КалейдоскопЪ

«Ржа на шлемах»

Новым губернатором Британии Нерон назначил старого рубаку Светония Паулина. Выбор на него пал не случайно. Боевой генерал, к работе в колониях не привыкать: за плечами опыт управления Мавританией, усмирение непокорных в Атласских горах, то есть – богатый опыт военных операций в горных условиях. Что как раз и нужно: в горах за северным валом и в Камбрии[64] всё сидели чирьем на римской шее непокорные пикты и силуры.

Светонию – за пятьдесят, но он высок, худощав, силен. Лицо – темно от загара. Авторитетен. От одного его недовольного взгляда легаты трепещут. Все знали, с каким удовольствием он успехами в Британии поставил бы на место своего давнего соперника – старого лиса Гнея Корбуло. Тот так и сыпал в Рим рапорты о своих победах в Армении, и император непременно находил повод сообщить об этом Светонию – как бы между прочим. Нерону нравилось сталкивать лбами честолюбивых вояк.

Светоний меньше завидовал бы Корбуло и гораздо меньше беспокоился бы, если бы знал, как плохо кончит этот очень популярный в Риме генерал: Нерон, большой ревнивец по части народной любви, просто послал ему записку с приказанием покончить с собой. Что тот и сделал. Но все это пока – в будущем.

Так что начал новый губернатор решительно. Просмотрел финансовые отчеты, посетил гарнизоны. И к выводам пришел неутешительным.

Прибыв в Камулодун, Светоний тотчас же вызвал к себе прокуратора[65] Дециана Цата. Он сразу невзлюбил этого человечка в неопрятной одежде с пятнами и совершенно лысым шишковатым черепом. Светония раздражало, что этот человек всегда находится в движении, постоянно жестикулирует, без всякой необходимости поправляет одежду и никогда не смотрит собеседнику в глаза.

Прокуратор вошел совершенно неслышно. И теперь он, как всегда, не мог стоять спокойно – нервно сучил руками и губы его подрагивали.

Светоний не предложил ему сесть, сам встал напротив, бесцеремонно рассматривая его и ничего не говоря. Тогда и прокуратору ничего не осталось, как поднять на него глаза. Они оказались неожиданно пронзительными и злыми. Светоний с неприятным удивлением первым отвел взгляд. И почему-то почувствовал, что прокураторство Цата будет недолгим. Умный Цат это тоже мгновенно осознал и понял, что меры нужно принимать безотлагательно.

Губернатор начал без всяких экивоков и вопросов о здоровье жены:

– У легионеров Второго легиона Августа[66] – ржа на шлемах…

– В Британии часты дожди, и…

– У римского солдата легиона Цезаря – ржа на шлеме, – повторил Светоний не повышая голоса, но еще тверже.

– Неожиданная смерть от жестокой лихорадки Люция Цереса, легата Второго легиона, возможно, отразилась на порядке… Я слышал, обязанности легата исполняет теперь префект Поений Постум. Не послать ли за префектом Постумом?.. – с преувеличенной озабоченностью спросил Цат. А сам подумал: «Какое мне дело до шлемов твоих безмозглых вояк и до твоих легатов! Моя забота – налоги». И он был прав.

– Не беспокойся, префект Постум уже имел со мной беседу. Поговорим о прокураторских обязанностях. Я слышал, не хватает средств, чтобы закончить ремонт храма императора в Камулодуне? Что же получается: на храм, который должен постоянно напоминать завоеванным о силе и богатстве Рима, нет средств?! Птичье дерьмо на мраморе памятника императору! Облупленные стены императорского храма! Протекающая крыша… Чья это вина? – В голосе Светония прозвучала угроза, тут же сменившаяся едким сарказмом: – Или опять виноваты частые британские дожди?

– Основные средства идут на содержание легионов, а временные трудности с ремонтом храма связаны с невозвратом займов, предоставленных местным вождям еще при императоре Клавдии…

– Займов? И они платят по займам?

– Не совсем. Некоторые думают, что заем был просто подарком императора. Дикий народ, ничего в финансах…

– Мне нужен полный отчет о суммах и сроках их возврата. Мы – платим тем, кого победили, чтобы они хорошо себя вели?! А я-то полагал, что послушанию должны способствовать легионы. Я ошибался: вместо этого мы платим местным царькам, чтобы они не беспокоили покой местных прокураторов, а у лучших легионеров между тем ржавеют шлемы! У меня – уже несколько донесений о том, что на острове Мона[67] друиды устроили осиное гнездо сопротивления Риму. Они укрывают мятежников из разбитого войска Каратака и подбивают племена на мятеж. На западе, в камбрийских лесах, болтают, от нас прячется целая армия и ждет своего часа. Вы знаете местный язык и ничего об этом не слышали?

