Кто развязал Первую Мировую войну

Золушки из Дармштадта

Весной 1884 года, когда состоялся международный дипломатический дебют будущего Вильгельма II, перемены вошли и в жизнь его бывшей невесты.

Как упоминалось, после 1878 года заботы о будущем осиротевших дармштадтских принцесс приняла на себя бабушка – королева Виктория. А что было важнее всего для девушек в те (и не только те) времена? Разумеется, удачное замужество. Вот устройством этого и занялась непосредственно бабушка, у которой в этом отношении имелись практически неограниченные возможности, поскольку она сознательно и целенаправленно старалась сохранять и развивать свое личное влияние на женские половины всех королевских домов Европы.

Скандальный разрыв Вильгельма с Эллой, происшедший по инициативе его матери – дочери все той же королевы Виктории, оставался опасным и неприятным прецедентом. Наверняка он послужил предметом выяснения отношений между королевой и ее тезкой и дочерью – германской императрицей. Вряд ли английская королева могла оспаривать право своей дочери заботиться о физическом здоровье потенциального германского престолонаследника, тем более, что дело уже было сделано, но, с другой стороны, если подобным образом рекламировать незамужних дармштадтских принцесс, то едва ли стал бы возможным брак любой из них! Поэтому Виктория Английская наверняка наложила вето на сколь-нибудь публичное развитие темы о гемофилии! И последующее пассивное поведение Виктории Германской в описанных ниже эпизодах подтверждает это со всей ясностью.

Невозможно предположить, что причины разрыва Вильгельма с Эллой остались тайной для последней – этому также находятся красноречивые косвенные подтверждения. Зато можно предполагать, что ее сестры далеко не столь ясно представляли себе потенциальную опасность, исходящую от них самих. Учитывая мнительность, истеричность и одновременно повышенное чувство личной ответственности, присущие самой младшей из них – Аликс – можно быть почти уверенным в том, что у нее-то не могло быть достаточно четкого представления об этом: иначе она и вовсе была бы психологически придавлена тяжестью своей миссии, связанной с выходом замуж за русского царя. Но о ней пока речи не шло: Аликс, родившаяся 25 мая / 6 июня 1872 года, была еще слишком молода.

В 1884 году произошли свадьбы двух ее старших сестер.

Первой вышла замуж самая старшая из них – Виктория Гессенская. Ее супругом стал двоюродный брат гессенских принцесс Людвиг (Луис-Александр) Баттенбергский.

Отец Людвига, Александр Гессенский – упоминавшийся брат русской императрицы Марии Александровны; он был женат морганатическим браком на графине Юлии фон Гаук; их дети с 1858 года получили титул герцогов Баттенбергских. Сыновья Александра Гессенского, таким образом, приходились двоюродными братьями и царю Александру III. Все они стали достаточно знамениты: Александр Баттенбергский был, как упоминалось, Болгарским князем, а третий брат, Генрих Баттенбергский, женился позднее на Беатрикс – самой младшей дочери королевы Виктории. Из них троих, однако, именно Людвиг достиг наиболее значительных высот после свержения Александра с болгарского престола.

В 1868 году четырнадцатилетний Людвиг поступил кадетом в английский флот, а в 1912 году стал 1-м морским лордом – командующим Британским флотом. Людвиг и Виктория, кроме прочего, приходятся дедом и бабкой мужа нынешней королевы Елизаветы II Английской.

Летом того же 1884 года Элла вышла замуж за великого князя Сергея Александровича – одного из сыновей Александра II – пятого по счету, если считать старшего – умершего в 1865 году цесаревича Николая Александровича. Младшая сестренка, двенадцатилетняя Аликс, ставшая позже женой Николая II, сопровождала Эллу в поездку в Петербург, где и познакомилась со своим будущим мужем.

Третья сестра – Ирена – вышла замуж в 1888 году не за кого-нибудь, а за Генриха Прусского – младшего брата Вильгельма II. Принц Генрих не был наследником германского престола, поэтому проявленную сдержанность его матери можно в данном случае понять.

И все же – какой сюжет: старшему сыну мать запрещает жениться потому, что невеста может принести нездоровое потомство, но не возражает против женитьбы его брата на родной сестре той же отвергнутой невесты, в принципе обладающей аналогичными генетическими дефектами! Заметим притом, что заключение данного брака должно было и пресечь действие слухов о том, почему старший брат Генриха отказался от женитьбы на Элле.

Генрих Прусский также поступил во флот, но, естественно, в Германский – в 1880 году, и к 1914 году хотя и не достиг самого высшего поста, но, став гросс-адмиралом еще в 1909 году, с 1914 года командовал немецкой Балтийской эскадрой.

Учитывая, что четвертая сестра стала-таки женой российского императора, следует отметить, что Золушки из Дармштадта и их мужья заняли такое положение, что самым реальным образом могли влиять на решающие шаги руководства всех трех великих держав, столкнувшихся в 1914 году.

Хотя к тому времени Элла уже овдовела, но именно она и оказалась тогда одной из ключевых политических фигур. Проследим поэтому за важнейшими этапами ее необычной карьеры.

Муж Эллы (в 1884 году ему исполнилось двадцать семь лет – он был на пару лет старше Вильгельма) был эффектный, высокий и красивый молодой человек. Гвардейский офицер, а затем генерал, он командовал знаменитым Преображенским полком. Ослепительно красивая, живая, обладающая огромным самообладанием и чутким чувством такта (коих начисто была лишена ее младшая сестра Аликс) Элла казалась внешне достойной парой своему мужу. Что же касается внутренних человеческих качеств, то неоднократно многими современниками высказывалось мнение, что невыдержанный, резкий и сумасбродный Сергей Александрович заметно уступал своей жене.

Приведем впечатление о нем его двоюродного брата Александра Михайловича, впервые познакомившегося со столичными родственниками только в тринадцатилетнем возрасте (до этого Александр Михайлович почти безвыездно пребывал на Кавказе, где его отец был наместником): «Князь Сергей – сноб, который отталкивал всех скукой и презрением, написанными на его юном лице»[223]. Со временем это мнение не переменилось: «При всем желании отыскать хотя бы одну положительную черту в его характере, я не могу ее найти. Будучи очень посредственным офицером, он тем не менее командовал Л[ейб]-Гв[ардии] Преображенским полком – самым блестящим полком гвардейской пехоты. /.../ Упрямый, дерзкий, неприятный, он бравировал своими недостатками, точно бросая в лицо всем вызов и давая таким образом врагам богатую пищу для клеветы и злословия. Некоторые генералы, которые как-то посетили офицерское собрание Л.-Гв. Преображенского полка, остолбенели от изумления, услыхав любимый цыганский романс Великого Князя в исполнении молодых офицеров. Сам августейший командир полка иллюстрировал этот любезный романс, откинув назад тело и обводя всех блаженным взглядом!»[224] – яснее и не передашь целенаправленный намек на нестандартные сексуальные наклонности великого князя!

