История XX века: Россия – Запад – Восток

Под влиянием информационной революции классовая структура, присущая индустриальному обществу, окончательно распадается. Причем если на протяжении большей части XX в. этот процесс был связан с «размыванием собственности» и преодолением антагонистического противостояния «труда» и «капитала», то в начале XXI в. ключевое значение приобрела проблема самоидентификации человека, свободного выбора своей социальной роли и способов самовыражения. Процесс социализации личности оказался лишенным жесткого регламентирующего влияния со стороны общества. Но он не утратил системного характера. Информационная революция не разрушила, а, напротив, даже укрепила социальную дифференциацию общества. Существенно изменился лишь ее критерий – на смену отношениям собственности, а также статусным моделям потребительского поведения пришло различие в информационно-коммуникативной компетенции личности.

Социальная успешность в современном обществе сопряжена не с владением неким объемом знаний или открытым доступом к информационным ресурсам, а прежде всего со способностью осуществлять свободный поиск информации, критически и творчески осмысливать ее, создавать новые информационные продукты. Подобные умения тесно связаны с мировоззренческими и психологическими особенностями личности. Их эффективная реализация невозможна без склонности человека к постоянному саморазвитию, самосовершенствованию. Поэтому обновленная система стратификации общества отражает не только различие в социальном статусе и поведенческих моделях, но и в ценностных установках, сугубо личностных ориентациях.

Для обозначения нового типа социальной мотивации в западной науке используется понятие «э к с п р е с с и в и з м». Оно характеризует такие ценности, как свободное творчество, духовная независимость, приоритет самовыражения перед социальным статусом, поиск внутреннего удовлетворения, стремление к новому опыту, тяга к самосовершенствованию. Э. Тоффлер предложил называть подобную мотивацию постэкономической системой ценностей, поскольку в ее рамках традиционные материалистические критерии успешности (уровень заработной платы или величина потребительской корзины) уже не являются главенствующими.

Развивая эту идею, Р. Инглегарт создал концепцию постматериалистической мотивации. «Постматериалисты исповедуют ценности, которые не благоприятствуют их экономическому успеху, – утверждает Инглегарт. – Они направляют значительную часть своей энергии на обеспечение иных благ, нежели доход, – в первую очередь таких, как качество жизни. В своей личной жизни они делают акцент на работу интересную, осмысленную, осуществляющуюся в контакте с близкими по духу людьми». Согласно данным Стэнфордского исследовательского института, постматериалистическую жизненную позицию уже в середине 1970-х гг. занимали примерно 5–6 млн взрослых американцев, а в конце 1990-х гг. – около 45 млн, т. е. до 24 % взрослого населения страны.

Постматериалистическая система ценностей способствует активизации творческого потенциала человека, формированию готовности и способности к креативным решениям практически в любой области. Это превращает «постматериалистов» в наиболее ценную часть «человеческого капитала». Складывается своего рода парадокс – люди, отдающие предпочтение нематериальным ценностям, все чаще становятся лидерами в сфере бизнеса и производства, политики и культуры. Что особенно важно, человек, ориентированный на приоритеты духовного роста и творческой самореализации, внутренне защищен от давления социальной системы. И эта доля свободы и независимости превращает его в инициативную силу, способную не только противостоять внешнему диктату, но и предъявлять обществу собственные требования, приводить социальную действительность в соответствие со своим видением. Залогом этого права на лидерство становится не контроль над материальным богатством, а прежде всего личностные качества «постматериалистов», их мироощущение, психологические характеристики, формируемые благодаря высокому образовательному уровню и интеллектуальному потенциалу.

Утверждение постматериалистической модели социальной мотивации – решающий фактор становления информационного общества. Впрочем, первоначально повод говорить о наступлении «информационной эры» дал революционный прорыв в развитии компьютерных технологий. Понятие «информационное общество», введенное Ф. Махлупом и Т. Умесао, акцентировало роль информации как важнейшего производственного ресурса. Но уже к концу 1990-х гг. стало очевидным, что информационная революция создала не только новый технологический уклад, но и новую социокультурную реальность. Для ее характеристики все чаще используется понятие «виртуальность».

