Великая Война и Февральская Революция

Декабрь 1915 года. - Смерть фрейлины Софьи Ивановны Орбельяни. - Выезд Государя из Ставки на фронт. - Болезнь Наследника. Возвращение в Царское Село. - Распутин и выздоровление Наследника. - Вера в молитвы Распутина. Поездка с Кеграсом на автомобильных санях. - Посещение меня революционером Бурцевым. Выезд в Ставку 12го декабря. - Смотр Гвардии при ст. Черный Остров. - Смотр Гвардии около Волочиска и Подволочиска. - Возвращение в Могилев. - Приезд 28-го декабря Белецкого и его доклад. - Дело фрейлины М. А. Васильчиковой. Ее письма приезд, сплетни, высылка. Выезд Государя на фронт 19-го декабря. Смотр у ст. Замирье. - Генерал Куропаткин. - Государь подтверждает, что сказал в день объявления войны. - Смотры гренадерским частям. - Царь в землянках. Смотры Архангелогородскому и Вологодскому полкам. - Смотр у дер. Новоселки. Смотр у дер. Уши. - Смотр у ст. Вилейки. - Возвращение 24-го декабря в Царское Село. - Награждение меня орденом Св. Станислава 1-ой степени. - Сплетни в Петрограде. Родзянко, Сазонов и Хвостов. - Отъезд 30-го декабря в Ставку. Приказ по Армии и Флоту 31-го декабря 1915 г. - Ночь под Новый, 1916 год. Встреча 1916 года у меня в номере.

1-го декабря, в Царском Селе, в государевом дворце скончалась фрейлина княжна Софья Ивановна Орбельяни. Несколько лет она была прикована к постели параличем и медленно угасала. Ее очень любила вся Царская Семья. Когда-то княжна была очень близка к Государыне. Дружба Царицы с Вырубовой и болезнь княжны оттеснили княжну. С княжной как бы отходили в вечность последние воспоминания о тех годах, когда молодая, веселая, здоровая Царица Александра Федоровна ездила с княжной верхом, в Крыму, была свободна от "темных влияний". Все было, все прошло... "Еще одно верное сердце ушло", сказала с грустью Императрица. Императрица Мария Федоровна приезжала на панихиду из Петрограда. Царица Александра Федоровна с дочерьми присутствовала на панихидах, на выносе, на похоронах. 3-го все было кончено. Царица в то утро причастилась Св. Тайн. Было ясно, но холодно. Пятнадцать градусов мороза. Потом пошел снег.

3-го же декабря Государь с Наследником выехал из Могилева для осмотра войск Гвардии. Эта поездка едва не стоила жизни Наследнику. Еще накануне Алексей Николаевич простудился и схватил сильный насморк. 3-го, от сильного чиханья началось кровотечение, продолжавшееся с перерывами весь день. Это было уже в поезде. В пути, лейб-хирург Федоров признал положение опасным и вечером посоветовал Государю вернуться в Могилев. Императорский поезд повернул обратно, а Царице была послана телеграмма с просьбой приехать на 6 декабря, день Ангела Государя, в Могилев. Утром 4-го приехали в Могилев. Наследник очень ослаб. Температура 39 градусов. Федоров доложил Государю, что считает необходимым немедленно везти больного в Царское Село. Государь съездил из поезда в штаб и в 3 часа выехали в Царское Село. Днем температура спала, самочувствие улучшилось, но к вечеру жар поднялся. Силы падали, кровотечение не унималось. Несколько раз останавливали поезд, чтобы переменить тампоны в носу. Ночью положение ухудшилось. Голову лежавшего Наследника поддерживал все время матрос Нагорный. Два раза мальчик впадал в обморок. Думали, что умирает. В Царское послали телеграмму, чтобы никто не встречал.

В 6 ч. 20 м. утра больному стала лучше. Кровотечение прекратилось. В 11 ч. утра поезд осторожно подошел к павильону Царского Села. Встретила одна Императрица. Государь успокаивал ее, сказав, что кровотечение прекратилось, стало лучше. Царица спросила Жильяра, когда именно прекратилась кровь. Тот ответил: "В 6 ч. 20 м." "Я это знала", ответила Императрица и показала полученную от Распутина телеграмму, в которой значилось: "БОГ ПОМОЖЕТ, БУДЕТ ЗДОРОВ". Телеграмма была отправлена Распутиным в 6 ч. 20 м. утра.

С большими предосторожностями больного перевезли во дворец. Вновь открылось кровотечение. Сделали обычное прижигание железом, не помогло. Царица вне себя от отчаяния. Бедный мальчик лежал белый, как воск с окровавленной ватой у носа. Казалось, что умирает. Царица приказала вызвать Григория Ефимовича. Он приехал. Его привели к больному. Распутин подошел к кровати. Пристально уставился на больного и медленно перекрестил его. Затем сказал родителям, что серьезного ничего нет. Им нечего беспокоиться. И, как будто усталый, он вышел из комнаты. Кровотечение прекратилось. Больной мало помалу оправился. Естественно, что Императрица приписала спасение сына молитвам "Старца". И вера в молитвы "Старца", вера в его угодность Богу еще более окрепла в ней. Она была несокрушима, как гранитная скала. В ней была вся сила Распутина.

Стояла настоящая северная зима. По вечерам мороз доходил до 20 градусов по Реомюру. Снегу было много. Однажды Кегрес, царский шофер, произведенный за войну в прапорщики, катал меня на окончательно сконструированном им автомобиле-санях. Мы летели целиной по снежному полю, преодолевая все сугробы.

Надо было видеть удивление останавливавшихся на дороге крестьян, когда наши сани-автомобиль пересекали их дорогу и неслись по ровному полю, вдоль ее. На одном из заводов были заказаны двое автомобиль-саней для Его Величества и такая же машина для моей части. После войны, уже во Франции, Кегрес, выросший в компаньона Ситроена, сконструировал по этому образцу машину, на которой победил Сахару.