Другие современники высказывались подобнейшим образом. Вот мнение С.Ю.Витте – одного из самых блестящих политических деятелей того времени, совсем молодым возведенным Александром III в ранг министра: «Мои взгляды и его расходились, ибо Сергей Александрович был, с одной стороны, взглядов очень узкоконсервативных, а с другой стороны, он был религиозен, но с большим оттенком религиозного ханжества. Кроме того, его постоянно окружали несколько сравнительно молодых людей, которые с ним были особенно нежно дружны. Я не хочу этим сказать, что у него были какие-нибудь дурные инстинкты, но некоторая психологическая анормальность, которая выражается часто в особого рода влюбленном отношении к молодым людям, у него, несомненно, была»[225].

Вильгельм II, шокированный таким замужеством Эллы (ревность, как известно, умирает позднее любви), как пишет Л.Мюллер, «возненавидел Сергея Александровича и при любом удобном случае старался очернить его, распуская о нем разные ложные слухи и небылицы»[226] – как видим, это было совсем несложно!

Нужно отметить, что никто из других русских великих князей не удостаивался подобных убийственных мнений – в особенности от своих ближайших родственников, и тут, вероятно, сыграло роль и общее отношение к жене Сергея, сразу ставшей предметом поклонения при российском дворе: «Трудно было придумать больший контраст чем между этими двумя супругами! Редкая красота, замечательный ум, тонкий юмор, ангельское терпение, благородное сердце – таковы были добродетели этой удивительной женщины. Было больно, что женщина ее качеств связала свою судьбу с таким человеком, как /.../ Сергей. С того момента, как она прибыла в С.-Петербург из родного Гессен-Дармштадта, все влюбились в „тетю Эллу“. Проведя вечер в ее обществе и вспоминая ее глаза, цвет лица, смех, ее способность создавать вокруг себя уют, мы приходили в отчаяние при мысли о ее близкой помолвке. Я отдал бы десять лет жизни, чтобы она не вошла в церковь к венцу об руку с высокомерным Сергеем. /.../ я презирал снисходительную манеру Сергея обращаться к „тете Элле“, преувеличенно грассируя по-петербургски и называя ее „мое дитя“. Слишком гордая, чтобы жаловаться, она прожила с ним около двадцати лет»[227].

Подобного восхищения Эллой едва ли избежал кто-либо из мужчин, принадлежавших к высшей российской знати, не исключая добропорядочного семьянина Александра III и будущего Николая II, которому в 1884 году исполнилось 16 лет. Особое отношение обоих царей к Элле и ее супругу будет наглядно проиллюстрировано ниже.

Добавим, что и несчастная история несостоявшегося замужества Эллы усиливала симпатии и сочувствие к ней, одновременно не прибавляя российским императорам теплых чувств по отношению к Вильгельму II – именно это мы и имели в виду, когда упоминали о том, что с 1884 года появились новые причины усиления недоброжелательства Александра III к Вильгельму.

Контрастное отношение окружающих к какой-либо супружеской паре – вовсе не редкость: очень часто кто-либо из супругов представляется посторонним людям почти ангелом, а другой или другая – наоборот. Причем обычно не задаются вопросом о том, почему же столь разные люди иногда прекрасно уживаются между собой, в случае Сергея и Эллы – более двух десятилетий, завершившихся насильственной смертью Сергея в 1905 году. Более близкое знакомство с внутренним миром подобных пар приводит нередко к ревизии таких чисто внешних впечатлений; по счастью для историков, некоторые опубликованные письменные источники позволяют существенно пересмотреть установившиеся характеристики, созданные Александром Михайловичем и другими столь же поверхностными тогдашними наблюдателями.

В чем, однако, наверняка были правы великосветские юнцы, провожавшие «тетю Эллу» восхищенными взглядами, то это во мнении, что едва ли данная супружеская пара испытывала счастье, основанное на сексуальной гармонии. Фактом остается то, что в первые годы замужества Элла упорно и упрямо повторяла в письмах к родственникам, что необыкновенно счастлива. Такое повторение вызвало у них вполне резонное впечатление, что дело обстоит как раз наоборот.

Фактом является и то, что, повторим, у этой супружеской пары так и не появилось детей. Почему? Была ли причиной этому боязнь неполноценного потомства, то есть то, что отвадило Вильгельма от женитьбы, или какие-либо иные женские дефекты Эллы? Или дело в Сергее и его патологических наклонностях или, может быть, каких-то иных его половых расстройствах?

Но именно Сергей, не скрывавший снисходительное и полупрезрительное отношение к жене, отчасти выставлял наружу какие-то собственные претензии к ней. К тому же, как мы расскажем, вскоре с Сергеем произошла история, заставляющая подозревать, что он был способен быть физическим отцом, и совершенно четко утверждать, что он был нравственно вполне готов к рождению и воспитанию детей. Но об это чуть позже.

Немногие обратили внимание на то, что уже вскоре после заключения брака союз между столь различными супругами получил иную почву для содружества и взаимопонимания – политическую. Элла, ставшая со временем центром интриг при российском дворе, сумела совратить на то же и своего супруга, круг интересов которого не выходил до этого за рамки пьянок с любезными его сердцу молодыми офицерами.

Уже весной 1885 года, как мы рассказывали, Сергей и Элла, находившиеся в Дармштадте одновременно с королевой Викторией, внесли свою лепту в большую политику, уверив русское правительство в достаточной уступчивости и доброжелательности английского в те тяжелейшие дни конфликта из-за Афганистана. Несомненно, особым объектом воздействия при этом оказался сам Сергей.

Виктория Английская, вроде бы по конституции не обладавшая значительными политическими правами, следила, тем не менее, самым ревностным образом за смыслом и содержанием всех бумаг, представляемых ей на подпись, и активно обсуждала самые сложные вопросы с наиболее доверенными лицами – включая некоторых ведущих британских министров. Имея, как говорилось, заметное влияние на многих женщин в королевских домах Европы, она могла использовать эту информацию и целенаправленно, и эффективно; эпизод 1885 года – наглядное свидетельство тому.