В середине 1980-х гг. Дж. Ленье первым назвал иллюзорный мир, возникающий в результате мультимедийных имитаций, виртуальной реальностью. В исследованиях А. Крокера, М. Вэйнстайна, М. Кастельса, Ф. Хэмита, Д. В. Иванова сформирована целостная концепция виртуальной реальности как сложного имитационного пространства, не имеющего собственной онтологической сущности, но оказывающего многогранное воздействие на все сферы человеческой деятельности. Виртуальное пространство представляет собой своего рода «буферную реальность», которую каждый человек наполняет собственным смыслом, ощущениями, образами.

Виртуализация тех или иных сфер человеческой деятельности тесно связана с внедрением мультимедийных технологий, но еще в большей степени зависит от изменения способов и мотивов коммуникативного взаимодействия людей. Благодаря системе брендинга информационные образы товаров и услуг превратились в важнейшую часть их себестоимости. Франчайзинг использует в качестве товара образ самой фирмы-производителя. Еще более заметный феномен – виртуализация политической сферы. Технологии паблик рилейшнз (public relations, PR) превратили политический процесс в подобие виртуального политического рынка, где «продаются» и «покупаются» образы политиков, партий, программ и событий. Политические имиджи постепенно превращаются из «предвыборного» товара в постоянный элемент властных отношений. С их помощью виртуально моделируются самые различные компоненты политического процесса. Схожие процессы виртуализации происходят и в других сферах – постмодернистском искусстве, мультимедийной массовой культуре, постнеклассической науке, «нетрадиционных» семейных отношениях, сетевых интернет-сообществах и пр.

Очевидно, что все перечисленные явления могут существовать только в условиях интенсивного информационного обмена, основанного на использовании передовых мультимедийных технологий. Уровень виртуализации той или иной сферы общественных отношений напрямую зависит от способов создания, преобразования и потребления информации. Однако виртуализация придает совершенно новый характер человеческому мировосприятию. Она сопряжена с тотальной экспансией информационных потоков, вытесняющих привычные «смыслы», установки, ценности.

Современный человек формируется как личность в медианасыщенной среде. Он погружен в океан информации. Причем вместо пространных, взаимосвязанных, систематизированных информационных «полос» он сталкивается с короткими «вспышками информации» – аудиовизуальными клипами, числовыми рядами, новостными текстами, «обрывками теорий», которые не укладываются в прежние границы представлений и знаний. Нередко этот информационный поток содержит противоречащие и даже взаимоисключающие сведения, а общее количество информации возрастает в геометрической прогрессии. В итоге человек оказывается перед необходимостью вольно или невольно, осознанно или интуитивно адаптировать получаемую информацию к собственным представлениям, придавать ей некую смысловую стройность, «достраивать» непротиворечивую реальность окружающего мира. Именно так и рождается феномен виртуализации. Он связан не столько с технологическим, сколько с информационным влиянием на людей, а главное, предполагает субъективное «проектирование» окружающего мира самим человеком.

Виртуализация картины мира провоцирует игровое восприятие действительности. Анализ современной общественной практики с точки зрения «игровой семантики» – одна из наиболее характерных черт постмодернистской философии. В трудах Ж. – Ф. Лиотара, Ж. Бодрийяра, А. Турена, Ж. Делеза всесторонне рассматриваются социальные и мировоззренческие аспекты этого феномена. Игра становится одним из наиболее популярных символов бытия человека в виртуальной реальности. В эпоху повального увлечения компьютерными «стрелялками» и «стратегиями» это не вызывает удивления. Но игровой компонент культуры имеет более глубокую природу. Еще в начале XX в. Й. Хёйзинга разработал концепцию игровой деятельности как одного из основных архетипов человеческого самовыражения и взаимодействия. Он же ввел в социальную антропологию термин «Homo ludens» («человек играющий»).