В один из тех зимних вечеров меня посетил в Петрограде необычный гость известный революционер В. Л. Бурцев. Горячий патриот, социалист, Бурцев, после объявления войны, стал на позицию: защищать родину и биться с врагом до победного конца. 3-го сентября 1914 г. он приехал в Россию и был арестован на границе. Тогдашние руководители министерства Внутренних Дел, Маклаков и Джунковский, не понимали всей выгоды для правительства того приезда Бурцева, не понимали, как можно было его использовать. Его предали суду за прежние преступления, судили и по суду сослали в феврале 1915 года в Туруханский край. В августе того же года, благодаря заступничеству французского посла Мориса Палеолога перед Государем, Государь даровал Бурцеву помилование. Вернувшись из Сибири, Бурцев поселился в Твери, откуда наезжал иногда в столицу. И вот, однажды вечером меня вызвали па телефону на моей Петроградской квартире. На мой вопрос - Кто говорит? - я услышал - Владимиров.

- Какой Владимиров? Я не имею удовольствия знать Вас, кто Вы такой?

- Я Бурцев, Владимир Львович Бурцев, - послышался ответ.

У меня, знавшего Бурцева отлично по его революционной деятельности и по его литературным трудам, но никогда его не видавшего в глаза, как-то невольно вырвалось: - Ах, это Вы, Владимир Львович, здравствуйте, чем могу служить?

В постоянной борьбе с революцией, как-то невольно становишься "знакомым" теоретически с ее деятелями и при столкновении с ними в жизни на этой почве происходят довольно курьёзные случаи. Бурцев хотел повидаться со мной. Я предложил ему приехать ко мне на ту самую квартиру, куда он мне телефонирует, через два часа, ровно в 8 ч. вечера. Он, видимо, удивился и обещал приехать.

Повесив трубку, я невольно улыбнулся. Ко мне, к начальнику Государевой секретной охраны, приедет Бурцев и приедет без всякой конспирации, открыто. Чего не делает война и общий фронт против немцев. Взгляд упал на книжные шкафы, где целая полка была занята изданиями Бурцева: "За сто лет" и "Былое". Я перелистал "За сто лет", считавшуюся редкостью. Стал перебирать в памяти прошлое Бурцева. Вспомнил, как он уговаривал моего начальника Зубатова начать работать на революцию, против правительства. Вспомнил, как он, шеф красного розыска, пытается всегда все выпытать, узнать у собеседника. Как он выпытал ловко в свое время у Лопухина, что Азеф был шпионом. И т. д. Многое пришло на память. Надо быть осторожным. Что ему нужно?

Ровно в восемь в передней раздался звонок. Я открыл дверь. Встретились как старые знакомые. Я попросил гостя в кабинет, предложил кресло около письменного стола, сам сел на свое кресло за столом. Бурцев осматривался, сморкался с холоду, протирал очки. Книжные шкафы привлекли его внимание. Посмотрел на стену за моей спиной.

Бурцев начал с просьбы, дабы я дал ему ту мою книгу, что я написал об Азефе. Я разъяснил, что специальной книги о нем я не писал, но что в изданной мною книге: "Партия Социалистов-Революционеров и ее предшественники" много о нем говорится. Я предложил ему эту, только что изданную мою книгу. Он с любопытством стал рассматривать довольно объемистый том. Разговор завязался. Бурцев сел на своего конька - Азефа. Он уверял меня в провокаторстве некоторых чинов политической полиции. Уверял меня, что, давая сведения генералу Герасимову, Азеф в то же время подготовлял цареубийство. Я просил дать доказательства, назвать соучастников. Бурцев отвечал, что не имеет права назвать их, но довольно туманно рассказывал, как подготовлялось покушение на Государя в Ревеле и как тому помогал какой-то весьма важный чиновник, носивший мундир и ордена. Я повторил, что без имен все это бездоказательно. Не доказана ни провокация в данном случае Азефа, ни вина Герасимова.

Затем разговор перешел на войну, на правительство. К моему большому удивлению, передо мной был не социалист интернационалист, а горячий русский патриот. Я нападал на него за ту систематическую ложь, что преподносят своим читателям в своих газетках наши революционеры эмигранты.

"Ну вот и Вы, Владимир Львович, издаете Вашу газету. Думаешь по величине, что это серьёзный орган. И, вдруг, находишь статью: "Три Бога". И по той статье оказывается, что я, полковник Спиридович, один из трех богов, встречаю иногда в Царском Селе с особой каретой Распутина, затем Императрицу Александру Федоровну и везу их обоих на свидание в Царском Селе в какую-то парикмахерскую. Вы понимаете, Владимир Львович, что все это настолько неправдоподобно, настолько смешно и нелепо, понимаете нелепо, что на этот вздор даже не сердишься. Над ним просто хохочешь. А ведь ваша газета претендует на серьезность. И вы считаетесь ведь крупным публицистом. Ну разве это не стыд? Ну где же тут серьёзность?"

Бурцев был смущен, а я, достав из шкафа его газету, показывал злосчастную статью, которая думала утопить и меня, и еще двух богов. Сконфуженный Бурцев оправдывался, что статья была прислана ему одним чиновником из Департамента полиции и т. д. Он интересовался Государем, его характером, что он читает, говорят ли ему правду лица, его окружающие. Спрашивал, веду ли я дневник и настойчиво советовал писать и писать, и записывать все, что делается около меня.

Не обошлось и без курьёза. За дверьми, в соседней комнате послышался густой бас и разговор. Бурцев тревожно насторожился. Я успокоил его, сказав, что там больная и это пришел доктор. Бурцев заинтересовался моей библиотекой. Я похвастался некоторыми редкими революционными изданиями и показал ему его "За сто лет", ставшую уже и тогда библиографическою редкостью. Он был доволен. Книги нас как-то сблизили. Я предложил гостю чаю. Казак Андрей подал нам. Разговор пошел проще.