Элла оказалась ее достойной ученицей и восприемницей, а первым значительным достижением Эллы стало то, что она сумела сделать партнером и напарником своих игр своего собственного супруга, на которого ее женские чары, по каким-то неведомым причинам, не оказывали решающего воздействия. Зато Сергея заинтриговали неожиданные политические возможности; они постепенно возбудили и вдохновили его на кардинальную перестройку собственных интересов и собственного образа жизни.

Позднее оказалось, что и многие другие мужчины проследовали тем же путем, запродав свои души ангелу, посмертно признанному святой Русской Православной Церкви.

Следующей заметной акцией, предпринятой совместно великим князем Сергеем и его женой, была попытка выдать замуж юную Аликс за наследника российского престола Николая Александровича. Она происходила зимой 1888-1889 года – т.е. вскоре после восшествия Вильгельма на германский престол.

Нужно отметить, что последний сразу проявил подобную же заботу: утратив шансы на дружеские отношения с Александром III, Вильгельм II попытался установить таковые с его потенциальным преемником: кандидаткой на руку и сердце Николая он выставил свою младшую сестру Маргариту Прусскую, бывшую почти ровесницей Аликс[228]. Переговоры не переросли неофициальных рамок: официальный отказ был бы оскорбителен и грозил нешуточными дипломатическими осложнениями. В данном случае столкновение Вильгельма II с его бывшей невестой завершилось вничью: Николай пока что не женился ни на ком.

Напрасно Аликс проторчала в гостях у сестры в Петербурге значительную часть зимы: помолвка так и не состоялась. На то явилось множество причин.

Во-первых, потенциальный жених был далек от желания жениться, а предлагаемая невеста не вызвала его особого интереса, хотя и антипатии также. Николай писал к своему приятелю «Сандро» – великому князю Александру Михайловичу: «Ты разумеется слышал, что моя помолвка с Аликс Гессенской будто состоялась, но это сущая неправда, это вымысел из ряда городских и газетных сплетен. Я никогда так внутренне не страдал, как эту зиму; даже раньше, чем они приехали в город стали ходить слухи об этом, подумай, какое было мое положение перед всеми на вечерах, в особенности когда приходилось танцевать вместе. Она мне чрезвычайно понравилась, такая милая и простая, очень возмужала, если можно так выразиться...»[229].

Здесь трудно разглядеть любовь, которая якобы существовала с детства между Николаем и Александрой – если только не вырывать из контекста начало завершающей фразы!

Во-вторых, невеста не вызвала интереса у родителей предполагаемого жениха. Причем здесь нагляднейшим образом сказалась их некомпетентность – того же характера, что и морение собственных детей голодом: просто им не было дела до этой проблемы. Сын Николай представлялся им слишком молодым (хотя ему было уже двадцать – возраст, в котором его отец был влюблен в княжну Мещерскую), а невеста – слишком незначительной: не по каким-то физическим данным (в отличие от матери Вильгельма II они и в этом проявили сущую невнимательность и некомпетентность!), а в силу захудалого нынешнего положения Гессенского двора. Поэтому они просто отмахнулись от этой проблемы, ни наложив исчерпывающего veto на предположенную женитьбу, ни озаботившись подысканием для Николая более подходящей невесты.

Наконец, в-третьих, неожиданное препятствие к браку нашлось и у самой невесты: будучи девицей принципиальной и воспитанной в глубоко религиозном духе, она не соглашалась перейти в православие, как того требовали условия замужества за наследником российского престола, – и стояла на этом вплоть до весны 1894 года[230].

Через полтора года, в октябре 1890, родители удосужились отправить Николая знакомиться с миром – в кругосветное путешествие, вынужденно оборвавшееся в мае 1891 года, когда наследнику русского престола был нанесен в Японии удар мечом по голове: «какой-то изувер японец Ва-цу ранил наследника[231]/.../, причем, как мне пришлось слышать от очевидцев, само ранение сопровождалось с внешней стороны не особенно картинными действиями, т.е. такими, которые не могли бы увлечь зрителей симпатиями в ту или другую сторону, если бы разыгравшаяся драма давалась для зрителей.

/.../ понятно, что император Николай, когда вступил на престол, не мог относиться к японцам особенно доброжелательно /.../.

Когда началась последняя[232] ужасная и несчастная война, то в архивах всех министерств можно было найти официальные доклады с высочайшими надписями, в которых император называет японцев „макаками“.»[233]

Словом, голова Николая доказала свою незаурядную прочность во всех отношениях!

Заметим, что это был уже не первый случай практически чудесного спасения цесаревича: 17/29 октября 1888 года он, с родителями, братьями и сестрами, находился в поезде, потерпевшем жестокое крушение у станции Борки (причины были в несоблюдении технических требований безопасности) – из царского семейства тогда никто серьезно не пострадал, хотя в поезде оказалось немало погибших и искалеченных.

В общем, из затеи Эллы пока ничего не вышло, но упоминавшееся дальнейшее охлаждение между Вильгельмом II и Александром III, происшедшее осенью того же 1889 года, снизило напряженность момента и позволило отложить вопрос о предстоящей женитьбе Николая.

Сергей и Элла постарались, однако, усилить неназойливое давление на престолонаследника. Еще с 1887 года последний служил в Преображенском полку (позднее его довели до командования там батальоном) и до отбытия в путешествие находился под сильным влиянием Сергея – полкового командира – и его клевретов. Элла же, с которой Николай, как и остальные, не сводил влюбленных глаз, также старалась подружиться с ним и не ослаблять своего влияния. Так, например, весной 1890 они играли главные роли в инсценировке «Евгения Онегина» на домашней любительской сцене: Элла играла Татьяну, а Николай – сверхинтеллектуала Онегина[234]!