Становление информационного общества существенно меняет характер игровой деятельности. Классическая игра резко отличается от «обыденной жизни» местом действия и продолжительностью, протекает внутри своего пространства, которое обозначается сценарием. В информационном обществе, в котором царит «утрата смыслов», а виртуальная знаковая культура приобретает собственное бытие, игра все больше проникает в реальность. Homo ludens становится вполне реальным социальным типажом, причем имеющим немалые преимущества. Такой человек в меньшей степени отягощен грузом исторически и социально обусловленных стереотипов, он обладает более мобильными реакциями и способен манипулировать любыми пластами информации. Ощущение «неполной реальности мира», характерное для игровой концепции жизни, порождает раскрепощенность социального поведения, относительную легкость адаптации к новым условиям, способность к гибкому моделированию социальных ролей, творческому использованию окружающей реальности, манипулированию людьми и информацией.

Распространение игровой концепции жизни в обществе разительно изменяет всю систему стратификации. Формируются целые сообщества, основанные на симуляции образов «Я» и «Мы». Смоделированная идентичность таких сообществ может основываться на самых произвольных комбинациях социальных признаков – гендерных, возрастных, этнических, конфессиональных, культурных, идеологических. Она подвержена быстрым изменениям. «Игровая» социализация индивида представляет собой не усвоение групповых ценностей или норм поведения, а построение определенного личностного имиджа. Причем в отличие от статусных признаков, основанных на престижности того или иного стиля жизни, имидж нельзя просто «выбрать». Под имидж невозможно «подстроиться», как под модный образ поведения или потребления. Он – результат социального творчества индивида. Имидж может быть сконструирован из различных атрибутов потребления или занятости, распространенных в обществе, но является прежде всего средством самовыражения, самопрезентации человека.

В имиджевой модели социализации особую значимость имеют неформальные межличностные связи. По своей сути имидж отражает свободное самоопределение человека, но социальную значимость он приобретает лишь при условии активного коммуникативного взаимодействия. «Иметь имидж» означает не только заявить окружающим о своем личном стиле жизни, но и быть услышанным. Таким образом, имидж требует от человека не позерства, а постоянной и напряженной социальной рефлексии. Складывается парадоксальная закономерность – чем активнее человек стремится к поддержанию собственного имиджа, тем больше он зависим от интенсивного общения с окружающими. Возникает и обратная зависимость – чем плотнее информационное пространство и интенсивнее общение, тем глубже человек втягивается в процесс симуляции своей идентичности, тем чаще он вынужден дополнять и корректировать свое «Я», выстраивать свой образ в глазах все большего числа людей.

Итак, в информационном обществе способность моделировать и поддерживать собственный имидж оказывается важнее, чем наличие престижных атрибутов того или иного стиля жизни. Формирование имиджа становится ключевым в социальных притязаниях человека, в поиске социального окружения. Как следствие, в обществе растет число многообразных поведенческих моделей, закрепляется ценностный и мотивационный плюрализм. Под воздействием этих факторов меняется вся система стратификации. Различия между стратами приобретают все большую гибкость, многомерность, фрагментарность, они становятся почти эфемерными. На смену нормативной, предписывающей социализации человека приходит спонтанная самоорганизация социальных групп. Стройная институциональная структура общества сменяется интенсивными коммуникативными связями. По выражению Н. Лумана, общество становится «коммуникативным». Но парадокс ситуации заключается в том, что укрепление коммуникативной основы социальных отношений отнюдь не стабилизирует современное общество.

Распространение игровой концепции жизни и имиджевой модели поведения, социальная успешность их приверженцев (заметная и в политической, и в экономической, и в культурной сферах) создают угрожающий разрыв между «социально реальным» и «социально виртуальным». Происходит «размывание» привычных категорий идентичности, основанных на групповой солидарности и культурных традициях. Из коммуникативной культуры вытесняются исторически сформировавшиеся формы общения. Традиция начинает восприниматься как искусственное ограничение свободного самовыражения человека, а не сосредоточение культурного опыта поколений. Все это может трактоваться как глобальный ценностный и мотивационный кризис. Однако суть происходящей метаморфозы не в фатальной ценностной дезориентации современного человека. В информационном обществе происходит переход к совершенно новой системе самоидентификации, позволяющей свободно моделировать собственное «Я» из многообразных информационных ресурсов окружающего мира, конструировать собственную идентичность, а не искать ее в сопричастности тем или иным сообществам и культурным традициям.