– Думаю, автор донесения преувеличивает. Бриттов все больше интересуют торговля, земледелие, разведение скота, постройка вилл и портов и все меньше – мятежи. Они…

– Прокуратор Цат, в любой провинции всегда – слышите, всегда, в любое время – может начаться мятеж. Запомните. Нет такого понятия – «мирная провинция». Есть хорошо управляемая провинция, где население знает, что всякий мятеж будет быстро подавлен, что сопротивление – бесполезно. И я намерен сделать Британию именно такой хорошо управляемой, очень хорошо управляемой провинцией. Друидов необходимо уничтожить и остатки войска Каратака выкурить из лесов Камбрии как барсуков из нор. Это – основные подстрекатели, от них – вся смута. И еще… Кто такой вождь Прасутаг? Мне только что подали его завещание. – Светоний подошел к огромному столу со множеством свитков, безошибочно выбрал нужный и поднес его ближе к глазам. – Покойный «оставляет вождем племени ит… иц… иценов…» Что такое?! «свою вдову Боудикку…» «Имущество же должно быть разделено поровну между…» Что?! «между Императором Нероном Клавдием Цезарем Друзом Германиком и моими двумя дочерьми…». Они что, думают, будто им здесь действительно что-то принадлежит?! Что они – могут что-то «завещать»?! Чтобы завещать, надо иметь, а им, как видно, недостаточно хорошо разъяснили, что всё в этой провинции, и они сами со всеми потрохами, принадлежит Риму! Бред какой-то: завещание, бабы… И – грамматические ошибки!

Цат криво усмехнулся:

– Ну, ошибки – это вина кого-то из наших писцов. А Прасутаг – как раз из дружественных нам царьков, вождь племени иценов, оно одним из первых сложило оружие. И этому очень помогла, прошу прощения, финансовая успокоительная примочка. С тех пор ицены не причиняли никаких…

– Тогда с него и начните. То есть – с семьи Прасутага. За послушание платили только ему, а поскольку он не оставил законных наследников мужского пола, племя сейчас осталось без предводителя, поэтому не может представлять никакой опасности. И разошлите по другим племенам требования немедленной выплаты. А этот случай можете сделать показательным. И использовать как пример того, что будет с неплательщиками. А заодно и напомнить, кто в Британии хозяин. Вы поняли? А потом этому племени мы поможем определиться с законным и верным Риму вождем. Что ценного есть у этого племени?

– У них – удобные для портов бухты на востоке. Но… здесь еще такая трудность… Нам с вами, губернатор, это сложно понять… Это, несомненно, варварский обычай, но у диких кельтов вождями племен становятся не только мужчины, но и, хотя это и трудно себе представить… женщины. Поэтому ицены, возможно, считают, что у них уже есть законный вождь, и…

– Ицены будут считать так, как прикажет им Рим. Их бабы будут ткать и рожать детей, а не возглавлять племена и жить своей волей. Время дикарства – кончилось! – отрубил Светоний, и Цат с любопытством отметил, что глаза губернатора без видимой причины налились ледяным гневом. – Список всех вождей, кому были даны займы, – немедленно в канцелярию Агриколе. Свободны!

Дециан Цат закрыл за собой тяжелую дверь. «Новая метла! Еще больший идиот, чем я думал!»

Прокуратор придерживался других взглядов на колонизацию: армия нужна только для самого завоевания и удержания власти первые несколько лет, а потом – пусть живут как хотят и молятся каким угодно своим богам, но исправно платят налоги. А для этого дикари должны быть платежеспособны – иметь хороший скот, обрабатывать поля. И – приобретать вкус к роскоши, что и есть признак цивилизации. Местных «царьков» – без нужды не обижать, не напоминать о положении завоеванных, а наоборот, приближать и раздавать привилегии; драки же и ссоры между вождями за эти привилегии и вообще за что угодно поощрять всемерно – divide et impera[68], – а также давать бесплатное образование сыновьям племенной верхушки в местных римских школах по римской программе – Тривиум-Квадривиум[69]. Глядишь и подрастет новое поколение бриттских племенных вождей – безупречных римских граждан. Они станут опорой империи, сменят имена, станут перебрасывать через локоть тогу в курии как настоящие римляне, даже между собой говорить на латыни, а крашеных «предков» и их варварского наречия – стесняться и стараться все это забыть. А неспособных к наукам да горячих – в легионы, куда-нибудь на задворки Pax Romana[70], где и языка-то их никто понимать не будет. Вот так и получится мирная провинция. И не надо огромных крепостей и многочисленных легионов. Но солдафонам это не по вкусу, им все мерещится, что их задвигают на второй план!