При разлуках, в особенности во время путешествия Николая, Элла бомбардировала его письмами, чтобы он не забывал ни о ней, ни о ее сестре: «Я надеюсь, /.../ ты не подумал, что я тебя забыла. /.../ Пелли [– одно из домашних прозвищ Аликс] любит по-прежнему сильно и глубоко, но только она не может решиться переменить веру. /.../ Я собрала все свои силы, всю свою любовь и сестринскую привязанность, чтобы убедить ее, что она непременно – иначе и быть не может – полюбит эту веру, к которой я тоже собираюсь принадлежать и которая является настоящей и истинной верой, сохранившейся неповрежденной спустя века, и продолжает оставаться такой же чистой, какой она была в начале. Мы бы сделали этот серьезный шаг вместе, но – увы! – она не может решиться. /.../ Бедная девочка, она так мучается! С одной стороны – горячая, сильная любовь, с другой, как она считает, – долг. И все же я надеюсь, я даже уверена в том, что мне удастся убедить ее делать то, что надо. Ведь в конце концов любовь – чувство тоже святое, одно из самых чистых чувств на земле»[235] – тут и захочешь забыть гессенскую Золушку, изящную как истукан, да не сможешь!

Поскольку великий князь Сергей Александрович не имел практически никаких шансов стать российским императором, то вопрос о вероисповедании его супруги являлся фактически его и ее личным делом – браки православных с протестантами считались вполне легитимными по законам империи и уставу Православной церкви. Поэтому в первые годы после замужества вопрос о переходе в православие перед Эллой не возникал. Однако теперь она сама задалась этой целью – чтобы повлиять на неумолимую младшую сестру, а также и по другим соображениям.

В январе 1891 года Элла приняла окончательное решение о собственном переходе в православие. Это вызвало болезненную реакцию ее зарубежных родственников; отец по существу прямо обвинил ее в карьеризме[236]. Зато бабушка, королева Виктория, очень одобрила решение внучки[237].

Действительно, именно вслед за этим Элла добилась для своего мужа, великого князя Сергея Александровича, самостоятельной и ответственной роли: в 1891 году он был назначен московским генерал-губернатором. Элла прокомментировала это в письме к отцу таким образом: «мы будем там играть роль правящего князя – что будет очень трудным для нас, так как вместо того, чтобы играть такую роль, мы горим желанием вести тихую личную жизнь»[238]. Всем стало ясно, что роль владетельной московской княгини невозможно полноценно играть, оставаясь в стороне от традиционных церковных обрядов, столь торжественных в Москве и столь любимых Эллой.

Событию этому предшествовали какие-то таинственные обстоятельства – глухие намеки на это можно отметить в письмах Эллы. В чем состояла суть – можно только догадываться. На возможную догадку наводит следующая цепочка объективных фактов.

Сергей Александрович и его брат Павел – самый младший из братьев Александра III – были связаны теснейшей дружбой, которая даже обращала на себя повышенное внимание: «я обратил внимание на то, что у Сергея Александровича манеры были женственные; по-видимому, братья были крайне дружны»[239] – писал Витте, встречавший их еще детьми.

В 1889 году Павел женился на греческой принцессе Александре Георгиевне. Отец последней, изначально датский принц, а затем греческий король, был родным братом императрицы Марии Федоровны – жены Александра III, а мать – дочерью великого князя Константина Николаевича. Александра, таким образом, была по отцовской линии племянницей Александра III. Кроме того, по материнской линии она была двоюродной племянницей его и его братьев. После этой женитьбы образовался дружный семейный квартет из двух братьев – Сергея и Павла – и их жен, поначалу не имевший, вероятно, никакого особенного характера.

В 1890 году у Павла с Александрой родилась дочь Мария (Мария Павловна Младшая). Но вот с начала 1891 года покатилась лавина неординарных событий.

В январе, как упоминалось, Элла приняла решение о переходе в православие: «иметь одинаковую религию с мужем – это такое счастье»[240], – писала она в письме к бабушке – королеве Виктории. Л.Миллер добавляет: «Самые сильные слухи об этом долго распространялись в Германии, чему много способствовал по своей ненависти к Сергею Александровичу кайзер Вильгельм»[241].

Судя по тому, что в октябре того же года родился семимесячным великий князь Дмитрий Павлович, зачат он был в феврале – это следующий факт в рассматриваемой цепочке событий.

В марте было принято решение императора Александра III о назначении Сергея в Москву. В письме к отцу, уже цитированном, Элла рассказывает о довольно странной, на наш взгляд, реакции мужа: «Я думаю, что Сергей даже более опечален, чем я, так как он надеялся остаться в полку еще на один год... Офицеры, действительно, такие милые. Они так преданны ему, и мысль о том, что мы оставим Павла... Вы знаете, как Сергей всегда жил для своего брата, обращаясь с ним скорее, как с сыном. Он имеет такое любящее сердце... Это ужасно тяжело для моего дорогого Сергея; он побледнел и похудел»[242].

В начале мая произошел обряд перехода Эллы в православие. Вслед за тем Элла, нареченная теперь Елизаветой Федоровной, выехала с мужем в Москву.

Завершающие трагические события разразились 11-12 октября 1891 года в Ильинском – имении Сергея и Елизаветы под Москвой. Во избежание нареканий за намеренное искажение происшедшего предоставим слово Л.Миллер: «Совсем неожиданно умерла невестка Елизаветы Федоровны, молодая жена Павла Александровича – принцесса Александра. Она ожидала второго ребенка и была уже на седьмом месяце беременности. Она приехала с мужем погостить в Ильинском, и здесь внезапно заболела, родила ребенка и умерла. Доктора не успели вовремя вызвать, и когда он приехал, – было уже поздно. Принцесса Александра, не приходя в сознание скончалась.

Это было страшным потрясением для всех. /.../

Великий князь Сергей Александрович был так удручен, что закрыл наглухо дверь комнаты, где скончалась принцесса Александра, и не позволял никому туда входить. Он хотел сохранить комнату в том виде, как это было в момент ее смерти.

В то время не было инкубаторов для преждевременно родившихся младенцев, и Сергей Александрович сам купал его в специальных ваннах, прописанных доктором.

Новорожденный был мальчик. Назвали его Дмитрием (впоследствии он участвовал в заговоре против Григория Распутина)»[243].

Предоставим каждому читателю самостоятельно, в меру индивидуальной испорченности, вообразить, что же произошло в Ильинском и за семь месяцев до того, и кто же был отцом Дмитрия Павловича.

Завершим этот экскурс в семейные дела Елизаветы Федоровны двумя фактами, относящимися к тому же 1891 году.

С самого октября 1891 года оба ребенка Павла (и Дмитрий, и его старшая сестра) воспитывались Сергеем и Елизаветой. Через несколько месяцев у Павла была уже новая семья: он открыто сожительствовал с женой Э.А.Пистолькорса – адъютанта другого брата – Владимира Александровича. В 1902 году Павел женился на ней и был вынужден выехать за границу. Лишь незадолго до 1917 года Николай II простил этот экстравагантный проступок своего дяди, и Павел вернулся в Россию – на свою погибель. Его жена О.В.Пистолькорс (урожденная Карнович) получила титул графини Палей. Их сын Владимир Палей был казнен вместе с Елизаветой Федоровной на Урале близ Алапаевска в июле 1918 года.

