжался бы общим межсоюзным резервом. Но план этот был сорван Хейгом. Не доверяя «комитетским» методам руководства боевыми операциями, Хейг сорвал этот план, отказавшись выделить в резерв свою скромную долю – 7 дивизий.

Хотя принципиальные возражения Хейга против «комитетского» метода и были верны, все же трудно понять и объяснить его действия. Будучи убежден, что атака германцев придется по его фронту (а он в это твердо верил), и знал прекрасно многочисленность своих резервов, по меньшей мере странно, что он не рискнул внести свою долю – 7 дивизий, чтобы затем свободно черпать из резерва в 30 дивизий. Хейг вместо этого предпочел договориться с Петэном о взаимной поддержке, чтобы в случае нужды получить помощь в 6–8 французских дивизий. Это было намного меньше того, на что мог рассчитывать Хейг, если бы образовался общий резерв.

Больше того, недоверие Хейга к исполнению французами таких обещаний резко выражалось еще в предыдущие годы. Его замечания на этот счет были так язвительны, что просто удивительно, как он мог довериться маловажному и на все сто процентов чисто французскому обещанию, когда он мог получить более серьезные гарантии от межсоюзного совета, в состав которого входил и британский представитель!

Эта исключительная уверенность британского командования и задержка английским правительством подкреплений объясняется, вероятно, правильным убеждением в способности обороны противостоять германской атаке. Почему атака должна была удаться германцам, когда у британцев она так часто срывалась? Британцам какое-то подобие прорыва удалось добиться только у Камбрэ, когда в дело были введены танки – а Хейг знал, что германцы, безусловно, не могли за это время построить достаточного количества танков.

Но Хейг в своих оборонительных расчетах и в своих наступлениях прошлых двух лет, видимо, недооценивал беспредельное значение внезапности, которая на протяжении 3000 лет существования военного искусства всегда давала мастерам этого дела ключ к победе. Действительное значение атаки у Камбрэ 20 ноября 1917 года заключалось в том, что она возродила внезапность, найдя ее в сочетании брони и гусеницы. К несчастью, эффект внезапности был большей частью напрасно растрачен, так как Хейг, изнурив и израсходовав свои силы в грязи Пашендаля, не имел больше возможности полностью развить успех, другими словами, вставив «ключ в замок», он не имел достаточно сил, чтобы сделать полный оборот.

При контратаке 30 ноября германцы воспользовались подобным же по замыслу, но иным по осуществлению средством – короткой мощной бомбардировкой химическими и дымовыми снарядами, за которой последовал штурм пехоты, специально обученной новой тактике просачивания. Видимо и к марту 1918 года опыт ничему еще не научил британцев! Высказываемые задним числом жалобы 5-й армии на свою малочисленность и растянутость фронта, в общем справедливы, но все же командующий армией убежденно говорил раньше о своей способности противостоять атакам германцев.

Но когда фронт 5-й армии был прорван, то выявилась вся недостаточность подготовки и согласования усилий, чтобы глубже в тылу преградить дорогу противнику. Командующий армией Гауф не догадался подготовить разрушение некоторых шоссе, а, главное, штаб не удосужился дать ему на этот счет определенных указаний. Хуже всего была путаница, вызванная тем, что взрыв наиболее важных железнодорожных мостов был поручен железнодорожным властям, а не командованию на месте; в результате оказалось, что важный железнодорожный мост у Перена попал в руки германцев неповрежденным.

Это было счастьем для германцев, хотя тщательная и искусная подготовка начального наступления вполне заслуживала успеха. Все же судьба благоприятствовала германцам. Дело в том, что эффект, достигнутый применением германцами химических снарядов, был предельно усилен самой природой. На рассвете 21 марта поднялся густой туман, скрывший просачивающуюся пехоту и стеснявший огонь пулеметов обороны. Без этой помощи можно сомневаться, насколько удалась бы германцам тактическая внезапность. В этом – основная причина худшего качества тех средств, которыми германцам приходилось достигать внезапности, по сравнению со средствами, обеспечивавшими союзникам внезапность под Камбрэ и позднее – 8 августа 1918 года, т. е. танками.

