Введение
На рубеже XX–XXI вв. человечество вступило в один из самых динамичных и противоречивых периодов своего развития. Лейтмотивом радикального обновления всех сфер общественной жизни стал процесс глобализации – формирования общепланетарного экономического, политико-правового, социокультурного, информационного пространства.
Глобализация является результатом многовекового развития человеческого общества. Пройдя путь от Великих географических открытий до информационной революции конца XX в., пережив взлет и падение колониальных империй, множество региональных и мировых конфликтов, периоды религиозного и идеологического отчуждения, человечество подошло не только к пониманию общности судеб различных народов, но и к возможности выработки совместных стратегических решений, касающихся своего будущего. Интенсивное развитие мирового экономического, информационно-коммуникативного пространства, достижение консенсуса относительно общих принципов рыночного развития, упрочение системы международного права придали процессу глобализации прочный и долговременный характер. В то же время глобализация как никогда остро ставит вопросы о формах и пределах взаимной совместимости разных культур, о конфликтном характере социальной ассимиляции в условиях массовых миграций и культурного синтеза, о появлении феномена «стран-изгоев», о способности человечества создать эффективные ненасильственные формы самоорганизации и т. д. За всеми этими вопросами стоит, в сущности, одна ключевая проблема: можем ли мы говорить об общности магистральных тенденций исторического развития народов, цивилизаций, культур?
На протяжении Нового и Новейшего времени основным вектором исторического развития являлся процесс модернизации. В широком смысле он представляет собой переход от традиционного общества к индустриальному, а в современную эпоху – к постиндустриальному (информационному). В ходе модернизации малоподвижное и закрытое общество трансформируется в открытое и динамичное, его сословно-корпоративная стратификация сменяется классовой, религиозное сознание и культура – преимущественно секуляризованными. Модернизация предполагает радикальное изменение всей системы существующих в обществе этических и поведенческих установок, мироощущения, образа жизни и мышления человека. В ходе ее происходит гражданская эмансипация личности.
Страны Запада первыми в XV–XVI вв. вступили на путь модернизации. Их исторический опыт был признан самым продуктивным, «классическим», а потому индустриальная модернизация долгое время признавалась «западным» путем развития. В то же время универсальность ее основных ориентиров, внутренней преобразующей логики дает основание рассматривать модернизационные процессы в качестве магистрального направления всемирно-исторического прогресса. В XX в. такая позиция привела к появлению теории «догоняющего развития» тех стран и регионов, которые уступали Западу в динамике становления индустриальной и постиндустриальной инфраструктуры.
Вместе с тем отождествлять модернизацию с «вестернизацией» значит упрощать сложнейшую проблему. В ходе «догоняющего развития», становления индустриального и постиндустриального общества происходит не только разрушение традиционных структур, форм общественных связей, но и их частичная ассимиляция. В основе модернизации лежит синтез социокультурного опыта, преемственность многих общественных институтов. Это придает модернизационным процессам качественную специфику, в том числе зависящую от региональных и цивилизационных условий, приводит к формированию различных моделей модернизации, существенно отличающихся по своим истокам, динамике и результатам.
Каждая страна выбирает свой путь модернизации, адекватный ее социокультурным, историческим особенностям. Вместе с тем большинство сущностных модернизационных процессов (индустриализация, урбанизация, изменение модели воспроизводства населения, распространение образования и т. д.) в том или ином виде проявляются во всех странах. Среди колоссального многообразия конкретных форм модернизации условно можно выделить два ее основных типа – органический и неорганический. Первый предполагает относительно сбалансированное и главным образом эволюционное становление индустриального общества (не исключающее, впрочем, и революций на ранних его стадиях), когда институциональные реформы лишь закрепляют уже произошедшие социокультурные изменения. Вектор модернизации в этом случае идет, как правило, «снизу», отражает преемственный исторический опыт. Второй тип (неорганический) основывается на искусственном форсировании процесса модернизации за счет реформ «сверху», обычно порожденных прямым, а чаще косвенным давлением (конкуренцией) более развитых стран. В ходе его происходит насаждение тех форм общественных отношений, которые еще не получили адекватной опоры в социально-экономической структуре, массовом сознании и зачастую противоречат социокультурной специфике общества.