Другое событие поизошло в декабре 1891 года: в Москву был переведен поручик Владимир Федорович Джунковский, служивший с великим князем Сергеем с 1882 года, а теперь назначенный его адъютантом; Джунковский был на год моложе Елизаветы Федоровны. С этого времени (если не раньше) Сергей Александрович, Елизавета Федоровна и Джунковский составляли дружное трио, а после гибели Сергея в 1905 году и до пострижения Елизаветы в монахини в 1910 году Джунковский стал полуофициальным другом великой княгини, признанным родственниками и в России, и за границей[244]. Такие ситуации считались тогда вполне допустимыми, если соблюдались внешние приличия – имели друзей, например, и императрица-мать Мария Федоровна после кончины своего царственного супруга, и сама королева Виктория.

Джунковский никогда не был женат; одна из сестер его, также незамужняя, состояла фрейлиной Елизаветы Федоровны. При всей двусмысленности своего положения Джунковский ни при жизни, ни после смерти не подал ни единого повода для скабрезных кривотолков – и был в этом прямым антиподом Григория Распутина, который оказался и его политическим противником.

Все, кто когда-либо имели с Джунковским дело, отмечали его корректность, скромность и сдержанность, из-за которых иногда внезапно на секунду проглядывали его никак не афишируемые умственное превосходство и стальная воля. Никто не сумел разглядеть за личиной добросовестного служаки его страстную натуру и политическое коварство, которые предстоит нам продемонстрировать в соответствующих местах повествования.

Джунковский был одним из замечательнейших людей своего времени, так и не получившим публичного признания, к чему он никогда и не стремился.

Москва в годы правления Сергея Александровича (1891-1904) стала своеобразным государством в государстве. По инициативе Елизаветы Федоровны великокняжеский двор в Москве пытался конкурировать с царским.

Александр III снисходительно смотрел на забавы младшего брата и его жены. Для постоянно заторможенного молодого Николая II, унаследовавшего трон в 1894 году, блистательный дядя Сергей долго оставался недостижимым образцом для подражания, как и для его жены Александры Федоровны – ее старшая сестра.

Сергей Александрович считается едва ли ни виднейшим юдофобом последних десятилетий царского режима. Но похоже, что молва, обвинявшая Сергея Александровича в гонениях на евреев, хотя и опирается на общеизвестные факты, но несколько искажает их мотивы: на самом деле инициатором антисемитской политики была его очаровательная супруга. Еще в том письме к отцу, в котором она сообщала о назначении в Москву и отрывки из которого мы цитировали выше, Элла писала: «наша жизнь в Москве не будет являться отдыхом, так как мы должны будем всегда находиться в Москве... Волосы поднимаются дыбом, когда подумаешь, какая ответственность возложена на Сергея... староверы, купечество и евреи играют там важную роль... Теперь все это надо привести в порядок с любовью, твердостью, по закону и с терпимостью. Господь, дай нам силы, руководи нами, так как все это будет таким трудным и тяжелым...»[245].

Заинтригованный такими высказываниями, автор данной работы предпринял по германским источникам небольшое расследование и установил, что волна антисемитизма покатилась по Германии как раз с рубежа 1870-1880-х годов, а центром ее возникновения был именно Гессен[246]. Основным мотивом раздувания страстей стало заметное проникновение евреев на ключевые роли в германской экономике и культуре. Националистической германской прессой муссировалось сравнение незначительного процента численности евреев со значительным их процентом среди руководителей промышленности и финансов и вообще среди лиц с высшим образованием. Вместо того, чтобы призывать собственных единоверных соотечественников к усилению интереса к образованию и предпринимательству по примеру евреев, юдофобы требовали законодательных ограничений для евреев при приеме в учебные заведения и на службе – как это имело место и в России[247]. Это были еще только цветочки, ставшие ягодками уже при Гитлере.

Разумеется, за антисемитизм в России должны отвечать сами русские, и смешно перекладывать его на плечи немцев ХIХ века, но на индивидуальном уровне антисемитизм Сергея Александровича и его племянника Николая, никак практически не сталкивавшихся с евреями до начала своей политической деятельности, нужно адресовать к их юным женушкам-сестренкам.

Вздохнув от семейных передряг, молодые правители Москвы взялись за дело.

При предшественнике Сергея Александровича на генерал-губернаторском посту, князе Вл.А.Долгорукове, правившим более трети века (1856-1891), администрация славилась либерализмом и отчасти оказалась скуплена евреями, выбирающимися из-за черты оседлости. Сергей Александрович, еще вступая в должность, потребовал, чтобы Москву очистили от евреев.

3 мая 1892 года были приняты новые правила проживания евреев вне черты оседлости, и их применили к московским жителям – вопреки юридическому принципу: закон обратной силы не имеет. Высылка из Москвы в 1892 году тридцати восьми тысяч евреев стала своеобразным «окончательным решением еврейского вопроса» в локальных масштабах.

Это было первым заметным актом нового «правительства Москвы», которое стремилось в последующие годы задавать тон всей России – не правда ли, знакомая ситуация?

Решающий успех, как полагала тогда Елизавета Федоровна, был достигнут ею в 1894 году, когда место первой дамы империи перешло, благодаря ее заботам, к ее младшей сестре.

После вынужденного завершения путешествия цесаревича летом 1891 года родители почему-то и вовсе оставили вопрос о женитьбе сына. Сам же он, не сильно вспоминая в это время о гессенской «Пелли», увлекся модной балериной – Матильдой Кшесинской. Эта романтическая любовь протекала вполне в стиле его прочих жизненных устремлений: «В 12 час. отправился к М.К., у которой оставался до 4 час. Хорошо поболтали, посмеялись и повозились»[248] – одна из типичных записей в дневнике Николая этого периода.

В течение следующих почти трех лет Николай проводил в театре и в ее доме большую часть своего свободного времени, так что эта связь стала общеизвестной и в России, и за границей, что вызвало, наконец, обеспокоенность родителей.

В то же время смертельная болезнь буквально подкосила Александра III, а воцарение Николая внезапно оказалось ближайшей перспективой; наследник же, неженатый в свои двадцать пять лет, вовсе и не помышлял о расставании с любимой балериной.