В поисках внезапности Людендорф должен был зависеть от усилий не защищенной броней пехоты, которая должна была развить прорыв, созданный короткой, но мощной бомбардировкой с применением химических снарядов. Он не сумел понять все значение танка и вовремя не позаботился о его развитии. Только в августе 1918 года, когда танки нанесли Людендорфу смертельный удар, он внес их в разряд «срочно необходимых» военных средств.

План германцев отличался более тщательным и более действительным стремлением к тактической внезапности, чем при любой из их прежних операций. Германцы многозначительно пишут, что «донесения Хейга, касавшиеся наступлений 1917 года, оказались весьма ценными, так как они учили, как не надо вести наступлений». К чести Людендорфа надо отнести то, что он понял, какой помехой операции является ее «очевидность», и осознал, что никакое численное превосходство не сможет этого компенсировать. Если же противник будет начеку, то в очень редких случаях удастся добиться успеха.

Людендорф старался обеспечить и развить внезапность, пользуясь сложной смесью элементов, способных обмануть противника. К чести его надо отнести и то, что он, не в пример Фалькенгайну, который любил только офицеров-канцеляристов, окружил себя способными помощниками. Капитан Гейер составил новые руководства для подготовки войск, а полковник Брухмюллер, неожиданно всплыв на поверхность из тихой заводи отставки, стал знаменитым артиллерийским «прорывателем фронта».

Знаменательно, что Брухмюллера окрестили «Дурхбрухмюллер», что на немецком языке означает «Прорыв-Мюллер». Под его руководством масса артиллерии подтягивалась к самой линии франта и размещалась скрыто, открывая огонь без предварительной пристрелки с «регистрацией у противника», применяя методы ведения огня, им впервые предложенные. Пехота обучалась новой тактике просачивания, основной целью которой являлось нащупывание головными частями слабых точек обороны и проникновение в них, а резервы направлялись только для того, чтобы действительно поддержать успех, а не просто скрасить поражение, как это раньше практиковалось. Были выделены специальные разведывательные команды, чтобы своевременно посылать назад донесения о ходе наступления.

Обычные волны атакующей пехоты лидировались редкой цепочкой «штурмовых» групп, вооруженных автоматическими винтовками, пулеметами и легкими мортирами. Эти группы должны были идти напрямик там, где им удавалось найти лазейку, оставляя расправу с «опорными пунктами» следовавшим волнам. Это ускоряло темпы наступления. Опять-таки не прилагалось никаких усилий, чтобы добиваться выравнивания боевого порядка наступающих. Далее:

«Необходимо было уничтожить склонность командиров сосредоточивать свои части с целью взять их вновь в руки после достижения определенного рубежа… Если войскам известны замыслы и указания командиров, они смогут самостоятельно продолжать наступление».

Штурмовые дивизии подошли к исходной позиции за ночь; дивизии второй линии заняли позицию только в 1 миле за первой, а дивизии третьей линии расположились в 10 милях за исходной позицией. Все резервы двинулись вперед в час «X» с тем, чтобы в нужную минуту оказаться под рукой.

Когда в дело вводилась дивизия второй линии, то она поступала в распоряжение командира дивизии первой линии, который чувствовал пульс боя; прежде эта дивизия поступала в распоряжение старшего командира, сидевшего в тылу.

11 ноября в Монсе (знаменательны и место, и дата) германские старшие начальники собрались на тайное совещание, чтобы решить о времени и месте наступления. Применительно к германским обычаям, все вопросы решались не номинальными командующими, а их начальниками штабов – Людендорфом, Кулем (группа кронпринца Рупрехта), Шуленбергом (группа германского кронпринца) совместно с личным стратегическим советником Людендорфа – майором Ветцелем.