А пока мы разговаривали, на Фонтанке, около нашего дома суетились, наблюдавшие за Бурцевым филеры Охранного отделения. Установив, что "наблюдаемый" прошел в мою квартиру, они были в смятении. Протелефонировали начальнику отделения. Тот доложил Белецкому, который осведомил даже Хвостова. Когда же Бурцев ушел, я доложил по телефону кратко Дворцовому коменданту, а на следующий день, рано утром, рассказал ему все подробно. Я оттенил, сколь большую пользу могло бы извлечь из его приезда правительство, если бы Маклаков и Джунковский не поступили с ним так нелепо.

В десять утра, при очередном докладе, Воейков доложил Государю о моем свидании. Посмеялись. И, когда Хвостов, на первой аудиенции, после того, стал докладывать о том Государю, Его Величество сказал, смеясь:

"Знаю, знаю" и сам сообщил министру те подробности, о которых тот не мог знать, т. к. я никому, конечно, кроме моего начальника о том не говорил.

12-го, днем, Государь выехал в Ставку, но уже без Наследника. Вместо графа Бенкендорфа, ехал гофмаршал князь Долгоруков (среди друзей - Валя). Сопровождали: флигель адъютанты: Нарышкин, Мордвинов, Силаев. Прибыв на следующий день в Могилев, Государь принял в поезде доклад Алексеева и около полуночи отбыл на Юг.

В пятом часу 14-го декабря прибыли в Киев. После сильных морозов Царского Села здесь нас встретила оттепель. Государь принимал в поезде высшее начальство. Приехали и оставались у Государя до отхода поезда сестры - В. Кн. Ксения и Ольга Александровны и В. Кн. Александр Михайлович.

15-го декабря, в 8 ч. утра, Государь приехал на ст. Черный Остров Подольской губернии. Кругом обширные черные поля. Грязь непролазная. Но погода летняя, хорошая. Государь принял доклад генерал-адъютанта Иванова и рапорт начальника Гвардейского отряда Безобразова. Встречал почетный караул Кавалергардского полка. Было странно видеть их в черных дубленых полушубках. На соседнем поле выстроилась 1-ая Гвардейская кавалерийская дивизия. Также два казачьих полка и три конных батареи. Объехав все части, Государь пропустил их мимо себя.

Граф Фредерикс прошел мимо Государя на правом фланге 4-го эскадрона Конной Гвардии, как шеф эскадрона. Держался на коне отлично, чем поразил всех. В. Кн. Дмитрий Павлович был перед взводом 1-го эскадрона. Кавалерия, несмотря на полтора года войны, представилась блестяще. Государь горячо благодарил части за службу и передал Кавалергардам и Кирасирам Ее Величества (вдовствующей Императрицы) "Ее горячий привет и благословение". После смотра командирам частей был предложен завтрак и чай в поезде, а поезд шел к Волочиску.

После 12-ти прибыли туда. Шел мелкий дождь. На грязном, черном поле стояла 3-я пехотная Гвардейская дивизия, стрелки, батальон Гвардейского экипажа, саперы, артиллерия. Государь медленно объезжал части, разговаривал с офицерами, солдатами, горячо благодарил их и, из-за сильной грязи, мимо себя, маршем, не пропускал. Государь нашел, что вид у войск был "блестящий". К завтраку были приглашены генералы, В. Кн. Кирилл Владимирович и флигель-адъютант Саблин. После завтрака Государь поздравил Саблина с производством в капитаны первого ранга. Теперь это был готовый будущий командир для яхты "Штандарт".

В 3 ч. 35 м. Государь был уже IB Подволочиске. Встречал почетный караул Л.-Гв. Преображенского полка. В нескольких верстах, за местечком, выстроилась 1-ая и 2-ая Гвардейские дивизии с их артиллерией. Подъехав к полю на автомобиле, Государь медленно объезжал полки, беседовал, благодарил, объехал даже дважды и по внутренней линии, дабы видеть больше народу и, когда окончил объезд? уже стемнело. Шавельский стал служить молебен. Гвардии предстоял поход. Назревала большая операция на Южном фронте. Молились перед походом. Темными силуэтами вырисовывался на эстраде священник и певчие. Торжественно неслось пение. Раздалось величественное "Многая, многая лета". А когда Государь, сев в автомобиль, прокричал войскам: "Прощайте!", а автомобили тронулись, бросая на поле снопы света, все темное поле огласилось буквально каким-то ревом урррааа... И этот рев провожал Государя, пока не доехали до станции.

К высочайшему обеду были приглашены начальники отдельных частей. В этот день Государь осмотрел 84 тысячи войск гвардии и, как державный хозяин, гостеприимно накормил у себя в поезде 105 командиров. Гофмаршальская часть оказалась вполне на высоте. Государь остался очень доволен смотрами и находил войска "блестящими".

После девяти вечера императорский поезд отбыл на Север. В ночь на 17-ое прибыли в Могилев. Утром переехал Государь во дворец.

18-го декабря в Ставку приезжал Белецкий. С ним, в здоровую атмосферу фронта, хлынул поток грязи тыла. По моменту все сплеталось около имени, почтенной по годам, фрейлины М. А. Васильчиковой, а, через ее голову, било по Императрице. Русские люди, считавшие себя патриотами, распространяли самые гнусные сплетни, что Государыня, как немка, хочет заключения сепаратного мира. Что того добивается вся немецкая партия при дворе и т. д. Все эти сплетни не имели никакого серьёзного основания.

Никаких немецких влияний при русском дворе во время войны не было. Не было и ничего похожего на какую-то немецкую партию. Государь и Царица Александра Федоровна, более чем кто либо, были проникнуты здоровым русским национализмом, неприязнью, если не ненавистью, к Императору Вильгельму, непримиримостью к немцам по войне и верностью к союзникам. И все это они доказали в полной мере своею жизнью до последней минуты. Эпизод с фрейлиной Васильчиковой как нельзя лучше доказывает это русско-союзническое настроение Их Величеств.