Легко поддававшийся чужим влияниям в тех вопросах, которых он не понимал и которыми не интересовался, Николай бывал крайне неуступчив в том, что считал своим личным делом. Переупрямить упрямого Николая его родителям удалось только обещанием его женитьбы на той избраннице, которую выберет он сам. Вот тут-то и сработали результаты той осады, которую осуществляла Елизавета Федоровна в течение доброго десятка лет: Николай настаивал только на кандидатуре Аликс, которая и оказалась единственной претенденткой.

Напомним, однако, что последнюю еще нужно было уговорить перейти в православие – это придавало определенный спортивный характер той игре, в которую был вовлечен цесаревич: ведь хорошо известно, что всякий рыцарь стремится совершать подвиги и преодолевать препятствия – юный (а потом и не очень юный) Николай не был исключением в этом отношении! Однако, ввиду полной его неспособности подчинять кого-либо своей воле, эти препятствия должны были ему услужливо поддаваться, что в данном случае и было вполне изящно осуществлено!..

Остается все же неясным, дано ли было исходное согласие родителей на этот брак: еще в 1892 году они, на всякий случай, запретили сыну поехать в Дармштадт – на похороны Людвига IV, отца Эллы и Аликс.

Но в апреле 1894 года Николай выехал в Кобург – в сопровождении великих князей Владимира, Сергея и Павла Александровичей и, разумеется, жен Владимира и Сергея. Формально они ехали на свадьбу Эрнста-Людвига – брата гессенских принцесс, но главное, разумеется, было не в этом: «Цесаревич и Аликс оказались в кругу титулованной английской, немецкой и русской родни, усиленно подталкивающих их друг к другу. /.../ королева Виктория умело вела игру, выражая полную незаинтересованность. Это дало повод историку А.Боханову утверждать, что она-де была против брака Николая и Аликс[249]. /.../

Бабушка Виктория /.../ в Кобурге /.../ периодически по-родственному беседовала tete-a-tete то с Аликс, то с Ники. И 8 апреля 1894 г. Николай официально сделал предложение Аликс.

/.../ кайзер Вильгельм II практически не имел отношения к этому решению, он вообще прибыл в Кобург за день до предложения цесаревича.

Тот же Боханов писал, что Николай и Аликс „сразу же пошли к королеве Виктории, которая обняла и поцеловала обоих, пожелала счастья“[250].

Родители жениха были поставлены перед свершившимся фактом. Теперь им оставалось лишь делать хорошую мину при плохой игре»[251], – пишет неоднократно нами цитированный А.Б.Широкорад.

Вот теперь можно вернуться к вопросу о том, почему у Сергея и Эллы не было детей. Разрешить его однозначно мы, разумеется, не можем. Но зато можем сформулировать дополнительный вопрос: если для Эллы, затем Елизаветы Федоровны, потратившей десять лет на интриги, чтобы женить, наконец, наследника российского престола (теперь – практически царя) на своей младшей сестре, было так важно решение этой задачи, то могла ли она, прекрасно зная о возможности рождения и у себя, и у сестры сына-гемофилика, рискнуть обзавестись в течение этих десяти лет собственным ребенком? Ведь неудачный результат этого эксперимента поставил бы крест на надеждах на запланированное замужество сестры!

А ответ на вопрос о том, было ли важнее для Эллы получение в свое распоряжение российского трона (как она тогда предполагала, не подозревая того, что ее неограниченное влияние на туповатых младшую сестру и ее супруга будет не вечным), чем рождение собственного ребенка (к тому же – с риском его безнадежной болезни), будет однозначно вытекать из всего последующего изложения.

Так что Сергею Александровичу, бывшему полноценным мужчиной хотя бы в том, что он желал иметь собственное потомство, оставалось пускаться только в экзотические авантюры, в чем он, в конечном итоге, нашел полнейшую поддержку у собственной жены, взявшейся воспитывать чужих детей: должна же она была как-то компенсировать непримиримость собственной позиции в вопросе деторождения! Жаль только, что другим людям приходилось жестоко платить за страстные порывы этой странной супружеской пары; вот и Дмитрию Павловичу, потерявшему при рождении собственную мать, предстояло получить воспитание, сделавшее его убийцей врага его приемной матери!

Неисповедимы пути святых Русской Православной Церкви!

Осенью 1894 года Александр III умирал в Ливадии.

Будущий Николай II ожидал там же приезда невесты из Германии, которую взялись привезти, во избежание каких-либо неожиданностей, все те же Сергей Александрович и Елизавета Федоровна.

Запись в дневнике пока что цесаревича от 27 сентября 1894: «Утром после кофе, вместо прогулки, дрались с Ники[252] каштанами, сначала перед домом, а кончили на крыше»[253].

Запись от 29 сентября: «Утро было ясное, но к полудню небо затянуло тучами, хотя было совершенно тепло. Опять дрался с Ники шишками на крыше»[254].

Комментарии А.Б.Широкорада: «на первом этаже Ливадийского дворца корчится в страшных муках император Александр III (ему оставалось жить менее трех недель), а на крыше постоянно „дерется шишками“ его двадцатишестилетний сын – гвардейский полковник и наследник престола! Причем для цесаревича занятие это столь важно, что обязательно заносится в дневник. Все три недели до смерти отца – гулянки, пьянки, купания и т.д.»[255].

Александр III, неожиданно для всей России умерший 20 октября 1894 года на пятидесятом году жизни, оставил трон сыну – Николаю II.

Воцарение молодого человека, совершенно неизвестного широкой публике, возбудило множество надежд. Но знаменитая речь Николая 17 января 1895 года, где тот назвал конституционные стремления «бессмысленными мечтаниями», обрушила на «общество» холодный душ. Злые языки утверждали, что Николай читал речь по шпаргалке, спрятанной в фуражке, которую держал в руке. Автором записки был якобы К.П.Победоносцев, который выразился не столь грубо: у него мечтания были названы беспочвенными, но царь неправильно прочел – подобные курьезы случались, как известно, с Л.И.Брежневым, но лишь после наступления старческого маразма.

Первые шаги императора повергли в шок и большинство министров. Оказалось, что Николай практически не способен вникнуть в суть многих дел, которые ему объясняют советники. Даже спустя много лет, когда он многому обучился, доклады его начальника Главного штаба генерала М.В.Алексеева о суточных изменениях на фронте, разжеванные до последней степени, Николай II мог улавливать только по понятным ему деталям: «царь переспрашивает и интересуется не делом, а мелочами, фамилиями близких и т.п.»[256].