Куль и Шуленберг оба хотели, чтобы атака была развита на фронте их армий; Куль предлагал Фландрию, а Шуленберг – Верденский сектор. Ветцель склонялся скорее к поддержке Шуленберга, говоря, что атака на флангах Вердена, где фронт образует выступ, подорвет любое будущее франко-американское наступление на этом чувствительном для союзников направлении. Разгромив французов, всю мощь германских армий можно будет обрушить на британцев.

Людендорф отверг эту схему на том основании, что местность там малоблагоприятна для наступления. Кроме того прорыв у Вердена вряд ли приведет к решению, так как французская армия за этот год слишком хорошо оправилась. Основным принципом Людендорф выставлял положение: «Британцы должны быть разбиты»; он полагал, что усталость, вызванная у них боями у Пашендаля, сделает их легкой добычей.

Но Людендорф не согласился и с предложением Куля – развить удар между Ипром и Ленсом в направлении на Хазебрук, так как при этом удар пришелся бы по главным силам британцев; кроме того, низменная местность этого района вряд ли могла скоро просохнуть.

Взамен этого он одобрял наступление у Сен-Кантена.

Ветцель доказывал, что это наступление будет тормозиться необходимостью преодолеть давно разрушенный и опустошенный район Соммы. Помимо того, направление это удобно французам, позволяя им легко подбросить сюда свои подкрепления. К окончательному решению не пришли, и принц Рупрехт записал в своем дневнике: «Людендорф недооценивает крепость британцев».

В декабре Витцель попытался согласовать и умно сочетать эти два проекта, разделив наступление на две части: первую – широкое фронтальное наступление по обе стороны Сен-Кантен, вторую – спустя две недели, прорыв во Фландрии в направлении на Хазебрук. Первая часть должна была вестись только для того, чтобы отвлечь к югу британские резервы и, когда цель эта будет достигнута, сразу закончиться.

Ветцель подытоживал:

«Мы не должны, по моему мнению, настаивать на том, чтобы одной крупной атакой и в одном месте добиться поставленных себе целей, как бы тщательно эта атака ни подготавливалась. Мы можем поколебать их фронт лишь разумным сочетанием последовательных, определенно между собой связанных, взаимно влияющих друг на друга атак на различных участках фронта с конечным ударом в направлении на Хазебрук».

На деле же оказалось, что не Людендорфу, а Фошу – хотя он и не подозревал, кому он за это должен быть благодарен, – пришлось воспользоваться советами Ветцеля.

Дело в том, что после дальнейших совещаний Людендорф 27 января принял решение в пользу наступления у Сен-Кантена, известного под кодовым названием «Михэль», и высказался против Хазебрукского наступления («Св. Георг»), которое в принципе имелось в виду, но к которому непосредственно не готовились.

Здесь возникло новое осложнение. Фронт от бельгийского побережья до Сен-Кантена находился в ведении принца Рупрехта, а по политическим, равно как и по личным соображениям, считалось необходимым дать германскому наследному принцу возможность загладить свои неудачи под Верденом в 1916 году – которые по сути надо было скорее отнести исключительно за счет Фальгенгайна. Поэтому ему дали возможность участвовать в наступлении, введя в дело 18-ю армию (Гутиер) на южном фланге наступления. Армия эта входила в армейскую группу кронпринца.

Спорен еще вопрос, не смог ли бы кронпринц лучше помочь, использовав свою армию для диверсии у Вердена, с целью отвлечь французские резервы от намеченного места прорыва фронта британцев, вместо того чтобы их туда как раз привлечь? Но, конечно же, демонстрация у Вердена была менее почетна и связана с меньшей славой.