Фрейлина Мария Александровна Васильчикова, дочь Гофмейстера Васильчикова, занимавшего пост директора Императорского Эрмитажа с 1879 по 1888 г. и умершего в 1890 г. Ее мать, рожденная графиня Олсуфьева. Ее хорошо знали все члены династии. Она была очень дружна с В. Кн. Елизаветой Федоровной И, когда та жила с мужем в Петербурге, подруги виделись почти ежедневно. Они не раз гостили друг у друга в имениях. В хороших, дружеских отношениях была Васильчикова и с братом Государыни, Вел. Герцогом Гессенским.

Государыня Александра Федоровна, узнав М. А. Васильчикову, полюбила ее. Во время японской войны Васильчикова помогала Царице по заведыванию ее складом в Зимнем дворце. Последние перед войной годы Васильчикова жила в своем небольшом имении - Клейн Вартенштейн, близ Вены, в Австрии. У нее были большие связи с австрийской аристократией и в дипломатических кругах Вены и Берлина. В феврале 1913 года Васильчикова приезжала в Петербург. Она была принята Их Величествами и однажды была приглашена на завтрак, на котором была только царская семья. После завтрака, прощаясь с Васильчиковой в кабинете, Государь сказал: "Живите спокойно в Австрии, но изредка приезжайте нас проведать. Бог даст, войны, сколько это будет в моей власти, не будет." Прощаясь, Государь поцеловал руку Васильчиковой и, когда та, сконфуженная неожиданностью, что-то сказала, Государь, со свойственной ему чарующей улыбкой, сказал: "Можно старому другу".

С объявлением войны М. А. Васильчикова была объявлена под домашним арестом в ее имении Клейн Вартенштейн.

25-го февраля 1915 г. (10 марта нового стиля) М. А. Васильчикова, по инициативе высших немецких властей обеих немецких империй, отправила Их Величествам первое письмо с целью начать переговоры о мире. В то время русская армия победоносно наступала по Галиции. Только что был занят Перемышль. Немцы начали переброску корпусов с французского фронта на русский. В этом письме М. А. Васильчикова сообщала следующее:

К ней явились два немца и один австриец, не дипломаты, но люди с большим положением и лично известные Императорам Германскому и Австрийскому и находящиеся с ними в сношениях. Они просили Васильчикову довести до сведения Государя, что, может быть теперь, когда все в мире убедились в храбрости русских, и пока все воюющие стоят еще в одинаковом положении, может быть именно теперь Государь возьмет на себя инициативу мира.

"Не будете ли Вы, Государь, - так передавала Васильчикова слова, сказанные ей ее посетителями, - властитель величайшего царства в мире, не только царем победоносной рати, но и царем МИРА".

"У Вас у первого явилась мысль о международном мире и по инициативе Вашего Величества созван был в Гааге мирный конгресс. Теперь одно Ваше могучее слово и потоки, реки крови остановят свое ужасное течение. Ни здесь, в Австрии, ни в Германии нет никакой ненависти против русских. Одно Ваше слово и Вы к Вашим многочисленным венцам прибавите венец бессмертия".

Так говорили немцы М. А. Васильчиковой. На вопрос же ее, что она может сделать в этом деле, посетившие ее ответили так:

"Так как теперь, дипломатическим путем, это невозможно, поэтому доведите вы до сведения Русского Царя наш разговор; тогда стоит лишь сильнейшему из властителей, непобежденному, сказать слово, и, конечно, ему пойдут всячески навстречу".

"Ваше Величество, - так заканчивала свое письмо Васильчикова, - я себя чувствовала не в праве не передать все вышеизложенное, которое теперь, вследствие того, что ни в Германии, ни в Австрии нет Вашего представителя, мне пришлось высказать. Молю меня простить, если Ваше Величество найдете, что я поступила неправильно. Конечно, если бы Вы, Государь, зная Вашу любовь к миру, пожелали бы через поверенное близкое лицо, убедиться в справедливости изложенного, эти трое, говорившие со мною, могли бы лично высказать в одном из нейтральных государств, но ЭТИ ТРОЕ - не дипломаты, а, так сказать, эхо обеих враждующих стран." Далее следовала подпись Васильчиковой.

Письмо это через Швецию было переслано Императрице Александре Федоровне, которая 22 марта переслала письмо Государю в Ставку, причем написала: "Я, конечно, более не отвечаю на ее письма".

Никакого ответа на свое письмо Васильчикова не получила.

17-го (30) марта 1915 года Васильчикова вновь послала письмо Государю уже непосредственно, лично. Упомянув о том, что Государь, вероятно, не получил ее первое письмо, она сообщала, что к ней вновь приезжали все те же три лица и просили повторить Его Величеству все написанное в первом письме. Германия и Австрия желают мира с Россией. Государь, как победитель, может первый произнести слово "мир" и реки крови иссякнут и страшное теперешнее горе превратится в радость.

Англия намерена завладеть Константинополем, дабы оставить его за собой. Из Дарданел сделает второй Гибралтар. С Японией она переговаривается, дабы предоставить Японии занять Манджурию. "О, если бы Пасхальный звон возвестил бы мир", писала Васильчикова и поздравляла с праздником Пасхи. После же подписи имелась приписка: "Если Ваше Величество желали бы прислать доверенное лицо в одно из нейтральных государств, чтобы убедиться, здесь устроят, что меня освободят из плена и я могла бы представить этих трех лиц Вашему доверенному лицу".