Одним из немногих исключений из прочих вопросов большой политики были задачи внешних завоеваний, которые молодой царь считал своим кровным делом, как правило занимая позиции, значительно превосходившие по решительности мнения его министров – так продолжалось до самого 1914 года, когда заглавная роль в правительстве перешла к самым оголтелым и безмозглым милитаристам, превосходившим по этим качествам самого царя! Во всех же прочих делах в самом начале своей политической деятельности универсальным способом решения проблем царь избрал согласие с практически каждым поступившим предложением. Получив позже, однако, новое предложение, царь соглашался и с ним.

В итоге принималось и претворялось в жизнь то мнение, которое успевал высказать последний из советников перед изданием формального постановления – своеобразная игра в русскую рулетку, приносившая иногда самые фатальные результаты.

При таких условиях колоссально возросла роль братьев покойного императора: все они были и старше, и опытней молодого царя, а кроме того и имели больше возможностей, чем другие деятели, воздействовать на него в неформальной обстановке. Только к 1905 году выяснилась их практическая недееспособность и пагубность их советов. Тогда с их засилием было покончено, но зато роль первого советника императора стала переходить в руки его волевой супруги...

Александр III также не хватал звезд с небес (Витте даже считал, что Николай был умнее отца[257]); немалых трудов стоило убедить его в чем-нибудь принципиально новом. Но один раз будучи убежден, Александр Александрович уже твердо следовал принятому решению. Переубедить его было можно только очень серьезными контрпредложениями и большой настойчивостью. Словом, на мнение прежнего царя можно было вполне положиться; оно менялось только по очень веским причинам. Глубочайшим же своим убеждениям (например, приверженности самодержавному принципу) отец Николая II никогда не изменял.

В последнем качестве Николай, вроде бы, не отличался от отца, но сходство было скорее внешним. Приверженность и Николая II к сохранению самодержавия была скорее упрямством, которое подчинилось, тем не менее, грубой силе: когда его прижали, то он пошел и на введение в 1905 году по существу конституционного правления, а в 1917 году даже отрекся от престола безо всякой попытки осмысленного сопротивления.

Подчеркнем еще раз, что Николай II не был вовсе необучаем. Его ограниченные возможности определялись полным отсутствием творческого воображения и бывшей следствием того же малой весомостью исходного образования, которое, казалось бы, закачивалось в него годами принудительного и обременительного для него обучения в детском и юношеском возрасте. Но он обладал хорошей памятью и некоторой цепкостью к деталям. При этом никто в целом свете не получал ежедневно информацию более подробную, чем он. В результате он приобрел огромный опыт, стал более разумно судить о государственных делах и (особенно в последние два года правления) оказался способен на некоторые совершенно самостоятельные и вполне обоснованные идеи и поступки – но время его царствования безнадежно истекало, фатально укороченное совершенными им ошибками.

Первоначальная неспособность Николая II к самостоятельным решениям создавала проблемы, заметные многим – в том числе ему самому. Это ставило во главу угла его доверие или недоверие к тому советнику, с которым приходилось иметь дело.

Это не самый плохой способ принятия решений; известно, что многие деятели, значительно более одаренные, чем Николай II, но неспособные постичь суть какого-то конкретного вопроса, поступали так же. Беда Николая состояла в том, что доверие к советникам было сначала единственным, а позже – основным принципом принятия решений, доступным для него.

Положение, сложившееся уже через несколько лет после воцарения Николая, охарактеризовал бывший военный министр П.С.Ванновский в доверительной беседе с будущим военным министром – А.Ф.Редигером: «Про государя он говорил, что тот неустойчив, напоминает собой Александра I, министры ему льстят, хвалят всякую его идею, спешат угодить. Я высказал сожаление, что нет близкого, доверенного лица, – Ванновский сказал, что это потому, что такого и не хотят иметь. Супруга имеет влияние, но она России не любит. Единственный близкий человек – это Гессе[258], хороший, но глупый»[259].

С первых дней пребывания в России сначала в качестве невесты престолонаследника, а потом почти сразу же – жены царя, Аликс, крещеная в Александру Федоровну, ощутила собственную ответственность за решения, принимаемые ее неопытным супругом. «Я чувствую, что все, кто окружает моего мужа, неискренни, и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России. Все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются»[260] – писала она в одном из писем в Германию в 1894 году.

Положение действительно было сложным, поскольку Николай II в это время, повторяем, почти совершенно не разбирался в политике и государственном управлении – в предшествующие годы у него были иные интересы. Казалось бы, при таких обстоятельствах, нужно, насколько это возможно, быстро и целенаправленно учиться, чтобы хоть как-то восполнить безвозвратно утраченные четверть века жизни. Но такой подход был совершенно недоступен для истинного троглодита, каковым оказалась супруга царя, заботливо припасенная ему ее старшей сестрой.

Трудно не согласиться с мнением современного российского историка А.Н.Боханова, десяток лет назад еще способного к критическим высказываниям в адрес российских августейших особ: «Воля Монарха есть воля России. В этом у Александры Федоровны сомнений не было. Власть ее обожаемого мужа опирается на Божественное Проведение и перед ней все должны были склонять головы и трепетать, а деяния его не подлежат обсуждению простых смертных. Трудно сказать, из каких источников она получала эти представления, но уже к моменту воцарения Алиса-Александра была убежденной сторонницей данной истины, и на этой позиции оставалась всегда. „Не позволяй другим быть первым и обходить тебя“. „Выяви Свою волю и не позволяй другим забывать кто Ты“ – вписала она в дневник Николая уже в 1894 году»[261].

Стремление царицы к тому, чтобы держаться гордо, независимо и властно, которое она старалась передать и своему супругу, совершенно не соответствовало ни сложившейся ситуации, ни действительно объективным проблемам молодой царской четы, но это, очевидно, выходило за границы ее понимания. Ведь Николай II («Хозяин Земли Русской», как он поименовал сам себя в анкете всероссийской переписи населения) был не каким-то захудалым германским князьком, все заботы которого поневоле могли ограничиваться внушением к себе безусловной внешней почтительности подданных, а главой величайшей державы, управление которой всегда было задачей нелегкой (если не сказать – неразрешимой) даже для самых одаренных из российских правителей. Коль скоро Николай претендовал не только на формальную, но и на фактическую первую роль в управлении государством, то его авторитет должен был создаваться не только внешними эффектами и поведением подыгрывающей ему свиты (как в театре!), но и обоснованностью его политических решений и твердостью воли в их осуществлении – и тут никакое надувание щек помочь царю не могло.

