Москва и Крымское ханство

На том месте в Кремле, где в конце 50-х годов XIV века митрополитом Алексием был основан Чудов монастырь, неподалеку от главных - Фроловских (с середины XVII века - Спасских) - ворот находилась резиденция татар "Царев Посольский двор" и "Ханское конюшенное место". Сюда приезжали грозные ордынские посланники; здесь живали ханские баскаки (сборщики дани), которые, кроме своей основной деятельности, занимались тем, что внимательно следили за событиями, происходившими в Москве.

Здесь же, по-видимому, останавливались и татарские купцы. При Иване III тут еще располагался Татарский дом, или Ордынское подворье. Из глубины веков до нас дошло предание, будто бы жена Ивана III, великая княгиня Софья, считая татарский контроль унизительным, выпросила эту землю у хана для устройства на ней церкви во имя Николая Гостунского. Как все произошло на самом деле, сейчас сказать трудно. М.Н. Тихомиров считал, что местонахождение татарских дворов в Кремле было не очень удобным для самих татар и приезжих восточных купцов, так как стесняло их деятельность. Но, кажется, прежде всего, свою роль тут сыграли политические причины.

После разгрома Золотой Орды в конце XIV века Тамерланом она распалась на несколько улусов. В 30-х годах XV века в степях между Волгой и Днепром образовался самый сильный улус — Большая Орда, в 1438 году — Казанское ханство, в 1443 году — Крымское ханство, в 40-е годы XV века в степях Прикаспия — Ногайская Орда, в 60-х годах того же века возникло Астраханское ханство.

Между отдельными улусами началась борьба, с одной стороны, за первенство, а с другой, — за самостоятельность. Ярким примером служит столкновение Большой Орды и Крымского ханства. В этих условиях вряд ли было разумным содержать в одном месте послов разных орд и ханств. Да они и сами, вероятно, этого не хотели.

Кроме того, с послами нередко приезжали купцы. В «Симеоновской летописи» под 1476 годом сказано, что прибывшее посольство насчитывало 50 человек и «полшеста ста» (550) гостей (купцов). Некоторые купцы приводили для продажи большие табуны лошадей. Все они должны были где-то размещаться, питаться сами и кормить своих многочисленных коней. Ивану III пришлось просить крымского хана, чтобы его послы не брали лишних людей.

Где существовали подворья татар в конце XV — начале XVI века, выяснить непросто. Видный историк Москвы И.М. Снегирев считал, что татары получили место в Зарядье, Иван Михайлович, правда, не исключал, что их могли поселить и в Замоскворечье — на Большой и Малой Ордынке. М.Н. Тихомиров же полагал, что Татарское подворье было перемещено к Большой Татарской улице, где возникла Татарская слобода. Однако это мало вероятно. Тем более, что имеются письменные свидетельства о раздельном существовании в первой половине XVI века Крымского, Ногайского, Астраханского и Казанского посольских дворов.

Самые ранние опубликованные документы о дипломатических отношениях Москвы и Крыма относятся к 1474 году. С той поры обмен послами и гонцами стал регулярным. Однако только в документах 1508 года мы впервые встречаем упоминание о Крымском подворье в Москве. В тот год крымский хан Менгли-Гирей направил посольство к великому князю Василию Ивановичу. В протоколе о встрече этого посольства записано: «…А октября 27 послал князь великий против крымских послов ясельничего Феодора Семенова сына Хлопова, а велел их спросити о здоровии. И стрел их Феодор за рекою Москвою на поклонной горе, и ехал с ними в город до их подворий, а как приехал, стали на подворье…»

В прошлом поклонные горы существовали почти на каждой ведшей к Москве дороге. Была такая гора и на Серпуховской дороге, часто именовавшейся Крымской, поскольку это был самый короткий путь в Крым, по которому двигались как послы с купцами, так и завоеватели. Под словом «город» в упомянутом протоколе подразумевался Кремль. Как известно, это название возникает лишь при Иване Калите; ранее применялось слово кремник или кремленик (кремельник), что означало внутреннюю городскую крепость. Вполне возможно, что Иван III, а затем его сын хотели подчеркнуть значение крымского хана Менгли-Гирея как своего союзника в борьбе против Большой Орды и Литвы, устроив Крымское подворье в Кремле.

Однако дружественные отношения Москвы с Бахчисараем, ставшим с XVI века столицей Крымского ханства, продолжались недолго. В 1502 году перестала существовать опасная соперница Крымского ханства Большая Орда, и в Бахчисарае стали подумывать о возрождении золотоордынского величия. Еще живы были татары, которые помнили, как отец Ивана III Василий Темный ездил в Орду за ярлыком на княжение.