И на это второе письмо ответа не последовало. Но Берлинская дипломатия не покидала надежды добиться начала переговоров о мире. В мае 1915 года, к Васильчиковой приехал нарочный из Берлина. Ее приглашали приехать в Берлин, дабы повидать находившегося там в плену ее племянника. Она поехала. С ведома Императора Васильчикова пользовалась в Берлине полной свободой. Ей были предоставлены права и льготы, которыми не пользовались другие иностранцы. Ей показали лагери, где помещались русские пленные, которые произвели на нее самое лучшее впечатление. Ей предоставили возможность разговаривать с русскими пленными. Те ни на что не жаловались и говорили лишь, что, им скучно без русской бани, так как раз в неделю им предоставляется купаться в бассейне.

В Берлине Васильчикову посетили многие ее знакомые из дипломатического мира и несколько раз с ней подолгу беседовал ее старый знакомый министр Иностранных дел фон Ягов. Ей было заявлено, что Император Вильгельм желает заключения мира. Все сказанное фон-Яговым было облечено в некое "резюмэ", на французском языке. Фон-Ягов просил вновь написать письмо Государю и переслать ему "резюмэ", заключавшее в себе то, чего хочет Император Вильгельм, немецкая дипломатия, хочет Германия.

14-го (27) мая 1915 года Васильчикова отправила из Берлина Государю свое третье письмо. Она рассказала Государю, как вызвали ее в Берлин, что она там видела и слышала, упомянула о двух своих прошлых письмах и переслала составленное фон-Яговым "резюмэ".

Вкратце содержание этого "резюмэ" таково. Все здесь держатся того мнения, что мир Германии и России - вопрос жизни и смерти для обеих стран. В мир должна быть включена и Австрия. Необходимо прекратить бойню именно теперь, когда ни одна из сторон не разбита. Россия больше выиграет, если заключит мир с Германией. Англия не есть верный союзник. Она любит, чтобы другие вынимали для нее каштаны из огня. Германия нуждается в России сильной, и монархической и оба соседние царствующие дома должны поддерживать свои старые монархические и дружеские традиции. Продолжение войны считается здесь опасностью для династии. Здесь отлично понимают, что Россия не хочет покинуть Францию, но и в этом вопросе, - вопросе чести для России, Германия понимает ее положение и не будет ставить ни малейших препятствий к справедливому соглашению.

Далее говорилось о Царстве Польском, Италии, военнопленных, об ошибках, которые делает В. Кн. Николай Николаевич. Васильчикова сообщала затем, что она сама была приглашена завтракать в Вольфсгартен к Вел. Герцогу Гессенскому, с какой любовью он говорил об Их Величествах, как он искренно, желает мира и как он радовался, что фон-Ягов решился откровенно высказаться.

"Смею просить, писала Васильчикова, приказать дать мне ответ, который могу передать фон-Ягову. Я буду его здесь ждать, а потом, увы, должна вернуться в Клейн Вартенштейн."

"Если бы Ваше Величество решили с высоты престола произнести слово мир, Вы решите судьбу народов всего мира и, если Вы пришлете доверенное лицо, одновременно такое же лицо будет послано отсюда для первых переговоров".

После подписи была приписка: "Если бы Ваше Величество пожелали, чтобы я, лично, передала все слышанное и все, что видела здесь и в Германии, облегчите мне всячески путешествие в Царское Село, но я должна все же вернуться в Австрию до окончания войны".

Подождав некоторое время ответа на свое письмо и не получив его, Васильчикова вернулась в Клейн Вартенштейн. Немцы же начали свое наступление в Галиции.

В декабре 1915 года, те же лица, два немца и австриец, вновь приехали к Васильчиковой в Клейн Вартенштейн и стали уговаривать ее съездить лично в Россию и лично передать Его Величеству все то, что она писала в своих письмах по поводу мира, что излагала в "резюмэ". Васильчикова колебалась, но желание посетить Россию, где у нее скончалась мать, взяло верх. С немецким паспортом, в сопровождении доверенного лица, Васильчикова отправилась сначала в Дармштадт к Вел. Герцогу Гессенскому. Великий Герцог очень желал прекращения войны и, независимо от писем Васильчиковой, делал попытки завязать переговоры о мире, но безуспешно.

В половине апреля 1915 года Герцог отправил письмо своей сестре Императрице Александре Федоровне, в котором высказал мысль, что следовало бы строить мост для мирных переговоров. Он даже сообщил, что послал доверенное лицо в Стокгольм, которое могло бы вступить в переговоры, частным образом, с тем лицом, которое пришлет Государь. К концу апреля это доверенное лицо Герцога было в Стокгольме, но напрасно. Царица, получив письмо от брата в то время, как Государь был в Ставке, немедленно дала знать в Стокгольм, дабы присланный не беспокоился ждать и что время для мира еще не настало. Письмом же Государю она сообщила о том, прибавив, что поспешила кончить все до его приезда, зная, что происшедшее будет для него неприятно.

Теперь, узнав о поездке Васильчиковой, Герцог отнесся к ней очень сочувственно и снабдил ее письмом к Их Величествам. В письме он выражал надежду, что Их Величества выслушают Васильчикову, поздравлял с Новым Годом и выражал надежду, что он принесет мир. Затем Васильчикова приехала в Берлин, где имела беседы с фон-Яговым и получила "резюмэ" для вручения Его Величеству. Это "резюмэ" по существу было повторением того, что было отправлено 14 (27) мая 1915 года.

Через Данциг Васильчикова приехала в Стокгольм, где в посольстве получила русский паспорт. Обедала у нашего посла. Далее ехала на Хапаранду, где ее документы были просмотрены консулом. При просмотре документов на границе Васильчиковой посоветовали по приезде в Петербург побывать в штабе армии на Дворцовой площади, что она и обещала сделать. Ехала Васильчикова от Торнео до Петербурга одна и в 6 часов утра 2 (15) декабря приехала в Петербург и остановилась в гостинице Астория, где с трудом достала для себя комнату.

