Его Венеция
Добро пожаловать в Венецию, господа! Вот – рынок, Риальто. Здесь мерно и громко уже который век пульсирует ее сердце. Осторожно, не поскользнитесь, деревянные тротуары улиц скользкие: ночью прошел дождь. Впрочем, уже начинает припекать солнце, а лужи быстро высыхают, так что осмотреться – самое время!
Витторе Карпаччио «Исцеление безумного» (1494)
…Венецию всегда называли городом, где «ничего не растет, но всего в изобилии». И увидеть это изобилие воочию можно здесь, на Риальто: редкий китайский шелк, индийские специи и драгоценные камни, каспийская икра, балканские кожи и серебро, фламандские ткани, английская шерсть, воск и меха из Московии, мед, вино и оливковое масло из Греции, ковры из армянской Киликии, сахар и хлопок с Кипра и из Египта, клинки самой лучшей стали из Дамаска и Толедо… Если чего-то нет в Венеции, этого просто нет на земле!
Издавна торговали здесь и «живым товаром». Рабов везли с берегов Черного моря, из Далмации, из Африки.
Вот плывут по Большому каналу[119] роскошные гондолы знати и богатых купцов с гребцами в бархатных ливреях. Из богато убранных драгоценными тканями кают-feltze доносятся звуки мандолины, смех, звон бокалов.
Снует, как кефаль, многочисленная лодочная мелочь. Канал быстро заполняется судами; только посередине остается еще полоса зеленой воды – а суда все прибывают и прибывают. Будет хороший торговый день!
Один за другим подходят иностранные торговые корабли и к таможне Пунта Догана – бьют на палубах барабаны, задавая ритм гребцам, свищут плети, рвут луженые глотки разноязыкие боцманы. Венецианские таможенники чуткими носами «обнюхивают» каждый корабельный закуток. Один английский путешественник оставил нам о них такую запись: «Даже обыскав корабль и не найдя ничего, что можно было бы обложить налогом, они все равно не уйдут, не получив мзду хотя бы на выпивку»[120].
Пахнет специями, просмоленной древесиной, гнилыми водорослями, из таверн доносятся ароматы чеснока и жареной рыбы. Бродят обвешанные медными чарками продавцы воды: «А вот – вода, холодная вода!..» Торговцы сладкими орешками и изюмом привычно отмахиваются от туч назойливых мух. Под холщовыми навесами и в арках рынка, где идет торговля, постепенно становится жарко. Проклинают жару и отирают фартуками вспотевшие лбы пожилые горничные. Квохчут куры, крякают в корзинах утки.
Риальто – рынок-полиглот. Купцы в одеяниях своих земель с легкостью переходят с языка на язык: греческий, турецкий, армянский, фарси, английский, датский, немецкий, французский, арабский, полдюжины итальянских наречий. Но чаще всего, конечно, слышен венецианский диалект.
Те иностранные «гости», которые местного наречия не изучили, нанимают зазывал – часто из бродячих комедиантов. Зазывалы орут во всю глотку: «А вот подходи, мыло из ширазских роз, попробуй на нюх – какой товар! Им и шах персидский моется, покупает только у меня!» – и уморительно изображают, как намыливает подмышки и причинные места толстый неповоротливый «шах». Вокруг лавки собирается хохочущая толпа, тянутся руки с монетами. Купец доволен.
У лавки кожевника рыдает пожилая женщина в простом, аккуратно заштопанном траурном платье. «Только что ведь был у пояса кошелек, а хватилась – срезан!» Ее успокаивает нестарый еще хозяин – а сам зорко следит за своими бойко торгующими мальчишками-подмастерьями.
Около церкви Сан-Джакомо испитой августинский монах в дырявой грязной рясе неожиданно сильным, зычным голосом проклинает сарацин, все удерживающих в нечестивых руках Святую землю, и призывает венецианцев, погрязших в суетности и плотских грехах, использовать последнюю возможность избежать геенны огненной, став рыцарями Креста и вернув Иерусалим Господу. На него мало кто обращает внимания: религиозным рвением торговый люд Риальто никогда не отличался. На Крестовые походы здесь вдохновляются только тогда, когда можно хорошо поживиться – как, например, более полвека назад в Константинополе, теперь, увы, для венецианцев опять потерянном! Да и в большинстве мусульманских стран, куда более платежеспособных по сравнению с европейскими партнерами, у венецианцев давно налажены надежные торговые связи. Так что зря дерет горло монах на Риальто. Вот в испанском Сантьяго-де-Компостела[121], где монах проповедовал до этого, его слушали бы с куда большим энтузиазмом.
Небольшими группками бродят по рынку разноязыкие паломники, ожидая отплытия галер в Святую землю.
