Первая Мировая война

24 января 1919 г. В. И. Ленин поручил Л. Д. Троцкому "поехать на встречу с Вильсоном". Но, чтобы позиции Советской России были усилены, Троцкому - главе Реввоенсовета - желательно было накануне этой встречи отбить у белых несколько городов. Троцкий отложил на время дипломатическое поручение и усилил наступательные действия. 4 февраля 1919 г. Красная Армия взяла Киев. В тот же день народный комиссар иностранных дел Чичерин объявил о готовности своего правительства "вступить в немедленные переговоры на Принцевых островах или в любом другом месте со всеми союзными державами вместе или с отдельными державами по отдельности или с любыми русскими политическими группами, как того пожелают союзные державы".

Нота Чичерина открывала дорогу к реальным переговорам. В ней выделялись три группы проблем - экономические, территориальные и политические. В первой области Москва готова была обсудить проблему выплаты долгов, речь шла о поставках сырьевых материалов, о предоставлении концессий. Сложнее виделась вторая проблема. С точки зрения Чичерина проблемой являлось не отсечение русской территории и не создание на ней новых государств, а использование этих государств, отношение этих государств к России, разрешение этих государств пользоваться своей территорией третьим сторонам. Народный комиссар настаивал, что "сохранение на любой части территории прежней Русской империи, за исключением Польши и Финляндии, вооруженных сил Антанты или войск, поддерживаемых союзными правительствами... должно быть классифицировано как аннексия".

Потрясающим, собственно, было согласие Ленина на союзное влияние в Польше и Финляндии, но Запад предпочитал видеть свое: ему предлагалось покинуть собственно русские территории. Стратегия Ленина заключалась в том, чтобы исключить для Запада роль инициатора реформ в русских делах Он сажал Запад по одну сторону с русскими белыми и сепаратистами.

Разумеется, белые (в данном случае представленные вышеупомянутой Русской политической конференцией) резко выступили против переговоров Запада с Советами, против той политики, которую они назвали "точным повторением политики, проводимой большевиками со времен Брест-Литовска". Русских эмигрантов возмущало обсуждение Западом вопросов о территориальных уступках России. Большевики, с точки зрения эмигрантов, с такой же легкостью отдавали русские земли Западу, с какой вчера отдавали их немцам.

Нота Чичерина, возможно, негативно подействовала на чувствительного Вильсона. В ней все же говорилось о Западе как о силе, без помощи которой белое движение не могло бы надеяться на победу в борьбе с красными. Президент Вильсон хотел видеть себя не ангажированным противником красных, а надпартийным судьей русских дел. Но наибольшую ярость возможные официальные контакты с большевиками на их условиях вызывали во Франции. Правая парижская пресса писала, что, подобно тому как в 1823 г. британский премьер Каннинг "зарезервировал" Латинскую Америку для британской торговли (закрывая ее от европейских держав), так и в 1919 г. обе англосаксонские державы идут своим курсом - резервируют огромные (российские) районы мира как зону своего доминирования. В этой ситуации еще более настойчивым мотивом французов становится аргументация выгод переориентации Парижа с России на Польшу, которой следует как можно быстрее предоставить военную помощь.

Решительное противодействие белых и жесткость французов не могла не воздействовать на позицию англичан. Вокруг Черчилля группируются сторонники силовой политики в отношении России - и премьер Ллойд Джордж не мог игнорировать нажима правых и в феврале 1919 г. начинает склоняться к сомнениям относительно эффективности мирных усилий. 12 февраля премьер-министр на заседании кабинета согласился с необходимостью интенсифицировать помощь белым: "Нужно, чтобы миллион человек маршировал из Одессы и со стороны Польши".

Ллойд Джордж обязал своих военных сделать оценку ситуации проанализировать четыре возможности: интервенция, эвакуация, материальная помощь антибольшевистским правительствам в России, оборона "всех этих государств, которые в своей защите зависят от великих держав".

В результате идея западного арбитража в русских делах оказалась мертворожденной. Все предшествующие контакты Запада противились этому повороту. Колчак, по свидетельству генерала Нокса, ощутил себя преданным. Его язык не отличался утонченностью: "Внезапно вся Россия по радио узнала, что ее герои, сражающиеся на стороне цивилизации, приравнены к кровавым, ведомым евреями, большевикам".

