Олаф
Когда Аскольд занес над Рюриком меч – там, в медхусе конунга россов, – Олаф не поверил сначала своим глазам, но тут же бросился на предателя. Аскольд все же успел ударить, но меч задел Рюрика только вскользь, и вся сила удара пришлась по краю перевернутой столешницы. Они с Ингваром пытались вынести залитого кровью Рюрика из битвы и одновременно отбивались от Аскольда. Олаф видел, что в дальнем конце медхуса дрались остальные хаконы, которых тоже втянули в побоище.
Олафу и Ингвару удалось вырваться наружу. Рюрик был без чувств, но, кажется, дышал.
– Там – коновязь! К кораблям, быстро! – прорычал Ингвар, взваливая на себя огромное тело брата.
– Оставлять пир, не попрощавшись?! – раздался вдруг за спиной голос Аскольда.
– Ингвар, уходи, я задержу его! – крикнул Олаф и бросился на него с мечом. Из безоконного медхуса неслись приглушенные, словно сквозь вату, звуки побоища. Ворота крепости были распахнуты.
Ингвар дотащил Рюрика до коновязи, отвязал оседланную лошадь, с нескольких попыток (лошадь нервно ржала и не хотела стоять на месте) тяжело перекинул брата через седло, привязал его поводом к стремени… Копье насквозь пробило ему колено сзади. Теряя сознание, он все-таки успел ударить лошадь по крупу, и та понеслась прочь из ворот крепости к лесу – с бесчувственным, залитым кровью Рюриком на спине.
Очнувшись на дне ямы, Олаф услышал над собой словно с неба доносящиеся голоса:
– …Лошадь с трупом нигде не смогли найти, точно Мокошь в реку утянула! – сказал один голос. Говорили по-славянски.
– Если он жив и сбежал, покрутитесь у меня на колу! – раздраженно ответил другой.
– А что с этими делать, Вадим? – спросил первый голос. – У одного нога разворочена, другой – тоже не лучше, еле дышит. Добить да и сжечь вместе с остальными?
– Мой человек спрашивает, не лучше ли их добить, Аскольд? – спросил второй голос на языке норс.
– Я понял, что спрашивает твой человек, – услышал Олаф голос Аскольда. – Эти – твои. Делай, что хочешь.
– Да, ничего не скажешь, дар!.. Так ты думаешь, дружина Рюрика пойдет за тобой в Миклегард?
– Все хаконы Рюрика – мертвы. Вон они, у стены, лежат в ряд. И что-то пока не видно прилетевших за ними валькирий! – Голоса засмеялись весело, уверенно. – У дружины есть выбор: или со мной в Миклегард, или за своим конунгом и хаконами – в Валхаллу! Но среди «рус» – достаточно верных мне людей. Я обещал им неслыханную долю в добыче. Да и добыча будет неслыханной.
– Ты уверен, что он мертв?
– Рюрик? Уверенным в этом можно быть только тогда, когда голова лежит на некотором расстоянии от шеи.
Щенок помешал мне снести ему голову, я зацепил его только краем. Да не бойся! Он теперь совсем один, тяжело ранен и не опасен. Да и протянет он не долго!
– А этот Рюрик, он очень привязан к своим родичам?
– Да, можно сказать и так, хотя ничего нельзя знать наверняка! – Аскольд рассмеялся. – Еще той зимой, на Ильмене у твоего отца, я знал, что рано или поздно ты своего добьешься. Хитрый, дьявол… Или как там тебя теперь – князь Вадим? – Он помолчал: – А я ведь понял: ты спрашивал о родичах и Рюрике потому, что решил поймать конунга «на живца»? Ловко!
Олаф слышал, как Вадим довольно усмехнулся.
– Я рад был нашей встрече, Одноухий Аскольд! Когда обратно из Миклегарда?
– Через год, перед самой короткой ночью мы должны быть уже здесь. Зимовать будем в Миклегарде. Там зимы мягкие. Да, если тебе, как возьмем Миклегард, нужна будет моя помощь, можешь рассчитывать на моих людей, и возьму за это недорого, как с друга. Да, все хотел спросить: откуда у тебя в дружине степняки? И впрямь они добрые конники?
– Конники – лучше не бывает! А появились у нас две зимы назад. Говорят, что раньше кочевали по берегам Большой Реки и жили сытно, но жестокая засуха уничтожила их пастбища и скот. И потому, мол, ушли в другие земли, что остались совсем без женщин – одни умерли, другие – нашли мужей в сытных землях, а эти молодцы сели на оставшихся коней и стали сражаться за тех, кто дает им женщин, мед и серебро.