А Светоний стоял и отрешенно смотрел на высокую дверь, которая сейчас закрылась за Децианом Цатом. Ее тяжелые створки были украшены резными львиными мордами, но губернатор их не видел. Здесь, в Камулодуне, за несколько улиц отсюда, умирала его дочь. Об этом скоро узнают все, и этот мерзкий Цат – тоже.

Губернатор налил себе из бронзового кувшина вина. Он никого не хотел сейчас видеть.

Дочь, Светонию Паулину, он смутно помнил ребенком – тихим, задумчивым. Она не слишком вертелась под ногами и внешне была похожа на него! Он постоянно находился в отлучках, как и полагается солдату, и семьи своей почти не знал. Семья – необходимая принадлежность жизни респектабельного военного, но у Светония и мысли не было брать жену и дочь с собой в провинции, где он прослужил много лет. Однако теперь жизнь в далеких провинциях с семьями всемерно поощрялась императором, вот он и привез их в Британию. На свою беду! Много лет назад родители устроили его брак с невзрачной девственницей из очень хорошей семьи. И все, на что ее хватило, был один лишь ребенок, и то – девка!

Его душила злоба на дочь: так поступить с отцом, сделать его притчей во языцех для каждого центуриона и его шлюхи! А вскоре все дойдет и до Рима: губернатора Светония, грозного губернатора Светония ослушалась собственная дочь! Лучше уж пусть говорят, что он сам убил ее. От одного его взгляда дрожали префекты и трибуны, и он дорожил этой своей репутацией, ибо только трепет подчиненных – гарантия повиновения, а значит, и порядка. «Слышали? Светоний не смог управиться с бабами в собственной семье!» Теперь найдется столько тех, кто будет издеваться и злорадствовать у него за спиной! И он ничего, ничего не сможет с этим поделать! Светоний чуть не застонал от досады и боли при мысли об этом.

Однажды вечером, недели за две до всего этого кошмара, он просматривал в библиотеке донесения из Рима. У него было хорошее настроение после дружеского обеда с Квинтом Сериалием. Этот легат выразил желание стать его зятем, и они уже условились о свадьбе через две недели. Квинт был перспективным военным. К тому же его сестра в Риме недавно стала влиятельной жрицей-весталкой, что означало доступ к императорской семье и большие возможности. Ну не век же в самом деле ему, Светонию, сидеть в этом бриттском болоте! Отличиться здесь – и в Рим!

Он послал тогда за дочерью. Она явилась в библиотеку моментально и испуганно стояла, втянув плечи и словно стараясь уменьшиться в росте. Девушка не знала, куда деть свои длинные бледные вздрагивающие руки. Светоний подумал, что она, наверное, глупа. А может, и нет. Он, в сущности, ничего не знал о ней.

– Ты здорова?

– Да, отец.

– У меня для тебя хорошая новость. Через две недели – готовься к свадьбе с легатом Квинтом Сериалием.

Ее глаза вдруг налились слезами. Ох, терпеть он не мог это бабское слезомойство!

– Отец, прошу тебя, умоляю… Я не знаю Сериалия…

– Завтра узнаешь. Он будет к обеду. И о чем это ты умоляешь?

Дочь смертельно побледнела. Она едва не теряла сознание от страха, и голос ее дрожал:

– Я не могу… замуж… за Сериалия.

Он от неожиданности не нашелся что сказать, и дочь приняла это удивленное молчание за свою маленькую победу:

– Я люблю… другого человека. Префекта Постума.

Он продолжал молчать.

– И Постум – любит меня, – сказала она, воодушевленная его молчанием.

Светоний вспомнил: именно в легионе Постума он видел ржавые шлемы.