Совсем иным был ответ советского правительства и он произвел впечатление на "большую четверку". При условии невмешательства иностранных держав во внутренние русские дела, советское правительство обещало выплатить Западу долги, поставить сырьевые материалы, предоставлять на выгодных условиях концессии и даже отказаться от части своей территории. Что касается пропаганды, то Москва обещала умерить свой пыл и не вмешиваться во внутренние дела западных стран.

За Западом оставалась трактовка этого документа. Клемансо пришел от него в восторг: вот он, макиавеллизм в чистом виде - мнимая чистота советских помыслов декларировалась на фоне безудержной жадности Запада. Такие приемы использовались западными пособниками большевиков, создававшими во всех европейских (и не европейских тоже) странах коммунистические партии. На Париж восточное иезуитство не действует - французское правительство оказалось несгибаемым. Обладая самой большой армией на континенте, доминируя на европейском Западе, правительство Клемансо предпочло поставить на победу белых армий. Если они победят, Париж рассчитывал сделать ослабленную Россию частью профранцузской системы. Разумеется, не были забыты и огромные французские инвестиции в русскую промышленность и транспорт Клемансо напомнил, что "Франция инвестировала в Россию около двадцати миллиардов франков, две трети этой суммы пошли в ценные бумаги русского правительства, а остальное - в промышленные предприятия".

Теперь, после злоключений мировой войны, когда финансовый центр мира переместился на Уолл-стрит, Франции самой нужно было платить по обязательствам военных лет, и возвращение русскими долгов было бы как нельзя кстати.

Но еще более важной являлась стратегическая оценка будущего. Хаос в России может дать шанс Германии, и та, при благоприятном стечении обстоятельств, компенсирует в России с лихвой все то, что потеряла на Западе. Никакая цена не казалась излишней, когда речь заходила о способах предотвращения русско-германского сближения. В этом отношении Франция оказалась кровно заинтересованной в сохранении оси Россия-Запад, иначе ситуацией могли воспользоваться тевтоны. Среди русских (это главное) Париж видел своим союзником кого угодно, но не тех, кто подписал Брест-Литовский договор. Более, чем кто-либо на Западе, надеясь на победу белых, именно французы торпедировали попытки ослабить ожесточение кровопролитной гражданской войны и наладить связь с Россией любых возможных политических цветов.

Стоит скорбеть о крахе этой попытки, ведь гражданская война унесла пять миллионов русских жизней, вдвое больше, чем первая мировая война. Однако политическая необходимость (какой она виделась) не знала жалости. Париж был непреклонен, и встречи лидеров России и Запада ушли из круга реальных возможностей. Они отодвинулись на многие десятилетия.

Не следует винить одних французов. Президент Вильсон также проявил решающее недоверие к большевикам. Он расценил советский ответ на приглашение русским фракциям собраться на Принцевых островах как оскорбительный, "выявляющий намерение большевиков добиться двух целей поделить между собой добычу и добиться признания". Ну а каков был официальный ответ белых сил? Его попросту не было. Это извиняло и без того нерасположенного к контактам с красными президента Вильсона. К сожалению, говорил президент журналистам, на приглашение откликнулись лишь "наименее желательные" элементы России. Не подали свой голос те, "кто мог бы восстановить в стране порядок".

И все же шанс следовало испытать до конца. Оставить Европу в разоре, в условиях опасности социального взрыва, детонируемого из России, Вильсон не мог. В качестве последнего средства следовало разыграть карту личной дипломатии. Вильсон решил послать в Красную Россию своего представителя "разведка боем" должна была показать, каковы шансы России в конечном счете все же стать частью Запада и каковы возможности Запада не допустить ухода России в международную изоляцию.

По-своему счастлив был в этот период лишь Черчилль. Ложное положение арбитра ему претило. Но и он не был лишен недобрых предчувствий: "Мы можем оставить Россию; но Россия не оставит нас. Мы постараемся удалиться, но она будет следовать за нами. Медведь бредет на своих кровавых лапах через снега на мирную конференцию. К тому времени, когда делегаты прибудут, он будет уже ожидать нас за дверью".