Тотчас же по приезде Васильчикова написала письмо Императрице, прося принять ее, как делала обычно, приезжая в Петербург и отправила с ним письмо Герцога Гессенского и "резюмэ"

Вскоре из дворца протелефонировали, что письмо вручено по назначению. В тот же день Васильчикова зашла в штаб на Дворцовой площади, где ее допросили о причине ее приезда, на что она объяснила, что отпущена из Австрии в Россию на три недели под поручительство Великого Герцога Гессенского, ввиду смерти ее матери. И что, если она не вернется, то ее имение будет конфисковано.

6-го декабря Начальник штаба Северо-Западного фронта генерал Бонч-Бруевич телеграфировал о Васильчиковой генералу Алексееву и спрашивал, можно ли допустить выезд ее заграницу и, если да, то можно ли при выезде подвергнуть ее тщательному допросу и осмотру. Генерал Алексеев положил резолюцию: "Пропустить можно. Опрос учинить можно, а досмотр только при сомнениях. Нет надобности наносить лишнее унижение, если в этом не будет надобности".

Поджидая ответа о приеме из дворца, Васильчикова отправила по почте письмо В. Кн. Елизавете Федоровне и никуда из Петербурга не выезжала. Но ответа не было. Между тем, благодаря обширным связям Васильчиковой и родству, в высшем обществе распространился слух об ее приезде и пошли сплетни об ее, якобы, измене, о том, что она шпионка. Эти слухи дошли до Васильчиковой. Видя, что дело принимает странный оборот, она обратилась к министру Иностранных дел Сазонову, прося принять ее. Сазонов назначил час приема. Принял он ее нелюбезно и даже сердито. Сазонов сказал, что он знаком с ее письмами к Государю, который давал их ему читать, знаком хорошо и с "резюмэ". Он очень пренебрежительно говорил об Императоре Вильгельме и о Герцоге Гессенском и заявил: "Пока я у Цепного моста и пока Германия и Австрия не будут стерты в порошок - мира не будет". Они расстались.

Неудача приезда была для Васильчиковой очевидна. Царское Село хранило полное молчание. Васильчикова решила ехать обратно. Но в Петербурге уже поднялся настоящий скандал. Председатель Гос. Думы Родзянко и многие другие кричали по гостиным, что приехавшая из Австрии Васильчикова хлопочет о сепаратном мире, что того добивается "немецкая партия при дворе", что того хочет Царица Александра Федоровна.

Легенда росла и обрастала подробностями. Уже говорили, что навстречу Васильчиковой было послано доверенное лицо, что ее очень ласково, но тайно, приняли в Царском Селе, что она тайно выезжает туда неоднократно. Говорили о целом немецком комплоте, во главе которого стоит Императрица. Больше всех трубил Родзянко. Слухи эти дошли и да Их Величеств. Государь был очень недоволен всем происшедшим и приказал Министру Внутренних дел Хвостову ликвидировать все дело, а Васильчикову выслать из Петербурга.

В отсутствии Васильчиковой, в ее номере, был произведен обыск, но вообще ничего обнаружено не было. Явившийся министр Хвостов с Белецким объявил Васильчиковой, что, по Высочайшему повелению, она подлежит аресту и высылке из Петербурга. На вопрос, за что, Белецкий пояснил, что английский посол Бьюкенен заявил, что он не может спокойно спать, пока А. А. Васильчикова находится в Петербурге.

В министерском вагоне, в сопровождении жандармского офицера, чиновника Министерства Двора и четырех чинов охраны, Васильчикова была отвезена в имение своей сестры Милорадович, что около Боровичей, Хорольского уезда, Черниговской губернии. Там она и жила до самой революции.

О Васильчиковой иначе не говорили, как о шпионке.

В более низшие слои общества эта легенда прошла, как нечто неясное, но нехорошее, во что была замешана Императрица. Газеты инсинуировали на Васильчикову. Она сама просила министра Двора или принять меры против печатания оскорбительных для нее статей, или снять с нее звание фрейлины. Последнее было исполнено.

Приехавший с докладом Белецкий доложил, какие меры приняты для наблюдения за Васильчиковой. Он доложил, что делу придано совершенно неправильное освещение и обвинял в этом главным образом Родзянко, который в заседании Бюджетной комиссии дал ряд неверных о том сведений. Сведения эти были использованы прессой.

Из приезда Васильчиковой устроили скандал, которым, через ее голову, били по Императрице. Таково было враждебное отношение к Ее Величеству даже среди высшего общества. То было знамение времени. Прелюдия революции. Их Величества, в угоду "общественному мнению", пожертвовали тогда М. А. Васильчиковой, которую давно и хорошо знали. Она этого не заслуживала.

19-го декабря вечером Государь выехал на фронт для осмотра войск. Утром 20-го прибыли на ст. Заморье на Западном фронте. Главнокомандующий Эверт рапортовал Государю. Почетный караул был от Лейб-Гренадерского Екатеринославского полка. Парадом командовал генерал-адъютант Куропаткин. Когда-то популярный военный министр, Главнокомандующий армией против японцев, сторонник "терпения, терпения". В. Кн. Николай Николаевич не любил его и при нем Куропаткин не мог ничего получить на фронте. Алексеев, бывший когда-то учеником Куропаткина, помог ему. Куропаткина назначили командиром Гренадерского корпуса.

Сегодня его корпус представлялся Государю, стоя на правом фланге войск. Осмотрев войска, пропустив их мимо себя и, поговорив с офицерами и солдатами, Государь обратился к войскам с речью, в которой были следующие знаменательные слова: "Я сказал в начале войны, что я не заключу мира, пока мы не выгоним последнего неприятельского воина из пределов наших и не заключу его иначе, как в полном согласии с нашими союзниками, с которыми мы связаны не бумажными договорами, а истинной дружбой и кровью".

Эти слова являлись лучшим опровержением тех слухов и сплетен, которыми был насыщен Петербург в последнее время. Да и не один Петербург.

Затем Государь еще раз обошел войска, еще поговорил с ними и, еще благодарил их от солдата до командующего армией. Генерал Эверт произнес здравицу за Государя, что было покрыто восторженным ура. К столу были приглашены генералы и начальники отдельных частей.