– Префект Постум толком не знает даже, кем был его дед, – резко сказал он. – Его семья – какие-то ремесленники в Субуре[71]. Здесь хотя и не Рим, но действуют все его законы! И никто – остается никем. – И тут его осенило: – Отвечай немедленно, ты – девственна?

– Отец, Постум – честный человек…

– Ты – девственница?! – рявкнул он. А про себя спокойно решил, что убьет недоглядевшую за дочерью жену, если окажется, что…

– Да! Да!! – прорыдала Светония, и ее щеки и шея залились густой краской.

И где это она снюхалась с Постумом?! Вот они, проклятые свободные нравы провинции! А впрочем, неважно. Девственность всегда может проверить одна из рабынь. А Квинт Сериалий – тоже не идиот и в любом случае не станет поднимать скандала, они слишком нужны друг другу.

– Тогда свадьба с Квинтом Сериалием – через две недели, как мы с ним и решили. Я дал ему слово. Готовься. И позови теперь мать. – Он отвернулся к полкам со свитками, давая понять, что «разговор» окончен.

– Отец… Но Постум добился всего сам… своим трудом. Не лучше ли…

– Что? Ты еще здесь?! – Он бросил на дочь взгляд, от которого, как говорили в армии, даже у легатов происходило непроизвольное мочеиспускание.

Дочь бросилась перед ним на пол, обхватила его ноги. А он вдруг подумал, что кровь – ничего не значит: у него не было никакого чувства к этой чужой, невзрачной, как и ее мать, девице. Никакого чувства, кроме нарастающего раздражения.

– Отец, умоляю…

Он отстранил ее с брезгливостью. И бросил, как нерадивому подчиненному:

– Свободна!

Жены римского Камулодуна предвкушали только что объявленные торжества в честь свадьбы губернаторской дочери и легата Квинта Сериалия. Свадьба обещала быть пышной, к тому же почти закончилось строительство городского амфитеатра для гладиаторских боев – правда, деревянного, но для провинции и такой неплох. В далекой колонии подобные развлечения были нечасты, а потому особенно желанны.

Подвенечный наряд Светонии Паулины уже был готов – красное платье с широкой золотой каймой и красная накидка. Цвет жизни.

До свадьбы оставалось два дня.

Страшно рискуя, тайком, в ночном лесу, Светония встретилась с Постумом. Она предложила ему бежать – немедленно, куда угодно, на любой галере! С собой у нее был узелок с коралловой ниткой и несколькими золотыми браслетами. Постум задумчиво смотрел на ее сокровища. Он совершенно не предполагал такого поворота событий. Еще час назад он думал, что женитьба на дочери губернатора упрочит его положение и откроет путь к должности легата, а когда-нибудь и консула… И теперь он что-то заговорил о своей любви, но убеждал Светонию быть благоразумной. Она отрешенно посмотрела на него, словно не понимая языка, на котором он говорил. И пошла прочь. Ее сгорбившаяся вдруг фигура с ненужным теперь узелком в руке долго белела между темных стволов…

В Британии весной дождь идет особенно часто. И одной такой дождливой ночью совершенно потерявшая надежду Светония Паулина решилась на то единственное, что должно было освободить ее от разочарования в любимом и от воли отца. В длинной ночной тунике, не замечая холода, она вышла из своей спальни, поднялась на самый верх, на стену, окружающую виллу. И бросилась с нее вниз.

Нашли ее только утром. Худенькое, изломанное, почти детское тело валялось как тряпка, как пустой мешок. Она еще дышала, но голова ее свисала неестественно – скорее всего, была сломана шея. Ее принесли в дом и положили на кушетку в триклинии[72].

Прибежала полуодетая босая мать, она голосила и обнимала дочь, пытаясь привести ее в чувство. Вокруг сгрудились рабы, что нашли и принесли девушку.

На крики в триклиний бежали слуги.

В комнату вошел Светоний. Он любил работать по ночам и, судя по тому, что был одет, так и не ложился. Медленно, словно постепенно осознавая произошедшее, подошел к безжизненной дочери, наклонился над ней. И вдруг лицо его покраснело от ярости, он резко стащил тело с кушетки и начал одержимо и безжалостно пинать его «домашними» стоптанными caligae[73]. Бросившуюся ему в ноги жену он отшвырнул к стене – на мозаику пола брызнула кровь из ее рта. Рабы почти не дышали. Вмешиваться не смел никто – римский мужчина, отец семейства, paterfamilia, был полностью в своем праве давать жизнь или отнимать ее, если кто-то смел противиться его воле.