Ллойд Джордж в мемуарах утверждает, что Черчилль воспользовался провалом планируемой на Принцевых островах конференции и возглавил в Британии - да и на Западе в целом - партию интервенции, партию насильственного вмешательства в русские дела.

Позднее историки будут обвинять Ллойд Джорджа в том, что он слишком долго отсутствовал в Париже и слишком много свободы предоставил замещавшему его на мирной конференции военному министру Черчиллю. Возможно, это делалось сознательно. Ллойд Джордж перемежал мягкий подход с твердой линией. И он верил в неистощимую фантазию своего министра, в его способность породить конструктивные идеи. Черчилль действительно периодически выдвигал неортодоксальные планы. Так, 15 февраля 1919 г. Черчилль (в письме Ллойд Джорджу) предложил дать большевикам строго определенный временной период - десять дней - для прекращения боевых действий против своих сограждан на фронтах гражданской войны. Если Москва подчинится ультиматуму, такое же требование следует выдвинуть перед белыми. Взаимное согласие послужит предпосылкой начала мирных переговоров.

Все это лишь внешне смотрелось благообразно. Черчилль практически был уверен, что советское правительство не согласится на ультиматум. В этом случае аргументы в пользу совместной союзнической интервенции в Россию прозвучат гораздо более убедительно. Черчилль был убежденным сторонником той идеи, что Запад не должен пассивно наблюдать за происходящим в восточной части Европы. Глубокая тревога таилась в его аргументах. "Если Россия не станет органической частью Европы, если она не станет другом союзных держав и активным партнером в Лиге Наций, тогда нельзя считать гарантированными ни мир, ни победу".

Никто не слушал Черчилля с большей симпатией, чем Клемансо. Он объявил, что готов немедленно начать строительство "барьера вокруг России".

Агрессивность Черчилля и Клемансо, возможность сговора двух крупнейших стран европейского Запада, откровенно пугала полковника Хауза, периодически замещавшего на конференции президента. Он всегда ненавидел этот подход: все или ничего. Русский вопрос был сложнее предлагаемой простой схемы. Объединить Запад против России может означать столетнюю внутриевропейскую войну. Социальные идеи коммунистов набирают силу вследствие разорений войны и роковой несговорчивости (глупость, жадность, превратно понимаемая честь) Запада и Германии, банкротства западной дипломатии, выразившегося в мировой войне. Хауз потребовал отказаться от поисков скороспелых решений, отставить ультимативный тон, вооружиться хладнокровием и продолжить обсуждение. Следует еще раз опробовать возможности компромисса, послать телеграмму в Москву с предложением установить перемирие. Следует не ожесточать коммунизм, а найти для него нишу в европейском развитии. Прежде же всего нужно подождать, когда пыль осядет на полях России, когда ярость и ожесточение уступят место рациональному подходу.

Между тем ставить знак равенства между неукротимым антагонизмом Черчилля и официальной британской позицией все же не следовало. Возможно, Ллойд Джордж нуждался в фасаде бескомпромиссных тирад Черчилля, чтобы за ними поискать иные пути. Так, премьер совещался с министром финансов Остином Чемберленом - тот считал, что участие в войне в России нежелательно хотя бы потому, что британская казна пуста. Весомым фактором становилось противостояние войне со стороны лейбористов. Но премьер-министр, слушая Чемберлена, при этом не останавливал и Черчилля, который как раз в это время (февраль 1919 г.) распорядился послать британские войска на Северную Двину, увеличивая тем самым зону влияния Британии на севере России. В полном согласии с Черчиллем опять же был Клемансо, который как раз в это время предложил напустить на Россию "всю Восточную Европу, финнов, эстонцев, поляков, румын и греков".

Читая сообщение об этом повороте французской стратегии, Ллойд Джордж мог только удивляться превратностям политики: именно большевики обещали указанным народам самоопределение. Именно при торжестве большевистского режима эти окраины Российской империи могли рассчитывать на отделение от России. Если этот сонм народов все же сокрушит большевиков, то утвердившийся с их помощью в Кремле новый правитель никогда не согласится на ампутацию национальной территории и никогда не пойдет на поощрение сепаратизма. Более того, воздвигнутый на трон "маргиналами" правитель первым делом возвратит прежние российские владения под сень российского герба, какой бы формы или символического значения он ни был.