Помнили, наверное, и унизительную процедуру встречи посланников хана и сборщиков податей. Михалон Литвин, бывший с литовским посольством в Крыму в первой половине XVI века, вероятно, именно там узнал, что в свое время великий князь выходил за город навстречу каждому из баскаков и, держа повод его лошади, пешим провожал их во дворец. Там посланец хана усаживался на княжеский трон, а князь, преклонив колени, выслушивал его речи.

Английский посланник при дворе царя Федора Ивановича Дж. Флетчер сохранил другой вариант этой легенды, якобы сообщенный ему самими русскими: ежегодно великий князь в знак подданства крымскому хану должен был в Кремле, стоя подле ханской лошади, на которой сидел сам хан, кормить ее овсом из собственной шапки. Этот обряд будто бы существовал до времени Василия III, когда был заменен данью мехами. Нелепая выдумка о ежегодном визите хана в Москву, по-видимому, имела в своем основании ощущение унижения, которое испытывали русские от татарской неволи.

В первых договорах Менгли-Гирей именовал Ивана III «братом своим», а также писал о «любви и братстве и вечном мире от детей и на внучата». Но через несколько десятилетий, во времена пребывания в Крыму Михалона Литвина, татары уже называли великого князя «своим холопом». Необходимо заметить, что на отношения Московского государства с Крымом влияла политика польско-литовских королей, подкупавших для борьбы с Московским царством крымских ханов, а также их многочисленных родственников и влиятельных мурз. Кроме того, после захвата в 1475 году Крыма войсками турецкого султана Махмеда II и вплоть до 1774 года политику крымских ханов контролировала и направляла Турция.

В 1505 году Ивана III не стало, и его сыну Василию III в первое время пришлось нелегко. Этим не преминули воспользоваться крымцы. Летом 1507 года они ворвались в пределы Московского государства, но на Оке царские воеводы разбили их, отобрав награбленную добычу. С этого времени набеги крымских татар на московские границы с целью грабежа и захвата пленников стали регулярными.

В Крыму начали оскорблять московских послов. Направляя очередного посла, Василий III предупредил хана, что если и тот потерпит бесчестие, то тогда посылаться будут не бояре, а молодые люди. Не случайно в шертной (договорной) грамоте, данной в 1508 году Менгли-Гиреем царю Василию Ивановичу, особо оговаривалось, чтобы послов и гостей «не имати и не грабити».

В 1515 году русскому послу ханом была выдана «опасная грамота». В ней обещалось «не делать лиха» послу и прибывшим с ним людям, не держать посла больше месяца, а также гарантировалась его жизнь — «по здорову к нам прибудет, а по здорову от нас отъедет». В тот год, несмотря на возникшие осложнения, послов крымского хана Магмет-Гирея вновь встречали на поклонной горе и везли на их подворье «в город», то есть в Кремль.

Летом 1517 года около 20 тысяч крымских татар вторглись на земли Московского государства. И хотя они были разбиты и прогнаны, Василий III, собрав бояр, спросил их совета: нужно ли продолжать отношения с Крымом? Всесторонне обсудив сложившуюся ситуацию, бояре посоветовали сохранить политическую систему, основанную Иваном III. Суть ее состояла в использовании крымцев в борьбе с не менее опасным врагом Москвы — Литовским государством.

Не прошло и четырех лет, как крымский хан Магмет-Гирей в союзе с ногайскими и казанскими татарами, грубо нарушив заключенные договоренности, — как сказано в летописи, «забыв своей клятвы правду», — предпринял неожиданный набег на московские земли. 28 июля 1521 года татары форсировали Оку. Передовые отряды русских войск были разбиты. К столице, оставленной Василием III, враги подошли на расстояние 15 километров; сын хана — Салтан остановился в селе Остров.

В Москве началась паника: жители из ближайших окрестностей стремились укрыться за городскими стенами, «в осаду». С. Герберштейн писал, что при суматохе, возникшей от большой массы людей, пытавшихся укрыться в Кремле с телегами, повозками и различной поклажей, в воротах крепости возникла давка. Несчастные топтали друг друга. Но на этом неприятности не заканчивались. Из-за большого количества народа передвижение стало невозможным. Люди вынуждены были отдавать дань природе на том месте, где разместились, из-за чего возникло страшное зловоние. С.Герберштейн считает, что если бы враг простоял под стенами города три или четыре дня, осажденные могли бы погибнуть от заразы.