В широком смысле сектор от Арраса до Ла-Фер, на котором Людендорф остановил свой выбор соответствовал новому принципу Людендорфа – выбора линии наименьшего сопротивления. Это направление было слабейшим по организации обороны, числу защитников и количеству резервов. Более того, направление это проходило в непосредственной близости от стыка французской и британской армий и, таким образом, было удобно для расчленения этих армий ударом.

Но хотя в целом суждение, что участок этот сравнительно слаб, являлось верным, все же он был занят неравномерно и неправильно. Северная треть этого участка была сильна и крепко удерживалась 3-й армией Бинга – 14 дивизий (из них 4 в резерве). Вдобавок ядро британских резервов стояло именно за этим флангом. Фланг этот мог быстрее (в действительности это так и оказалось) получить подкрепления и из других британских армий, которые стояли севернее. Остальные две трети участка, по которым пришелся удар германцев, удерживались 5-й армией Гауфа. Центральная часть, приходившаяся против армии Марвица, оборонялась 7 дивизиями (2 в резерве). Южная часть участка (против армии Гутиера) удерживалась также 7 дивизиями (1 в резерве).

Людендорф дал армии Белова, наступавшей у Арраса, 19 дивизий для начальной атаки одного только левого фланга протяжением в 9,5 миль. Южнее наступала армия Марвица. Поскольку выступ фронта британцев у Камбрэ не собирались атаковать в лоб, а считали, что его удастся ликвидировать охватывающим наступлением с флангов, эта полоска протяжением в 4 мили была соответственно занята двумя германскими дивизиями. Марвиц же получил 18 дивизий, причем фронт его атаки равнялся 9,5 милям.

На крайнем южном фланге по обеим сторонам Сен-Кантена наступала армия Гутиера. Людендорф дал ей только 24 дивизии для атаки на фронте в 20 миль. Таким образом, мы видим, что эта армия пропорционально обладала лишь половинной силой других двух армий. Вопреки своим принципам, Людендорф рассредоточил свои силы применительно к мощи обороны противника, а не искал успеха на направлении наименьшего сопротивления. Указания, данные Людендорфом в приказе, еще больше подтверждают это предположение. Главное усилие следовало развить севернее реки Соммы. Совершив прорыв, Белов и Марвиц должны были завернуть на северо-запад, свертывая фронт британцев, а река и Гутиер образовывали завесу, прикрывавшую в это время фланги этих армий.

Армия Гутиера мыслилась просто как активное фланговое охранение.

План этот при проведении его в жизнь претерпел коренные изменения и приобрел видимость преследования линии наименьшего сопротивления. Случилось это потому, что Людендорф достиг быстрого успеха там, где он меньше всего к этому стремился, и не смог достигнуть успеха там, где это ему больше всего нужно было.

Что же делали в это время британцы? В итоге военной игры, проведенной в Версале, Генри Вильсон предсказал, что противник разовьет свою атаку на участке Камбрэ—Ленс, но подождет с ней до 1 июля, когда окажутся на полной высоте подготовка войск и накопление сил. Вильсон несколько ошибся в месте удара и еще больше просчитался во времени. Соображения Хейга были несколько правильнее, хотя и он не учел полностью возможное распространение атаки врага к югу. По мере того, как подходило время, множились признаки, позволявшие Хейгу вернее рассчитать срок атаки.

18 марта германские пленные, захваченные у Сен-Кантена, указали на 21 марта, а вечером 20 марта XVIII корпус Макса, проведя поиск, смог наверняка установить готовившуюся на утро атаку.

Таким образом правильно будет сказать, что стратегическая внезапность достигнута не была.[49] Да и вряд ли ее вообще можно было достигнуть в условиях войны 1918 года во Франции. Но когда противостоявшие армии столкнулись на широко раскинувшейся линии укрепления, то быстрый прорыв, за которым следует не менее быстрое развитие успеха по линии наименьшего сопротивления, могло обещать столь же значительные результаты – как и те, которые обычно удается достигнуть, лишь идя по линии наибольшей внезапности.