В лавку картографов неподалеку заходят серьезные капитаны с продубленными лицами, и старый картограф ведет с ними неспешную беседу за рюмкой доброй густой мальвазии, то и дело гоняя подмастерьев за свитками новых, пахнущих клеем и кожей карт.
Риальто – царство рук. Их тысячи: руки розовато-белые с веснушками и рыжей растительностью; руки черные, словно мокрые спины косаток; руки цвета золотистого меда… Они трогают ткани, показывают товар, звенят дукатами, зазывают, приветствуют, хватают за одежду, пытаясь удержать, скрепляют пожатиями сделки, взлетают отчаянно, отмахиваются разочарованно. И, наконец, бережно, с благоговением принимают плату.
Получив от покупателя венецианский дукат – валюту самую твердую и ходовую как на Средиземноморье, так и за его пределами, – негоциант пробует его на зуб. Потом монета тяжело падает в кожаный кошель, и тот туго, в три-четыре оборота, перевязывается тесемкой.
И ради этого единственного момента – вся суматоха, весь шум, весь этот Риальто!
Чуть подальше от моста бурлят другие страсти. Здесь – рынок рабов. Одни плачут и просят пить, другие лопочут что-то на своем языке, да никто их не понимает и не слушает… Есть и такие, что впали в мнимое безразличие ко всему происходящему, и эти-то – самые опасные: чуть не углядишь – бросаются в канал, а это – убыток.
Перед торгом девушкам и детям придают «товарный вид» – неплохо кормят, вдоволь дают пить и, раздав гребни, заставляют вычесывать друг другу из волос паразитов. Одежды на них немного – чтобы покупатель не подумал, что товар с изъяном. На девственниц – особо высокая цена, и горе тому торговцу, который обманет покупателя!
Грустными еврейскими глазами смотрят на мир ростовщики из темных лавок у канала, и качают головами в своих красных конических шапках, предписанных сенатом к обязательному ношению, и шепчут, шепчут что-то на своем древнем языке – то ли молятся за этот пропащий мир, то ли проклинают его, то ли выручку подсчитывают вслух. А может, и то, и другое, и третье… Юристы в лавках рядом с ростовщиками подслеповато зарывают морщинистые пергаментные лица в огромные кодексы на кипарисовых подставках и составляют прошения, контракты, завещания. И дают советы по тяжбам.
У входа в таверну спят вповалку на скользкой от блевотины деревянной мостовой широкоплечие коротконогие галерные гребцы, от души повеселившиеся вчера на берегу. Через распростертые тела осторожно, бросая по сторонам нервные взгляды, переступает почтенный господин. Можно побиться об заклад: он направляется в злачный Кастеллето – бордель-резервацию, где живут венецианские проститутки, известные своим искусством по всей Европе, да и за ее пределами. Многие из них попутно «работают» и на Инквизицию, ибо в постелях Кастеллето языки развязываются сами собой. К вечеру ручеек клиентов превратится в шумную многоязыкую реку.
В обычные звуки рынка то и дело врываются вопли потасовок. Торговый бизнес – дело серьезное: в случае особенно резкого расхождения во мнениях даже кинжалы идут в ход. Обманутые покупатели проклинают торговцев, давая волю чувствам, а порой даже поджигают их корабли. И все это – несмотря на надпись справа от алтаря в старой церкви Сан-Джакомо: «Вокруг этого храма да будет купеческий закон справедлив, меры весов верны, а договоры – честны»[122].
Время от времени народ всем скопом, опрокидывая хлипкие лотки зеленщиков, бросается за очередным карманником… Счастье вору, если он успеет добежать до ступеней Сан-Джакомо: тут уж кидай украденный кошель в толпу, падай у входа в храм – тогда не убьют. По крайней мере не здесь и не сейчас – таков неписаный обычай Риальто.
А на причальной дубовой тумбе слепой мальчишка поет на венецианском диалекте о купце, что уходит в долгое плавание в далекие земли, и вернется ли к возлюбленной – неизвестно. Белы? глаза маленького слепца на загорелом лице. Его высокий, чистый, неожиданно красивый голос гармонично вплетается в какофонию рынка и пронизывает, связывает воедино все звуки Риальто – плеск воды в канале, бой барабанов, перебор мандолин, речитатив зазывал, перекличку гондольеров, вопли чаек, говор многоязыкой толпы… Круглолицая, с потрескавшимися от солнца губами, веснушчатая дочка греческого торговца медом, не понимая в песне ни слова, украдкой смахивает слезу и бросает в пустую шапку певца мелкую монету.
Жестокая, шумная, сумасшедшая, вонючая, пьяная, распутная, благоухающая специями, расчетливая, полная жизни Венеция!