Москва не была приготовлена к обороне — пушки не стояли на своих местах, да и нужного количества пороха к ним не было. Понимая невозможность организовать достойное сопротивление, оборонявшиеся решили умилостивить крымского хана дарами. Однако последний потребовал от царя Василия грамоту, что тот будет, как его предки, вечным данником хана. Эта грамота была дана, но ее удалось с помощью хитрости вернуть рязанскому воеводе И.В. Хабару.

Крымцы все-таки получили свое — несмотря на предоставленную Магмет-Гиреем возможность выкупа и обмена пленных, они увели великое множество пленных, число которых, по рассказу Герберштейна, было 800 000 человек. Хотя эта цифра сильно преувеличена, но полон, несомненно, был велик из-за неожиданности вторжения. В летописи сказано: «И людей много и скоту в полон поведоша безчисленно».

Место Крымского посольского двора

Вполне вероятно, что после предательского набега крымское подворье было выведено из Кремля. С 1532 года в документах Посольского приказа упоминается Крымский двор, причем расположение его точно не обозначается, а говорится только: "за рекою", "за Москвою-рекою". В 1577 году послы были поставлены "за Москвою-рекою на Крымском дворе на новом", а в 1588, 1593, 1595 годах - "на старом на Крымском дворе". Иногда крымские послы ставились в других местах: так, в 1568 году они находились "на Большом посаде на крестьянских дворах", в 1576 году - в Казенной слободе, а в 1592 году - в Рогожской слободе.

Возможно, подобное изменение местоположения Крымского двора происходило не только по воле властей, но и по желанию самих его обитателей. С. Герберштейн рассказывал, что татары долго не остаются на одном месте, считая это за несчастие. Поэтому, рассердившись на кого-то, они говорили: "Чтоб тебе, как христианину, оставаться всегда на одном месте и нюхать собственную вонь". Это же подтверждал и Дж. Флетчер; он писал, что, по мнению татар, постоянные и прочные здания вредны для здоровья и неудобны.

Для ногайских послов и гонцов также существовал особый Ногайский двор, упоминания о котором встречаются с 1535 года. Известно, что еще в 1508 году, в княжение Василия III, ногайцы выхлопотали разрешение ездить к Москве с конями и со всяким товаром. Где находился Ногайский посольский двор, точно неизвестно. И. Е. Забелин считал, что он появился в районе Кожевников (современные Кожевническая улица и переулки), и тут же образовалась слобода кожевников. По другим сведениям, ногайские купцы со своими лошадьми размещались под Красным селом "по эту сторону Яузы", или "на лугу против Симонова [монастыря]". Из сравнительно недавно опубликованного документа следует, что Ногайский луг располагался против Крутиц, что соответствует указанию И.Е. Забелина. Приходившие с ногайскими послами купцы, число которых доходило до тысячи человек, приводили огромные, в несколько тысяч голов, табуны лошадей.

Михалон Литвин писал, что москвитяне каждую весну получают из татарской Ногайской орды много тысяч лошадей, годных для войны, в обмен за одежду и другие дешевые предметы. Этот товарообмен продолжался и в XVII веке. Французский наемник Ж. Маржерет в своих записках сообщал, что в Россию наибольшее количество лошадей, которых называют конями, приводится из Татарии Ногайской; они среднего роста, весьма удобны для работы и бегут без отдыха 7 или 8 часов.

В связи с присоединением к России в XVI веке Казанского, Астраханского и Сибирского ханств был организован Приказ - Казанский дворец, ведавший этими территориями и просуществовавший до 1709 года. Под его управление попала и поставка лошадей в Россию. Подьячий Посольского приказа времен царя Алексея Михайловича Григорий Котошихин рассказывал, что из Казани и из Астрахани ежегодно в Москву на продажу присылались ногайские и татарские табуны, состоявшие от 30 до 50 тысяч лошадей. Но еще в упомянутых городах воеводы выбирали лучших лошадей "про царский обиход" в количестве от 5 до 8 тыс., которых записывали, клеймили и отсылали с остальными в Москву. Там же отобранных лошадей оценивали и давали табунщикам деньги из царской казны. Остальных лошадей те продавали "всякого чина служилым людям и иным чинам". С записи и продажи прибывших в Москву табунов взимались деньги в Конюшенный приказ. Служилые же люди перепродавали лошадей по большей цене.