Ураганный артиллерийский огонь начался в 4 часа 30 минут утра 21 марта и с неослабевавшей мощью бил в течение двух часов по британской артиллерии. Затем, будучи усилен огнем минометов, он обрушился на окопы пехоты. Почти все телефонные провода были повреждены, а радиоустановки разрушены. Туман не позволял пользоваться средствами зрительной связи. Войска оглохли, а командиры ослепли. В 9 часов 40 минут утра (в некоторых местах и раньше) германская пехота двинулась вперед под защитой подвижного огневого вала, дополненного огнем низко летевшей авиации.

К полудню зона передового охранения британцев была почти всюду пройдена. Но это было неизбежным злом, и это предвиделось. Атака германцев, развиваемая на севере, столкнулась с таким упорным сопротивлением правого фланга армии Бинга, что даже к ночи 22 марта ей не удалось глубоко проникнуть в главную полосу обороны. Несмотря на последовательное введение в дело свежих подкреплений, предельным уровнем успеха оставался захват здесь Воль-Врокура. Фронт армии Гауфа и главная полоса обороны этой армии большей частью оказались столь же прочными, но потоку атакующих удалось найти лазейку на крайнем правом фланге у Ла-Фера и затем у Эсиньи и Ронсоя.

Сопротивление 21-й дивизии у Эпена на время помешало распространению последнего прорыва к северу, но прорыв этот начинал так глубоко вгрызаться в тело обороны, что заколебались и соседние участки.

Южнее у Сен-Кантена фронт поддался еще сильнее, и в ночь на 22 марта Гауф был вынужден отдать приказ об общем отступлении к реке Сомме. Подтолкнуло его принять это поспешное решение ложное донесение, что противник уже форсировал канал Крозат у Жюсси и, таким образом, обошел его правый фланг. Рано утром на следующий день 5-я армия оставила предмостное укрепление у Перонна. Несколько из подчиненных Гауфу командиров имели еще более смутное и неверное представление об обстановке. В итоге они выпустили управление войсками из своих рук. Возникли разрывы между частями. Наиболее опасный разрыв образовался на стыке между армиями Бинга и Гауфа, а германцы постарались еще более обострить здесь положение. И дальше к югу, на стыке между британцами и французами, возникла новая опасность.

Но Людендорф, продолжая пренебрегать своими новыми принципами, намеревался только питать свои атаки у Арраса, где не было никаких видов на успех. Между тем Гутиер, переправившись через канал Крозат, быстро продвигался вперед, не встречая никаких задержек, если не считать препятствий, поставленных ему его узкой задачей. 23 марта Людендорф вновь упомянул в своих приказах, что центр тяжести наступления – армия Белова. Он усилил ее еще тремя дивизиями и приказал 6-й и 4-й армиям, находившимся севернее, поддержать наступление армии Белова.

Два дня спустя, когда безнадежность наступления армии Белова выявилась сильнее, Людендорф принял меры, чтобы правый фланг Белова, до этого остававшийся пассивным, развил прямой удар на Аррас 28 марта с целью преодолеть этот опорный пункт, задерживавший и обстреливавший продольным огнем левый фланг наступления Белова. А 29 марта 6-й армии, усиленной 6 или 7 дивизиями, было приказано распространить свои атаки к северу, между Аррасом и Ленсом, причем целью наступления была поставлена Булонь! Одновременно Гутиеру было приказано временно не переходить линии Нойон—Ройе.

26 марта Людендорф начинает сомневаться в успехе армии Белова и обращает свои взоры к югу. Но вместо того чтобы обрушиться там всей своей мощью, он просто предпринимает второе крупное усилие. Но даже при этом им намечен удар армией Марвица в направлении к Амьену, а Гутиеру опять-таки отдается приказ не переходить без дальнейших указаний реку Авр.