Аскольд засмеялся:
– За женщин и серебро, значит? Ну что ж, бывает. Смотри, чтоб им и вся земля твоя не приглянулась со временем. Так тоже бывает. – И добавил: – А смуту любую подавляй страхом. Только страхом! Я старше тебя, Вадим, и поверь моему опыту: правит долго только тот, кого уважают, а уважают только тех, кого боятся.
Они еще что-то говорили, но уже отходили от ямы, и Олаф не мог разобрать ничего.
Вадим решил не убивать родичей Рюрика, а оставить их в яме и распустить об этом слухи по городу. Если Рюрик все-таки жив, он заглотит эту наживку и придет сам. А Аскольду Вадим хотел сначала предложить службу, но потом передумал. Манит того Миклегард – тем лучше: чем дальше этот коварный селедочник со своей дружиной, тем ему, Вадиму, новому невгородскому князю, спокойнее. А то кто его знает, что у того на уме, если он – даже со своими так… Теперь Вадима даже беспокоило возвращение Аскольда будущим летом. Что, если Одноухий, вернувшись от греков, не пойдет в Рустринген, а вместо этого попытается сместить его здесь? На всякий случай Вадим решил хорошенько подготовиться к его приходу. Но сначала нужно было утвердиться в Невгороде князем.
Олаф знал, что это очень дождливая ночь, но больше ничего о мире не знал. Сколько прошло дней? Мысли путались. Где это он? Грудь болела, было трудно даже сделать вдох. Наверное, поломаны ребра. Олаф физически чувствовал, как стены колодца сдавливают его легкие и мешают дышать. Все что ему сейчас было нужно, это сделать глубокий вдох. Но мешала боль в груди. И – эти стены. Он чувствовал их, даже не видя в темноте. Холодным потом прошиб вдруг ужас: что, если его здесь просто засыплют землей? Он прикрыл глаза ладонями: думать о море. Море… Простор…
Пошел сильный дождь. Сквозь тяжелую деревянную решетку в яму хлынули потоки воды. Олаф встал и прислонился к стене. Вода была холодной, весенней. В колодец с писком падали мыши-полевки и тонули, пальцы иногда ощущали в воде их тельца. Одна упала ему на плечо, побежала, пища. Он поймал ее, зажал в кулаке. Страшно хотелось есть, но все же не настолько, чтобы победить в себе отвращение, и он выпустил этот мокрый комочек, бьющийся в безумном желании продолжать жизнь. Если дождь будет идти неделю, месяц, год – вспыхнула сумасшедшая мысль – то яма наполнится, и он всплывет с водой, поднимется к самой решетке и попытается ее взломать!
Он уже очень ослабел. Раньше ему бросали хотя бы кусок хлеба и спускали бадью с водой, но вот уже несколько дней не приносили и этого. Голова сильно кружилась, и от этого ему легче было представить себя где-то еще – не здесь, не в этой яме.
Он встал и ощупал земляные стены. Они были на том же месте, не придвинулись. Забыть о них… Море. Ветер. Парус. Драккар… Что они сделали с драккаром Рюрика? А Ингвар – что они сделали с ним? Где вся дружина? Он крикнул и испугался – так страшно, безнадежно и оглушительно забился, запульсировал в тесном колодце его крик.
И вдруг услышал ответ. Это был голос Ингвара!
Олаф вскочил и – показалось ему – наполнил колодец криком до самой решетки. И закричал на норс: «Ингвар, я здесь!» Шум ливня – всё, что было ему ответом. Но через некоторое время он услышал: Ингвар смеялся. Его голос шел как будто из самой земляной глубины и был до неузнаваемости веселым. Он пел залихватскую, знакомую всем песню, полную славянских ругательств, – о том, что лучше: девки или пьяный мед?
Дикая радость придала Олафу сил. Ингвар – здесь, и он жив, он не пал духом! И Олаф стал подпевать ему дрожащим от радости голосом: «Ингвар, я здесь! С чего ты это так весел, старый черт?» Но тот не отвечал, а сам продолжал петь. Потом он запел другую песню – протяжную северную песню гребца-викинга. А потом – еще одну. И радость Олафа сменилась недоумением, потом тревогой, а потом – нежеланием принимать! Олаф кричал и кричал: «Ингвар!» Кричал, пока совершенно не сорвал голос и из его рта не стало вылетать только бессильное сипение: «Ингвар… Ингвар… Ингвар…» И тогда стекавшие по лицу капли дождя стали солеными.
А рядом, в таком же колодце, обезумевший Ингвар пел и пел свои страшные песни. Постепенно его пение становилось отрывистее и слабее, и наконец его голос совсем умолк.
На следующую ночь Олаф услышал сверху тихий посвист. Он открыл глаза и поднял голову.
– Эй, варяг, селедочник, ты жив?.. Веревку держать можешь?