Особенности органической и неорганической модернизации прежде всего бросаются в глаза при сравнении исторического развития Запада и Востока. Но даже в Европе далеко не всем странам была свойственна органическая модернизация. На протяжении XVПI–XIX вв. здесь сформировались три модели, или «эшелона», модернизации. Лидерами этого процесса являлись Великобритания и Франция – «сверхдержавы» Нового времени. По характеру общественного развития к ним были близки Нидерланды, Бельгия, Люксембург, Швейцария, а также Швеция и Дания. Эти страны представляли «первый эшелон» модернизации. Особую, близкую к нему группу составили на рубеже XIX–XX вв. британские доминионы – Канада, Австралия, Новая Зеландия. Уникальное место в «первом эшелоне» заняла еще одна бывшая переселенческая колония – Соединенные Штаты Америки. Эта страна отличалась ускоренным характером развития, однако формирование индустриальной системы не было здесь результатом форсированного, направляемого «сверху» реформаторского процесса, а прежде всего отражало специфику американского общества.
Ко «второму эшелону» модернизации относятся Германия, Австро-Венгрия, Италия, а по ряду параметров и Россия – страны, не только обладавшие большим экономическим, военно-политическим и культурным потенциалом, но и вставшие на этот путь еще в XVI–XVII вв. (а Италия – гораздо раньше). Однако становление капиталистических отношений, вытеснение традиционных социальных институтов, закрепление секуляризованной культуры носили здесь особенно конфликтный, а потому обратимый характер. В Германии и Италии переход к индустриальному типу развития долгое время сдерживался политической раздробленностью и прочностью сословных порядков. В Австро-Венгрии и России, огромных империях с разнородным этническим и конфессиональным составом населения, динамика модернизации ощутимо зависела от позиции правящих кругов. В Австро-Венгрии модернизационные процессы активизировались к концу XVIII в., а в России – во второй половине XIX в., когда технико-экономическое отставание привело ее к поражению в Крымской войне (1853–1856) и над страной нависла угроза потери статуса великой державы. В условиях завершения промышленного переворота, укрепления транснациональных экономических связей, колониального раздела мира, складывания военно-политических блоков страны «второго эшелона» вступили на путь ускоренных структурных реформ. Но это отнюдь не свидетельствовало о распространении «западнических» настроений или готовности признать собственную историческую «неуспешность». Напротив, принимая внешний «вызов», правящая элита пыталась укрепить позиции своих стран на международной арене, обеспечить условия для нового рывка модернизации. Поэтому реформаторская политика нередко сочеталась с пропагандой имперской державности и культурно-исторической самобытности.
Страны Восточной и Южной Европы, Латинской Америки составили на рубеже XIX–XX вв. «периферийную» зону евро-атлантического капитализма. Они постепенно втягивались в процесс модернизации, но не в результате крупномасштабных реформ, а прежде всего под влиянием укрепляющихся международных экономических связей. Поэтому переход к аграрно-индустриальному типу развития носил здесь локальный и замедленный характер.
Колониальные и зависимые страны Азии и Африки также можно рассматривать в качестве «периферийной» зоны процесса модернизации. Однако, в отличие от европейской и латиноамериканской «периферии», восточное общество обладало гораздо более сбалансированной и стабильной социальной инфраструктурой. Экономическая, политическая, мировоззренческая эмансипация личности на Востоке наталкивалась на сильное сопротивление традиционного уклада жизни и прочной ментальной основы общества. Религиозный фактор – ключевой в коммуникативной культуре любой традиционной цивилизации – на Востоке не обладал той внутренней противоречивостью и изменчивостью, которые были характерны для христианства (особенно западного). Специфика восточного феодализма, в том числе вассально-ленных отношений, положения духовного сословия, земельной собственности и городского уклада также способствовала формированию более консолидированного и инерционного в своем развитии социального пространства. Поэтому по мере включения в орбиту влияния ведущих западных держав страны Востока оказывались в ситуации не столько насильственной ломки традиционных институтов, сколько их медленной и сложной адаптации к новым условиям.
Таким образом, на рубеже XIX–XX вв. в мире активно развертывались модернизационные процессы, осуществлялся переход от традиционного к индустриальному типу развития. Однако существование разных моделей модернизации, неравномерность ее динамики в различных регионах мира, а также столкновение враждебных друг другу идеологических модернизационных проектов предопределили раскол мира на противоборствующие общественные системы. В их непримиримое соперничество было втянуто все человечество. Пережив коллапс двух мировых войн и более чем сорокалетнюю эпопею «холодной войны», мир в конце XX в. приблизился к более гармоничной и толерантной модели развития. Однако на пороге нового столетия надежды на преодоление системных и межцивилизационных конфликтов сменились новыми вызовами и рисками. Причиной многих из них стало противоречивое наследие прошлого – сосуществование общественных моделей со внешне схожими экономическими, а порой и политико-правовыми институтами, но совершенно разным историческим опытом, социокультурной и ментальной основой.