Это означало, что армия, которой надо было пройти по трудной местности старого поля сражения Соммы 1916 года, толкалась вперед, а армия, путь наступления которой был легче, нарочито придерживалась. По-видимому, объяснения этого – как и объяснение постоянной смены оперативных замыслов Людендорфа – можно найти в последней фразе приказа, которая говорит, что он имел в виду широкое веерообразное расхождение армий – маневр, при котором три армии должны были завернуть на юг к Парижу, а Белов и его соседи – завернуть к северу, чтобы раздавить британцев на побережье, прижав их к морю.

Грандиозность замысла совершенно не соответствовала резервам Людендорфа. Казалось, что он в этот момент был опьянен успехом и, как Мольтке в августе 1914 года, считал своих цыплят, прежде чем настала осень. Другая параллель с 1914 годом заключалась в том, что донесения командовавших армиями о достигнутых успехах опережали рубежи, фактически достигнутые наступлением. Но и при этом командовавшие армиями оказались меньшими футуристами, чем сам кайзер. Он, если верить Рупрехту, «еще 21 марта раструбил о полной победе».

27 марта Гутиер достиг Мондидье, пройдя в общей сложности 40 миль. На следующий день горькая действительность охладила пыл Людендорфа: атака на Аррас, проведенная 9 дивизиями армии Белова, была сломлена ураганным огнем бдительной и ожидавшей этого удара обороны. Не было и тумана, который помог бы атакующим.

Тогда Людендорф, хотя и с опозданием, приостановил тщетные усилия Белова и отменил приказ 6-й армии о проведении атаки, назначенной на следующее утро. Главной целью устремлений был теперь сделан Амьен, и Марвицу были даны все имевшиеся в распоряжении резервы – 9 дивизий. Но Гутиеру и теперь было приказано остановиться на два дня, пока к нему подойдут четыре свежие дивизии.

К этому времени волна наступления, подкатывавшаяся к Амьену, почти приостановилась: порыв войск выдохся не из-за встречаемого сопротивления, а скорее из-за усталости и трудностей снабжения. Дороги были забиты, транспорты разгонялись, а резервы тревожились частыми воздушными атаками авиации британцев, которая приобрела здесь большое значение.

Когда 30 марта наступление возобновилось, то оно оказалось бессильно и вперед продвигалось слабо. Впереди было сопротивление, которому дали время окрепнуть и которое, как цементом, было скреплено французскими резервами. Резервы эти теперь спешно подбрасывались к рушившемуся фронту. Этот день был первым днем, когда артиллерия противника, прибывшая позднее пехоты, смогла мощно вступить в бой. Даже при этом был критический момент, когда германцы захватили хребет Морейл-Вууд. Хребет этот являлся не только стыком между французами и британцами, но и господствовал над переправами через Авр и Люс в месте стыка. А переправы эти прикрывали основную железнодорожную магистраль Амьен – Париж.

Угроза была предотвращена быстрым контрударом канадской кавалерийской бригады, проведенным по инициативе и под руководством генерала Сиили. Бывший военный министр превратился в Мюрата! Хребет был отбит, и хотя на следующий день другие части вновь отдали его противнику, все же контрудар канадцев как будто истощил теперь лишь слабо тлевшее пламя энергии германцев. Прошло около недели, прежде чем германцы 4 апреля предприняли новое усилие, проведенное 15 дивизиями, из которых только четыре были свежими. Натолкнувшись на еще более окрепшую оборону, они имели еще меньше успеха.

Убедившись, что и новые усилия не приводят к желательным результатам, Людендорф остановил также атаки, развивавшиеся в направлении к Амьену.

Ни разу Людендорф не попытался мощно ударить по стыку британской и французской армий с целью их разъединить. Между тем 24 марта Петэн намекнул Хейгу, что, если германское наступление будет развиваться и дальше, ему придется оттянуть французские резервы к югу-западу, чтобы прикрыть Париж. Как мало усилий германцам надо было, чтобы превратить трещину фронта противника в зияющий разрыв. Это убеждение является лишним свидетельством исторической правды, что стык – наиболее чувствительное и наиболее выгодное направление для удара.