"А как они, ногайцы и татары, табунные свои лошади испродадут, - пишет Котошихин, - и на отъезде своем бывают у царя, что и калмыцкие послы, и бывает им стол на царском дворе довольной; а приезжает их с теми лошадьми на год человек по 200 и больше, и платье им из царской казны дается, смотря по человеку, что и крымским же послам. А люди они подданные царские, Казанского и Астраханского государств; и даются им от Москвы до Казани, на чем ехать водою, суда и проводники, безденежно".

Крымские татары, в отличие от ногайцев, лошадей на продажу не приводили; это запрещалось ханским указом. Михалон Литвин писал, что они берегут своих коней. Однако лошадей у крымцев все же должно было быть много, ибо в посольства, направлявшиеся в Москву, как правило, входило несколько десятков человек; кроме того, с послами приезжало много купцов. С каждым татарином, отправлявшимся с посольством в набег или в торговую поездку, бежало рядом как минимум по 2-3 запасные лошади.

Такие поездки были достаточно частыми. Подписанию шертных грамот предшествовали сложные переговоры с недоразумениями, объяснениями и прочим. Поэтому между Москвой и Бахчисараем то и дело разъезжали гонцы и послы. Так что при Крымском дворе непременно должен был быть луг для их лошадей.

На сегодняшний день нет достаточных данных, чтобы точно установить местонахождение Крымского двора в XVI веке. Это можно сделать только косвенно, обратившись к картам и документам XVII столетия. На плане Москвы из "Альбома Мейерберга" (1661 года) Крымский двор не только показан, но и назван. Присутствует он и на относящемся к середине XVII века русском плане той части города, где стояли церкви Иоанна Воина и Благовещения Богородицы, что в Панской, которая по своему приделу впоследствии получила имя Марона (точнее, Мирона) Чудотворца. На плане указаны размеры Крымского двора: с западной и восточной стороны он имел около 98 м, с южной стороны - 81 м, а с северной - 88 м.

П.В. Сытин считал, что, согласно упомянутому плану, Крымский двор находился между Крымским тупиком и Мароновским переулком, неподалеку от Крымского (а тогда - Земляного) вала. Ниже, к Москве-реке, простирался "луг, что против Крымского двора". Этот двор показан и на плане Москвы Адама Олеария (1634).

Что же касается первых планов Москвы, то дело тут обстоит сложнее: на "Петровом плане" (1597 г.) Крымский двор изображен, есть он и на "Годуновском чертеже Москвы" (1604 - 1605 гг.), а вот на "Сигизмундовом чертеже" (1610 г.) его в одних редакциях нет, а в других какие-то строения в том месте показаны. На "Несвижском плане Москвы", гравированном в 1611 году по рисунку 1606 - 1608 годов, Крымского двора не видно. Однако из письменных источников известно, что в это время он существовал. В "Новом летописце" рассказывается, как в августе 1612 года около него проходили стычки русских с поляками. Правда, не очень ясно, находился ли Крымский двор в то время в пределах Деревянного города (к тому времени сожженного) или вне его.

Татарская слобода

Татарская слобода, упомянутая в челобитной толмачей и переводчиков, возникла, по-видимому, в XVI веке, а может быть, и раньше. Достоверных сведений о ней не было уже во второй половине XVII века. Об этом свидетельствует "Дело по челобитной переводчиков Посольского приказа о возвращении им дворовых мест в Татарской слободе в Москве, принадлежащих им исстари и находящихся во владении князя Андрея Щербатого" (1682 года).

Уже тогда необходимых данных о слободе и ее обитателях в писцовых книгах XVI и XVII веков найти не удалось. Однако старожилы показали, что местом, о котором "бьют челом великому государю Посольского приказа переводчики и толмачи", они владели "до Московского и после Московского разорения" (то есть до и после Смутного времени), а потом "владели многие люди, а почему владели, они не ведают".

Первый дошедший до нас документ о Татарской слободе относится к 1619 году. Сохранилась также составленная объезжими головами "Переписная книга 1669 года" с указанием жителей Татарской слободы.

Следует сказать несколько слов о московских слободах, которые, по словам И.Е. Забелина, были "растительными клетками" Москвы. Слово "слобода" происходит, скорее всего, от слова "свобода". В отличие от посадского тяглого населения, несшего различные повинности (денежные и натуральные), жители слобод, специализирующиеся, как правило, в какой-то необходимой для царского двора или города работе, были от них освобождены.