21-го декабря утром, сев в автомобиль, Государь посетил расположение полков гренадерских: Самогитского, Киевского и Московского. В Самогитском полку Государь входил в землянки, смотрел их устройство, смотрел соломенную подстилку, на которой спали солдаты. В Киевском полку зашел в походную церковь и прослушал там молебен. Государь прошел на наблюдательный пункт 3-ей батареи Ивангородского тяжелого дивизиона, расположенного на высоте. Это было серьезное место. Эверт предупредил Государя и Государь пригласил с собою только его, Куропаткина, начальника артиллерии и дивизиона. Вернувшись с пункта, Государь попробовал пищу в 16 роте Самогитского полка, нашел ее хорошей и поблагодарил кашевара. Государь сердечно благодарил полки.

Сев в автомобиль, Государь проехал к Московскому полку, что был расположен в сосновом бору близ дер. Юшкевичи. Государь обходил роты, выстроенные перед землянками. Заходил в землянки и заметил, что в одной дымила печь. Доложили, что она еще не обгорела, так как была лишь накануне сделана. Осмотрел нары солдат и остался всем доволен. Поблагодарив полк, Государь прошел к кухням. Попробовав пищу у кашевара 12 роты, Государь сказал: "У тебя пища сверх отличного!" (Это было техническое выражение оценки стрельбы). Поблагодарив еще раз офицеров, Государь снялся с ними общей группой и проехал в штаб корпуса, в дер. Чернихово. Государь принял доклад начальника штаба, осмотрел помещение и, поблагодарив Куропаткина, отбыл на станцию Погорельцы. Там Государя встретил командующий 3-ей армией Леш. Предстоял смотр 9-го корпуса.

В час дня Государь подъехал к Вологодскому полку. Солдаты были около землянок, вне строя. Приняв рапорты дежурного по полку и командира полка, Государь обошел роты, здоровался, благодарил. Прошел к Архангелогородскому полку, который успел выстроиться в резервной колонне. Государь здоровался, благодарил за службу и прошел в церковь Костромского полка, Она была устроена в сарае. Вместо колоколов, звонили в подвешенные по размеру куски рельс. Солдат звонарь демонстрировал колотушкой прелестный, перезвон, трезвон. Два священника, в полном облачении, встретили Государя с крестом и евангелием. Звонарь трезвонил. Начался молебен. Пел дивный хор. И, вдруг, со стороны неприятеля, стала доноситься канонада.

Неприятель вдруг начал сильный, артиллерийский огонь. Выйдя из церкви, Государь направился к палаткам. Офицеры окружили Государя. Шли вместе. "Благодарю вас, господа, за честную и беззаветную службу мне и, родине", говорил Государь. "Рады стараться Ваше Императорское Величество!" отвечали просто, восторженно, искренно. Государь благодарил солдат. Пройдя к кухне 1-ой роты, Государь пробовал пищу, поел, спросил кашевара, как его зовут, откуда он, кого оставил в деревне. "Пища у тебя вкусная, сказал Государь, "Спасибо кашевар!" Тот заорал: "Рад стараться, Ваше Императорское Величество!"

Пошли, к землянкам. Государь входил в них, осматривал все и выразил удовольствие начальнику дивизии. Командиру же Вологодского полка Государь сказал: "Благодарю Вас. Я нашел ваш полк в блестящем состоянии."

В 2 ч. 10 м., под крики ура, Государь отбыл в расположение 42 пехотной дивизии. Автомобиль ехал, тихо по проселочной дороге. Вдоль пути стояли солдаты, крестьяне, сестры милосердия; все попросту махали, кто чем мог, кричали ура. Улыбаясь, Государь отдавал честь. Кругом восторг.

Через двадцать минут приехали в деревню Новоселки. В боевой амуниции был выстроен 169 Луцкий полк, а у землянок стоял без оружия 168 Миргородский. Была и артиллерия и разные команды. Приняв рапорт начальника дивизии, Государь обошел все части, осмотрел землянки, спрашивал не тесно ли, тепло ли. В землянке 11 роты перед образом горели восковые свечи. Государь перекрестился. В землянке офицерского собрания Государь поинтересовался, не темно ли там. Выйдя из собрания, Государь остановился. Офицеры тесным кольцом окружили, его. Государь благодарил их за службу и сказал, что не заключит мира, пока не доведет войны до конца в тесном союзе с союзниками.

Государь говорил с офицерами артиллеристами. Говорил, как знающий их дело. Священник 42 артиллерийской бригады Кошубский продекламировал свои стихи на переживаемый момент. Государь симпатично благодарил батюшку.

Увидав кубанских казаков, Государь благодарил их. Те ответили могучим ура. Обойдя Луцкий полк, Государь благодарил солдат и офицеров. В Три с половиной часа, поблагодарив высших начальствующих лиц, Государь отбыл на станцию Погорельцы. На станции были осмотрены лазареты В. Кн. Марии Павловны и члена Гос. Думы Пуришкевича. Государь очень милостиво благодарил командира корпуса Парчевского за блестящее состояние виденных войск. На ночевку, из боязни обстрела, императорский поезд отвели на станцию Кайданово.

22-го декабря императорский поезд вновь продвинулся на фронт, на станцию Уши, на линии Минск-Молодечно. Государь осмотрел полки Кавказской гренадерской дивизии. На ночь опять отошли на ст. Ратомка, а 23-го, в 9 с половиной часов поезд был на станции Вилейка. Государь смотрел войска 2-ой армии, полевой госпиталь, после чего отбыл в Царское Село. 24-го, в Сочельник, вернулись в Царское Село.