Основная отличительная черты этого великого наступления – грандиозность его внешних результатов по сравнению с результатами любых предшествовавших наступлений на Западе. Британские войска показали на деле чудеса героической выносливости, что подтверждает длительное сопротивление, оказанное ими в большей части главной полосы обороны. Причина последующего быстрого отлива лежит в частом отказе в действии средств связи и в потере командирами управления. За три года позиционной войны была выработана сложная и кропотливая система связи, в большей своей части зависевшая от телефона. Она казалась хорошо продуманной и отвечавшей условиям окопной войны. Но когда то, что было неподвижным и постоянным, вдруг потекло и стало неопределенным, британцам пришлось своей кровью заплатить за потерю одного из основных принципов военного искусства – гибкости.

Что касается германцев, то Аррас фактически явился камнем преткновения, о который разбилось их наступление. Дорого заплатили германцы за свой военный консерватизм. Брухмюллер поведал, что хотя армия Гутиера придерживалась его указаний и провела внезапную бомбардировку, армия Белова на севере крепко держалась за устаревшие методы действий, не желая отказаться от предварительной пристрелки. Еще раз в районе Соммы условность военного мышления Белова сделалась лучшим козырем для британской армии.

Но еще более важная причина неудачи германцев лежала в ограниченности самого Людендорфа. Он обладал достаточной восприимчивостью, чтобы признать новую истину, но ум его не был настолько гибок и не было у него нужной убежденности, чтобы полностью претворить в жизнь новые мысли.

Принцип преследования линии наименьшего сопротивления был слишком нов для того, кто с детства насыщался доктриной Клаузевица – доктриной удара по главным силам противника. Лозунгом Людендорфа было: «Британцы должны быть разбиты». Его горизонт был сужен кровожадными инстинктами в предвидении легкой победы; он не мог понять, что в стратегии кружной путь к цели зачастую есть и кратчайший путь, а прямой – изнуряет атакующего и укрепляет, вследствие очевидности намерений, сопротивление неприятеля. Наоборот, кружной путь может ослабить стойкость противника, опрокидывая все его расчеты и выводя его из равновесия.

Изучая фактическое течение наступления германцев, можно найти еще одну причину их поражения. Причина эта обычно упускается из виду, хотя значение ее огромно. Это – физическое влияние прорыва на питаемые впроголодь войска, когда они увидели набитые доверху продовольственные склады неприятеля, и психологическое влияние прорыва, когда войска убедились, что противник гораздо лучше питается и снаряжается, чем они сами. Их кормили сказками об убийственных результатах подводной кампании, сказавшейся на экономическом положении противника. Это двойственное влияние можно проследить по многим свидетельствам очевидцев. Одно из них, наиболее яркое и правдивое, принадлежит перу германского поэта и новеллиста Рудольфа Биндинга.

27 марта он записал в своем дневнике:

«Теперь мы уже в тыловых английских районах… стране, где молочные реки текут среди кисельных берегов. Изумительный народ англичане: они хотят иметь все лучшее, что только есть на свете. Наших парней трудно стало отличить от английских солдат. Каждый напялил на себя по крайней мере кожаную куртку, а то и непромокаемое пальто, английские ботинки или какую-либо другую чудесную вещь. Коней закармливают овсом и великолепными жмыхами… не вызывает никакого сомнения, что наша армия проявляет определенный интерес к мародерству».

На следующий день последовала чрезвычайно знаменательная запись:

«Сегодня наступление нашей пехоты внезапно остановилось близ Альберта. Никто не мог понять, в чем дело. Наши войска не доносили ни о каком противнике между Альбертом и Амьеном. Дорога наша казалась совсем свободной.