В напряженной тишине слышны были только глухие удары расправы.

И тут по комнате словно прокатилось движение. Это вперед вышла рабыня. Когда-то, еще в год рождения дочери, она была послана Светонием из Мавритании в подарок жене. И с тех пор эта рабыня была бессменной нянькой его дочери. Обычно черная, кожа старухи стала сейчас светло-серой, словно присыпанной пеплом от накатившей бледности.

– Убей уж и меня, господин, нет сил видеть…

Светоний прекратил расправу над дочерью, поднял голову и посмотрел на толстую рабыню с жутким спокойствием.

Все втянули головы, и кое-кто зажмурился, ожидая страшного.

Старуха грузно упала на колени, но не перед губернатором, а перед распростертой Паулиной. Светоний удивленно смотрел на рабыню, словно никогда не видел ее раньше.

А кормилица вдруг запела. Колыбельную. И звучала она сейчас как поминальная…

Губернатор Британии Светоний Паулин повернулся и вышел из комнаты. Так же медленно, как и вошел.

В тот же день он выступил на усмирение мятежников, засевших в лесах Камбрии, и друидов на острове Мона.

На западе провинции римляне применяли тактику выжженной земли – уничтожали стада, посевы, всходы на полях, безжалостно жгли лес. Те, кто не пал от римского меча, неминуемо должны были умереть зимой от голода. Горели лесные деревни, и остатки сопротивлявшихся римской власти бежали на остров Мона.

Светоний неотвратимо шел по пятам. Он переправился через пролив Менай и достиг наконец острова друидов. Кельты видели, как к ним через пролив приближалась смерть. Они уже ни на что не надеялись: силы были слишком неравны. Они хотели просто лечь в эту священную землю и слиться со своими, бессильными теперь, богами.

Еще издали римляне увидели на берегу острова огромную пылающую человеческую фигуру. С трудом дыша от нестерпимого смрада горелого мяса, выходившие на берег легионеры разглядели, что она сделана из веток, и этот «человек из веток», словно клетка, заполнен уже обугленными телами. Рядом огромной кучей лежали одежды друидов. Ритуальное самоубийство…

С факелами в руках римляне стали углубляться в дубраву. И на большой поляне, сжимая мечи, их встретили татуированные воины. Впереди стояли трое старцев-друидов в белых балахонах. Вот они раскинули руки и начали зычными голосами ритмично возглашать древние проклятия своих богов – снова и снова, впадая в транс и вводя в него даже легионеров. Среди римлян возникло замешательство. Подойти к старцам не решался никто.

Вдруг бритты расступились, и на римлян с дикими воплями и горящими факелами выбежали сотни растрепанных, безумных женщин в черных одеждах. Они сами пронзали себя ритуальными ножами и падали, как огромные черные птицы. Солдаты оторопело оглядывались на центурионов.

И тогда Светоний Паулин, с криком «Roma Victrix!» выхватил гладиус[74].

Головы старцев с длинными волосами покатились по влажной от росы траве – словно обросшие мхом камни, как будто и не были никогда живыми.

Вскоре все было кончено. «Человек из веток» догорел и развалился, тела убитых просто побросали в воду у острова – Светоний не хотел, чтобы солдаты зря расходовали силы, зарывая их: утром армия должна была двинуться в горы Камбрии, где еще оставались мятежники. Главная задача – уничтожение друидов острова Мона – была решена.

…Легионеры рубили деревья священной рощи для костров, развязывали impedimenta[75], ставили палатки. И тревожно оглядывались. Было из-за чего: вокруг лагеря из темноты светились десятки волчьих глаз, слышался нестройный, леденящий душу вой. Это были очень странные волки. Они не боялись огня. Один из них, огромный и матерый, подошел очень близко. В него бросили двухметровое копье pilum, и любой, кто это видел, мог поклясться, что копье пронзило волка насквозь. Однако тот продолжал стоять и смотреть на людей, а потом спокойно затрусил в чащу.

Солдаты опасливо озирались и бормотали обереги.

Светоний Паулин приказал выдать еще вина и громким, уверенным голосом прокричал благодарность за доблесть в уничтожении логова диких фанатиков-жрецов – мятежников и врагов Рима. Родная латынь прозвучала для солдат в этом страшном, наверняка проклятом месте успокаивающе. «Рим принес в эту дикую землю свет!» – убежденно закончил Светоний. И добавил привычную формулу: «Roma nostra est lux mundi!»[76] Легионеры одобрительно загудели. Несмотря на суровость Светония, в армии его любили. Он был храбр, никогда не рисковал людьми понапрасну и всегда знал, какими словами можно вдохновить войско. Вскоре в лагере уже звучали разговоры и смех.