Слободы были не простыми совокупностями живущих в одном месте специалистов какого-нибудь дела. Это были особые миры, организмы, имевшие свои правила и структуры управления. Власти сознательно шли на предоставление слободам известной самостоятельности; им легче было иметь дело со слободским начальством, нежели с каждым отдельным жителем. Одним из важнейших механизмов организации слобод была круговая порука, когда все отвечали за каждого.

Основным органом власти был мирской сход, который выбирал слободские власти: старосту, окладчиков, десятников и других лиц (в зависимости от специфики слободы). Он собирался на братском дворе, находившемся у приходской церкви (правда, приходы и слободы не всегда совпадали). Упомянутый двор назывался нередко съезжей избой. Как указывает И.Е. Забелин, память о братских (съезжих) дворах сохранилась в названии полицейских частных домов съезжими домами, или просто съезжими.

В братском дворе сидел староста, велись записи, связанные с жизнью слободы. Сюда приходили десятники, докладывавшие о состоянии дел в своем десятке дворов: о подозрительных людях, о драках, воровстве, о корчемстве - тайном изготовлении и продаже вина, игре в азартные игры, продаже табака и другом. На них было также возложено следить за тем, чтобы в летнее время не топили печей, чтобы пищу готовили на огородах в безопасных местах, чтобы по улицам и переулкам были караулы.

На братский двор приезжала и московская полиция тех времен - объезжие головы. Они (как правило, дворяне) следили за состоянием вверенного им участка: наблюдали за порядком, разбирали мелкие тяжбы, производили предварительное дознание в уголовных делах, заботились о противопожарной безопасности - следили за исполнением правил о топке печей, опечатывали на летнее время бани, выясняли о наличии во дворах водоливных труб, багров, топоров, крюков и т.д. Надо сказать, что объезжих голов не особенно любили за их крутой нрав: непослушных обывателей они наказывали дубьем и батогами, заключением в чуланы и ледники.

Участки объезжих голов не были точно определены; так, Замоскворечье, делившееся Пятницкой улицей обычно на два участка, иногда делилось на три (западная часть разделялась еще Б. Ордынкой).

Как свидетельствуют документы, жители Татарской слободы не особенно любили исполнять полицейские обязанности. Сохранилась следующая запись в отчете стрелецкого головы, относящаяся к концу XVII века: "Улицы Татарской иноземцы, толмачи и переводчики, по наряду десятского на уличный караул не ходят, и людей не высылают и десятника бьют и собаками травят, и говорят такие слова, что объезжего с подьячим и служилыми людьми хотят бить до смерти".

Основными обитателями Татарской слободы были переводчики и толмачи. Сейчас трудно сказать, как формировался в Москве корпус лиц этой профессии. Вероятно, сначала они приезжали с посольствами и переходили на службу к московским великим князьям. Надо заметить, что подобные переходы случались не только с простыми переводчиками. В 1592 году к царю Федору Ивановичу прибыл посол крымского хана Еньша мурза Сулешов. По неизвестным обстоятельствам он остался в Москве и перешел на службу к царю. За это Федор Иванович пожаловал его селами. При Борисе Годунове Сулешов крестился, а при царе Михаиле Федоровиче стал боярином.

Московские власти, естественно, стремились завести своих, верных переводчиков. Когда татар брали на службу, им давали землю и денежное жалованье. Еще лучше было, если иноземец соглашался не только служить (быть кормовым иноземцем), но и переходил в православие. За это он получал не только деньги, но и вознаграждение в виде "доброго аглицкого сукна", кафтана, шкурок соболя.

Подьячий Посольского приказа Г. Котошихин рассказывал: "Для переводу и толмачества переводчиков латинского, свейского (шведского - О.И.), немецкого, греческого, польского и татарского и иных языков с 50 человек, толмачей с 70 человек. А бывает тем переводчиком на Москве работа по все дни, когда прилучаться из окрестных государств всякие дела; также старые письма и книги для испытания велят им переводити, кто каков к переводу добр, и потому и жалованье им дается, а переводят сидячи в Приказе, а на дворы им самых великих дел переводити не дают, потому что опасаются всякие порухи от пожарного времени и иные причины".