С другой стороны, Николай с ранних лет умел маскировать свою неуверенность и умственную ограниченность подчеркнуто доброжелательным отношением к окружающим, неизменно вызывавшим ответную реакцию: всем сразу хотелось и помочь, и услужить ему. И для подчинения окружающих Николаю вовсе не обязательно было вести себя подобно Петру Великому или Ивану Грозному: «Я не знаю таких людей, которые будучи первый раз представлены Государю, не были бы им очарованы; он очаровывает как своею сердечной манерою, обхождением, так и в особенности и своею удивительною воспитанностью, ибо мне в жизни не приходилось встречать по манере человека более воспитанного, нежели наш Император»[262], – писал С.Ю.Витте – один из злейших недоброжелателей Николая II.

К чести императора, он сохранил подобный стиль поведения до конца дней, но чем позднее, тем более это становилось все более внешней маской: невозможно было не поддаваться влиянию жены, для которой весь мир состоял почти исключительно из одних врагов! Извиняемся за грубость, но таким людям, как последняя русская царица, подобало место не на троне, а в клинике для тяжелых невротиков – в чем нисколько не сомневалось большинство ее подданных, достаточно с ней знакомых, хотя последние (в силу специфики тогдашнего мышления) больше мечтали о заключении царицы в монастырь!

С самого начала Александра Федоровна применяла к супругу вреднейшую психотерапию – ничего более конкретного, кроме отчуждения с окружающими, молодая неопытная царица сама посоветовать ему еще не могла. Но к 1900 году результаты такого воздействия стали уже очевидны для внимательных наблюдателей. Издатель и редактор «Нового времени» А.С.Суворин зафиксировал в дневнике такую характеристику царя: «Образованный, судит об отдельных фактах здраво, но связи в фактах и событиях совсем не видит. Самолюбие большое и уверенность, что он все может, потому что самодержавен. Любит блеснуть фразами»[263].

Что касается самой Александры Федоровны, то она с первых дней вполне целенаправленно реализовывала собственную установку, при встрече с каждой придворной дамой почти что ноккаутирующим ударом выбрасывая к ее носу свою правую руку – чтобы целовала! Пустяк, казалось бы, но ведь как действовал!

Мария Федоровна, жена Александра III и мать Николая II, хотя и обладала целым рядом недостатков (увлекалась сплетнями, была равнодушна к воспитанию собственных детей, боролась с новой женой своего свекра, ненавидела Германию и т.д.), но в целом была вполне контактной, уверенной в себе и внешне доброжелательной женщиной – заведомо первой среди придворных дам, но подчеркнуто ровной и равной в отношениях с ними, что не вызывало ни малейшего неуважения к ней. Контраст с молодой царицей был впечатляющим, и последняя быстро и навсегда очутилась в психологическом и духовном вакууме, на что она ответила еще большей самоизоляцией от остальных.

«Чувствуя нерасположение к себе, государыня Александра Федоровна невольно стала удаляться от строгих критиков, не будучи в состоянии лицемерить и любезно принимать у себя тех, кто заочно ее осуждал. Получился какой-то заколдованный круг, который с годами все увеличивался»[264], – отмечал генерал В.Н.Воейков, последний дворцовый комендант.

Расхожее мнение, что государыня не любит Россию, было далеко от истины (что она вообще знала о России?!), тем более, что нет весомых оснований отождествлять с Россией царских придворных. Но ведь ни с кем другими царица в России и вовсе не общалась, пока не встретилась – к счастью или к несчастью – с Григорием Распутиным, который и воплощал собой, казалось бы, весь русский народ! Но ведь как-то объяснять себе и другим это постоянное нелепое и непреодолимое отчуждение придворные все-таки были должны!..

Приобрести доверие царя и царицы при таких условиях могли лишь люди, заведомо не принадлежащие к числу искателей карьеры и личной выгоды (не обязательно – материальной) – но где и когда существовали профессиональные политики с подобными качествами? Любой принципиальный и деловой человек, на каких старалась-таки обратить внимание августейшая чета, рано или поздно возбуждал подозрение в той или иной корыстной заинтересованности в успехах своей деятельности (а как могло быть иначе?) – и это клало конец доверию к нему.

Что с самого начала недооценивали люди, вынужденные обсуждать с царем серьезные проблемы, так это то, что, будучи бездарным в государственном управлении, он был отнюдь не бесталантен в ином: Николай прекраснейшим образом улавливал малейшие нюансы в поведении своих собеседников и, обладая болезненным самолюбием, обычно не заблуждался в оценке их истинного отношения к его персоне.

На практике это тоже создавало порочный круг: действительно грамотные специалисты – С.Ю.Витте, П.А.Столыпин, В.Н.Коковцов и т.д. (к сожалению, их было совсем немного), столкнувшись с неправильными решениями царя, не могли хоть в какой-то мере не проявить собственного разочарования и раздражения. Это, в свою очередь, мгновенно улавливалось царем, а затем усиливалось челядью, ловившей мельчайшие оттенки настроений самодержца и только на них и ориентирующейся. В итоге росло и недоверие царя к специалистам наиболее квалифицированным, уверенным в себе и, главное, руководствующимися интересами дела. От их услуг он, поэтому, рано или поздно охотно отказывался. Перспектива в итоге могла быть только одна: остаться в окружении бездарностей и тайных недоброжелателей, но готовых к беспрекословному угождению и подчеркнуто демонстративному подчинению – что фактически и произошло к 1917 году.

Зато с самого начала в числе немногих доверенных пребывала старшая сестра царицы, на которую мы и можем указать, как на источник, из которого Александра Федоровна и ее супруг черпали вдохновение для своих идеологических установок – ниже мы представим достаточно иллюстраций на эту тему.

Но истинным дирижером российской политики Елизавета Федоровна стала лишь к началу ХХ века, основательно поднабравшись опыта руководства Москвой, разобравшись во многих оттенках российской жизни и лично познакомившись со всем управляющим слоем российских бюрократов.

К этому времени Николай II уже ухитрился полностью проиграть свою роль правителя России и ввергнуть ее в бедствия, конца которым не предвидится и по сей день.