Способность к свободной, «игровой» самоидентификации – одно из проявлений так называемого креативного мышления. Человек с креативным мышлением видит в многообразии окружающей реальности хаотичную, деструктурированную среду, лишенную предустановленных правил и жесткой внутренней логики. Информационное пространство превращается для него в неисчерпаемый поток к л и п о в – модульных единиц информации, предельно динамичных, изменчивых, необязательных, относительно независимых друг от друга, подлежащих свободному отбору и комбинированию. Сознание такого человека вольно или невольно «вытесняется» в сферу интуитивного творчества – оно попадает в пространство симуляции образов, моделирования виртуальной реальности. Поэтому необходимым условием для социального творчества становится не преемственность опыта, не энциклопедическое обобщение знаний, а постоянная смена впечатлений, непрерывное обновление «ресурсной базы». Таким образом, креативность мышления оказывается в прямой зависимости от ускоренного темпа жизни, от формирования все новых ситуаций и раздражителей, от многообразия «клиповой культуры».

Современная политическая, экономическая и научная элита с успехом рекрутирует людей с креативным мышлением. Но это неизбежно раскалывает общество, поскольку на другом социальном полюсе оказываются те категории населения, которые могут считаться аутсайдерами «виртуального мира». Их составляют люди с традиционной системой мышления и мировосприятия. Они не только не обладают определенным образовательным цензом или уровнем профессиональной компетенции, но и не готовы, прежде всего психологически, к происходящим переменам. Их маргинализация обусловлена устойчивым недоверием к мультимедийным технологиям, отсутствием психологического комфорта при использовании новейшей техники, а главное – неспособностью постоянно генерировать новые знания, интенсивно участвовать в коммуникативных процессах, пересматривать устоявшиеся представления. Это люди, которые предпочитают «закрытое» социальное пространство, испытывают чувство комфорта, опираясь на привычные и знакомые категории целесообразности, полезности, допустимости тех или иных шагов и реакций. Необходимость подвергать сомнению собственные знания и убеждения, менять ролевые и ценностные установки вводит таких людей в состояние стресса.

Распространенное убеждение в том, что подобные социально-психологические проблемы могут быть решены благодаря широкому распространению современной информационной культуры (своего рода «компьютерному всеобучу»), глубоко ошибочно. При столкновении с виртуальной реальностью личность, не готовая к открытому, «игровому» диалогу с внешней средой, испытывает растущую потребность в строгих, непротиворечивых, безапелляционно воспринимаемых «смыслах» и «истинах». Происходит своеобразная психологическая инфляция. Не имея возможности освоить окружающую социокультурную реальность, человек начинает транслировать на нее свои собственные представления и ожидания. И по мере того как окружающий мир становится более сложным и изменчивым, человек традиционного типа все активнее стремится к воссозданию наиболее привычных, традиционных форм взаимодействия – семейных, религиозных, этнокультурных. Современная дискуссия об угрозе «утраты исторической памяти» и «разрушения культурного наследия», о «столкновении цивилизаций» и «религиозных войнах» наглядно иллюстрирует фобии людей с традиционным типом сознания.

Инстинктивно защищаясь от потока новой информации, человек традиционного типа приобретает такие черты, как скрытность, подозрительность, инфантильность. Он охотно верит в широкое распространение заговоров, тем более что представления о господстве неких тайных сил, о царящих в обществе обмане и лжи компенсируют его собственную неуспешность. Спасаясь в калейдоскопе насущных, повседневных проблем, подобные люди предпочитают не замечать принципиальные изменения окружающего мира или расценивать новые явления как бессмысленные, не имеющие практического значения фантазии. Но именно они оказываются наиболее доступным объектом информационного манипулирования. Люди с традиционным типом мышления легко и восторженно воспринимают любые образы, имитирующие «подлинный смысл». Они нуждаются в «образе врага» и ощущении собственной «исторической правды». Спекуляция на подобных настроениях вовлекает общество в борьбу за возрождение «традиционных ценностей». Все эти кризисные тенденции находят отражение в идейно-политической эволюции современного западного общества.