Переводчики занимались письменными переводами, а толмачи - устными. Котошихин рассказывал, что первые получали, "смотря по человеку", в год от 50 до 100 рублей, а вторые - от 15 до 40 рублей. И тем, и другим полагался "поденный корм". О толмачах Котошихин сообщает следующие любопытные подробности: "Да они же, толмачи, днюют и ночуют в Приказе (Посольском. - О.И.) человек по 10 в сутки, и за делами ходят, и в посылки посылаются во всякие; да они же, как на Москве бывают окрестных государств послы, бывают приставлены для толмачества и кормового и питейного сбору (по-видимому, для снабжения посольств. - О.И.)".

Вероятно, в XVI веке из Татарской слободы начала выделяться Толмачевская слободка, о чем свидетельствует название Старый Толмачевский переулок (раньше это урочище именовалось по церкви Никиты Мученика в Татарской слободе, или в Старых Толмачах). В Замоскворечье возникла еще одна Толмачевская слободка, располагавшаяся в районе нынешних Большого и Малого Толмачевских переулков. Здесь, по сведениям, содержащимся в писцовых книгах 1634 года, жили переводчики и толмачи Посольского приказа как с татарского, так и с других языков.

Пока мало что известно о повседневной жизни в Татарской слободе. Автору этих строк попалось, например, одно любопытное дело, относящееся к 1677 году. 28 февраля в Посольском приказе при дьяках Емельяне Украинцеве и Петре Долгово, а также при других служителях приказа происходило выяснение отношений между переводчиком с татарского языка Абдулой Баицыным и романовским татарином Досаем Мамкеевым. Последний обвинял Абдулу в том, что тот "держит у себя великого государя заповедных людей русской благочестивой веры и поженил на татарках и кормит кобылятиною".

Под "заповедными людьми" имелись в виду русские, которых закон запрещал - "заповедовал" - "некрещеным иноземцам" брать в холопы и тем более переводить в свою веру или мешать отправлению обрядов по законам православной церкви. В 1628 году до царя Михаила Федоровича и патриарха Филарета Никитича дошли жалобы, что "на Москве и в городех у иноверных и некрещеных иноземцев служат православные христиане, и тем православным христианам от иноверцев чинится теснота и осквернение, и многие без покаяния, без отцов духовных помирают, и великий пост и в иные посты мясо и всякой скором едят неволею".

Царь и патриарх, изучив дело, приняли следующее решение: "Православных христиан у иноземцев некрещеных из дворов взять, и впредь тем православным христианам у иноверных, у некрещеных у иноземцев, во дворех быти не велели, чтоб в том христианским душам осквернения не было и без покаяния не помирали б".

"Соборное Уложение 1649 года" подтвердило этот указ, добавив предупреждение о жестоком наказании: "А иноземцам некрещеным на Москве и в городех держати у себя во дворех в работе иноземцев же всяких розных вер, а русским людем у иноземцев некрещеных, по крепостям и добровольно, в холопстве не быть. ... А буде которые русские люди учнут у некрещеных иноземцев во дворех служити по крепостям, или добровольно, и тех, сыскивая, чинити им жестокое наказанье, чтобы им и иным таким не повадно было так делати".

Что же касается изменения веры и, в частности, принятия мусульманства, то тут законы были очень суровыми. В упомянутом "Соборном Уложении" присутствовала статья, в которой говорилось: "А будет кого бусурман какими-нибудь мерами насильством или обманом русского человека к своей бусурманской вере принудит, и по своей бусурманской вере обрежет, а сыщется про то допряма, и того бусурмана по сыску казнить, сжечь огнем безо всякого милосердия. А какого он русского человека обусурманит, и того русского человека отослать к патриарху или к иной власти, и велеть ему учинить указ по правилам святых апостолов и святых отцов".

Таким образом, над Абдулой нависло страшное наказание. Он же в свою очередь выдвинул встречное обвинение против Мамкеева: "...И у него, Досая, и у братий его и у иных у многих их братьи татар такие многие люди в дворех есть и женаты на татарках". Кроме того, Абдул после очной ставки говорил, что Дасай "держит у себя русских жонок и тем жонкам принесет он, Абдул, роспись". Чем завершилось это примечательное дело, не известно, поскольку у него нет конца.

В 20-х годах XVIII века ушел в прошлое Посольский приказ (об этом ниже), но переводчики, перейдя в сменившее его учреждение, остались и продолжали жить в своей слободе.

Нам не известно, как отправляли татары свои религиозные обряды; была ли у них мечеть. Московские власти вряд ли разрешили таковую в самой слободе. Один иностранный путешественник, побывавший в Москве в 1672 году, писал, что "вне города в кибитках живут подданные татары, коим позволено иметь мечеть". Вероятно, речь шла о ногайских татарах.

Окончание