Я бросился в автомобиль, получив приказ узнать, в чем дело и почему наступление впереди приостановилось. Наша дивизия только что была брошена в наступление и не могла еще устать. Войска были абсолютно свежими…

Как только я подъехал ближе к городу, взорам моим открылось изумительное зрелище. Странные фигуры, мало напоминавшие солдат и конечно мало думавшие о наступлении, брели из города. Кто гнал корову… кто под одной мышкой нес курицу, а под другой – коробку с почтовой бумагой. Люди с бутылками вина под мышкой и откупоренной в руках… Люди шатающиеся из стороны в сторону… Люди, ползущие чуть ли не на карачках… Когда я попал в город, улицы были залиты вином…

Я поехал назад в штаб дивизии со щемящим сердцем, весь во власти тяжелых впечатлений. Наступление было остановлено, и не было никакой возможности, вновь сдвинуть его с места, раньше чем не прошло много и много часов…».

Все попытки оказались безнадежными; офицеры были в этот день бессильны собрать свои войска. А последствия этого события, о которых рассказывает поэт, были следующие:

«Войска, выступившие на другой день из Альберта, возбужденные вином и проникнутые победными настроениями, были буквально скошены огнем нескольких английских пулеметов из-за железнодорожной насыпи».

Опьянение захваченной добычей сильнее и шире распространилось, чем опьянение вином. Основная причина этого – «влияние нескольких лет лишений». Даже офицер Генерального штаба, посланный со срочным поручением, останавливает в пути машину, чтобы выудить из придорожной канавы английский добротный плащ. Из-за этого опьянения германцы не только упустили возможность достигнуть Амьена, но и хищнически разграбили источники снабжения, которые могли бы питать их собственное наступление. Даже водопроводные станции разрушались ради получения медного лома. Причина такой бессмысленной жажды разрушений зиждилась якобы в убеждении германцев, что:

«Англичане все делают из каучука или из меди, а это были материалы, в которых больше всего германцы нуждались и которых дольше всего не видели…

Безумие, безрассудство и недисциплинированность германских войск доказывались и другими фактами. Любую бесполезную им безделушку, диковинку или мелочь они хватают и набивают ими свой ранец. Все, что полезно, но что они уже не в силах унести с собой, они уничтожают».

Тем сильнее по окончании грабежа сказалась реакция и тем резче и гнетущее был контраст собственной бедности по сравнению с изобилием у противника. По мере того как увядали надежды на крупный военный успех, а вместе с тем и надежды вновь подкормиться и всласть потешиться, моральное настроение войск понижалось, и росло разложение армии.

Всякий побывавший на войне знает, как насыщен горизонт солдата мыслями о пище и комфорте. Быстрота и внезапность, с которой падала моральная устойчивость германских войск, начиная с июля 1918 года, когда их последнее наступление быстро оборвалось, не только обязано росту голода, но и тому, что у войск открылись глаза на лучшую материальную обеспеченность противника и потому на большую его выносливость.

Пропаганда и цензура могли скрыть это различие, пока фронт представлял собой непроницаемую преграду. Но когда германцы прорвались сквозь сеть британских окопов и попали в тыловой район, германским войскам открылась правда. Если историк должен проникать глубже поверхностной военной статистики и докапываться до психологических корней, то быть может придется сказать, что разгром британцев в марте 1918 года был большой удачей для тех, кто его потерпел.

Если же это так, то жалко, что не попытались прибегнуть к этому раньше. Вместо того чтобы окольным путем посылать в неприятельскую страну своих «агитаторов», британское командование могло бы устроить германцам посещение своих тыловых районов, этой «страны с молочными реками и кисельными берегами». По крайней мере оно могло бы намеренно освободить часть пленных, предварительно подкормив их некоторое время соответствующим образом.

Такая стратегия сразу сняла бы с командования упрек в отсутствии у него воображения и изобретательности, которых, как многие находили, так недоставало военному руководству.