Поздно вечером, в Сочельник, меня потребовал Дворцовый комендант. Поздравляя, генерал Воейков вручил мне ленту, звезду и крест ордена Св. Станислава первой степени. Генерал объяснил мне, что несколько времени тому назад Императрица Александра Федоровна сказала ему, чтобы он не забыл исходатайствовать мне к празднику эту награду. Это совпадало с тем временем, когда, уступая просьбам Хвостова, Царица просила Государя не назначать меня градоначальником в Петербург. Мне передавали лица близкие Ее Величеству, что, сделав это, Царица чувствовала некоторую неловкость по отношению меня и неправоту. Хорошая по душе была Царица женщина; очень хорошая, но слишком была самонадеянная.

Генерал поздравлял меня с царскою милостью, благодарил за службу. Я же благодарил его за доброе ко мне отношение.

Петербургское общество только и говорило, что о раскрытой "измене" Васильчиковой, центр которой в Царском Селе. Никто не считался с энергичным, безупречным поведением Их Величеств в деле Васильчиковой. Родзянко, Сазонов и Хвостов, каждый по своему, выставляли себя спасителями отечества, которому в том деле никакой опасности не угрожало. Каждый приписывал себе заслугу в том, что миссия Васильчиковой провалилась. А, между тем, это настоятельное желание немцев покончить тогда войну было весьма показательно. Будь тогда на месте Сазонова более талантливый и ловкий дипломат, может быть, он, совместно с дипломатами союзных стран, и придумал бы какое либо более выгодное и для России, и для союзников решение относительно предложения немцев.

А ведь немцы тогда делали это предложение на всех фронтах, всем союзникам. Только отдельно. Но наш Сазанов лишь молился на союзников. А в деле Васильчиковой лишь ругался. Наши же либеральные круги и высшее Петербургское общество не нашли ничего лучшего, как поднять бурю клеветы на Государыню, как на немку. Это настроение столицы отравило тогда праздники.

Император Николай II весь отдавался войне. Верховный Главнокомандующий заслонял в нем монарха вообще. Он как бы недооценивал того, что происходило в тылу, в "политике".

Тыл со всеми интригами был ему противен. Его влекло на фронт, как каждого военного. Он был слишком военный. Это был его недостаток, как монарха, сказавшийся во время войны, обусловленный войною, ее злободневными интересами. И теперь, в этот щекотливый момент государственной жизни России, когда присутствие монарха в центре политической жизни страны было существенно необходимо, Государь стремился на фронт, к армии. И, желая встретить Новый Год на фронте, со своей армией, которую он так сильно любил, Государь 30-го декабря выехал в Ставку, куда и прибыл 31-го утром.

31-го декабря Государь обратился к армии и флоту со следующим приказом:

"Минул 1915 год, полный самоотверженных подвигов моих славных войск. В тяжелой борьбе с врагом, сильным числом и богатым всеми средствами, они истомили его и своею грудью, как непреоборимым щитом родины, остановили вражеское нашествие.

В преддверии нового 1916-го года Я шлю вам мой привет, мои доблестные воины. Сердцем и мыслями я с вами в боях и окопах, призывая помощь Всевышнего на вашим труды, доблести и мужество.

Помните, что без решительной победы над врагом наша дорогая Россия не может обеспечить себе самостоятельной жизни и права на пользование своим трудом, на развитие своих богатств.

Проникнитесь поэтому сознанием, что без победы не может быть и не будет мира. Каких бы трудов и жертв нам ни стоило это, мы должны дать родине победу.

В недавние дни Я приветствовал некоторые полки на прославленных сентябрьскими боями полях Молодечно и Вилейки. Я сердцем чувствовал горячее стремление и готовность всех и каждого до конца исполнить свой святой долг защиты родины.

Я вступаю в Новый Год с твердою верою в милость Божию, в духовную мощь и непоколебимую твердость и верность всего русского народа и в военную доблесть моих армии и флота."

Двенадцатый час ночи в Могилеве под Новый, 1916 год. Легкий мороз. Бледно светит луна. Несется колокольный звон. По направлению церквей идут горожане, офицеры, команды солдат. Идут встречать Новый Год за общей молитвой с Царем. Государю нездоровилось, но он приехал в штабную церковь. Начался молебен. Отец Шавельский сказал хорошее слово. Когда читали молитву о даровании победы, Государь, а за ним вся церковь, опустились на колени. Молебен кончился. Приложились ко кресту. На душе было радостно. Несколько спутников по нашему вагону поезда "Литера Б" пошли ко мне встретить по традиции Новый Год с бокалом вина. Благодаря любезности полицмейстера, удалось припрятать заблаговременно несколько бутылок шампанского.

Хлопнула пробка. Выпили за здоровье Державного Вождя с Семьей. Чокнулись за здоровье родных, друзей, знакомых. Поздравили по телефону ДВОРКОМА, как называли моего Воейкова. Закусили, и началась беседа. Говорили о том, что может принести Новый Год. Прочитали Государев приказ; он очень всем нравился.

Русский Царь никогда не лгал в своих обращениях к народу. Ныне он вновь на весь мир сказал твердое слово о том, когда может быть заключен мир. Только глупцы, политические сплетники и интриганы, эти бессознательные пособники немцев, могут утверждать, что-либо противное. Так горячо говорил один из присутствующих. И все с ним соглашались. У всех была безусловная твердая вера в успех на фронте. Но все боялись за тыл.

Сплетни, развал в тылу пугали каждого вдумчивого человека. "Нет настоящего министра внутренних дел", сказал X. Нет энергичного премьер-министра. Нет человека, в которого бы верили, за которым бы шли. Вот когда приходится лишний раз вспомнить Петра Николаевича Дурново, вспомнить Столыпина. Они бы зажали тыл. Они бы навели порядок. С этим нельзя было не согласиться. "А Старец?" спросил кто-то. "Да ну его к..." запротестовали все. "Москва, Москва плоха, вот в чем главное дело", спокойно процедил XX, попыхивая сигарой. Завязался спор, но XX, женатый на богатой москвичке, знал, что говорил. Наговорившись вдоволь, облегчив душу, стали расходиться.

Что-то даст Бог? На все Божья воля.