Светоний тоже был возбужден, он шутил и смеялся у костра с легатом, трибуном и префектами, вспоминал истории из своей службы в Мавритании и женщин:

– Один мой раб, ученый грек, говорил, что все женщины одержимы демонами. Все они, несмотря на кроткий вид, – горгоны, гарпии и сирены. Я с этим вполне согласен.

– А кельты, должно быть, безумны, ведь своих женщин они обучают искусству боя, как мужчин? – спросил слегка подвыпивший трибун Агрикола[77], которого Светоний взял к себе из Второго легиона Августа за доблесть и сообразительность.

– Вот потому они и варвары, – по-крестьянски степенно ответил легат Веспасиан[78] – крупный, с мощной, очень короткой шеей.

– А правда, что мавританки – самые покорные женщины, никогда не прекословящие мужчинам? – не унимался Агрикола. – Если это так, то нашим римлянкам у них бы поучиться!

Светоний выстрелил в него взглядом: на что-то намекает? Да нет, просто пьян. А может, все-таки издевается? Да нет, слишком умен, не посмел бы. Просто бивуачный треп, ведь он же сам завел разговор о Мавритании.

– Нет, тебе наврали, Агрикола, – изменившимся тоном произнес он. – Римлянки гораздо более покорны.

Настроение, однако, было испорчено. Он посмотрел в темноту, и ему показалось, что оттуда на него внимательно, не мигая, смотрят желтые волчьи глаза. Светоний ничего еще не знал о том, что произошло уже по его приказу в земле племени иценов с вдовой вождя.

* * *

Когда Светоний объявил, что выступает на Камбрию и остров Мона, Дециан Цат не мог поверить своей удаче: солдафон явно рвется в бой и не ведает, что происходит вокруг! На Цата работала целая сеть информаторов, те доносили ему о настроениях бриттов и вообще обо всем происходящем.

А совсем недавно легионеры-ветераны, ничуть не церемонясь, согнали с лучшей земли племя триновантов, соседей и союзников иценов, и начали строить еще одну колонию.

Прокуратор знал, какое «паровое давление», благодаря действиям нового губернатора и захватам колонистов, скопилось уже под «римской крышкой» в Британии.

«Разорение священного для всех бриттов острова Мона, – думал Дециан – будет последней „щепкой в огонь“ – и „котел“ так закипит, что крышку снесет совсем!» Но Светоний был в провинции недавно и многого здесь не понимал. «Думает, что гладиус – решение всех вопросов!» – криво усмехнулся Цат. И ностальгически вспомнил прошлое.

Да, почивший предшественник Светония страдал слабым здоровьем и не слишком совал нос в дела прокуратора, да и в свои собственные, так что Цат, по сути, сам управлял провинцией, и последние несколько лет действительно не было ни особенных мятежей, ни серьезных беспорядков.

Но после первой же встречи с новым губернатором Дециан понял, что отзыва из Британии ему не миновать. Ну что ж, он уже немолод, достиг верха своей карьеры и давно собирался на покой. Однако уходить из этой провинции просто так, не причинив перед этим самоуверенному Светонию неприятностей, ему не хотелось.

И он уже придумал, как это устроить. Причем – не делая ничего противозаконного, а просто буквально выполняя губернаторский приказ. А вот потом, когда в Британии станет по-настоящему жарко, он оставит здесь бравого вояку применять силовые методы управления колонией.

Цат опять криво усмехнулся: сидеть и смотреть, чья возьмет, он вовсе не был намерен. Может оказаться опасно. Да и зачем? В Олисиппо[79], в Лузитании, у него давно было отличное поместье, о котором в целом свете не знал никто, даже жена. Цат все подготовил: в порту Лондиния у него стояла с виду неприметная, но добротная и вместительная галера. В том, что ему удастся улизнуть вовремя, он почти не сомневался.

Прокуратор позвал своего самого рьяного сборщика налогов – Петрония. И велел ему отправляться со своими людьми в деревню племени иценов.

Все предвидел Дециан Цат. Все, кроме одного: насколько жарко станет скоро в Британии.


Яндекс.Метрика