Европа в войне (1914 – 1918)

Часть II

Тридцать шесть часов шла армия от Антверпена до Сельзаета. Там седьмой пехотный погрузили в поезд. Де-Беер как вошел в вагон, так лег на пол и, едва успел скинуть ранец, заснул. Его разбудили в Остенде и отвели на квартиру в какой-то пансион. Он проспал ночь мертвым сном, к утру едва разбудили. Полк снова выступал в поход. Шли целый день, чувствуя во всех мышцах боль после великого отступления. К вечеру пришли на Изер. В кровавой эпопее открывалась новая глава.

В тот самый час, как передовые бельгийские отряды приближались к Изеру с запада, с востока подходили к канализированной реке немцы. У солдат было такое чувство, что весь запас данной им природной энергии они уже израсходовали в боях и походах под Аэрскотом, Лувеном, Антверпеном, и что исход их из этой крепости был концом целой эпохи их жизни. А между тем нужно было начинать сначала: немцы стояли по ту сторону реки. Офицеры говорили: «Не падайте духом, вечером нас сменят. Нужно только задержать врага до прихода союзников». Но наступал вечер, и никто не приходил. Так, в ожидании, прошло двенадцать вечеров. Вся бельгийская армия, т.-е. все, что еще в ту пору оставалось от нее, не менее 50 тысяч человек, задерживала на Изере в постоянном огне натиск неприятеля.

Де-Беер возмужал за этот период физически. Его ни разу не ранило ни пулей, ни шрапнелью, ни осколком гранаты, к которой он чувствовал особую антипатию. Ему это казалось изумительным, и время от времени, особенно после хорошего, укрепляющего сна, он с радостью ощупывал свои руки и ноги. Но в сущности над Де-Беером исполнялся только неотвратимый закон статистики. В каждой войне бывает известное количество солдат, которые остаются неискалеченными, не получают даже царапины. Де-Беер принадлежал, очевидно, к их числу.

Первые восемь дней на Изере были сравнительно легким временем, особенно если сравнить их с последними четырьмя днями. Артиллерия удерживала немцев на расстоянии нескольких километров, не подпуская их к реке. Немцы дожидались более тяжелых орудий для открытия наступления. Бельгийские войска копали траншеи и устраивались в них. Де-Беер выработал свой собственный способ рытья индивидуальных траншей и этому способу придавал большое значение. Шли дожди, почва размягчалась, и солдаты все больше погружались в грязь.

На третий день стоянки на Изере Де-Беер возвращался вечером с работ на траншее в свою «квартиру» потный, весь в грязи, с киркой и заступом на плече, с мешком за спиною. У входа в траншею второй линии кто-то остановил его.

– Вы Де-Беер?

Студент не сразу рассмотрел сквозь грязные стекла очков, кто перед ним.

– Да, я… я, mon colonel (господин полковник).

– Вы были студентом юридического факультета?

– Да, mon colonel.

– Кажется, последнего курса?

– Да, mon colonel.

– Так вот что… Завтра у нас состоится военный суд. Тринадцать обвиняемых… Вы будете защитником.

Де-Беер обомлел. Как? Защитником на военном суде? Но он никогда в жизни еще не защищал. И кроме того – тринадцать обвиняемых, он их не видал и не знает совершенно дела, а суд завтра утром…

– Это ничего, – успокоил его полковник. – У нас нет свободного офицера, а с делами познакомитесь на суде. Итак, завтра в девять часов в деревне, в помещении штаба.

– Хорошо, mon colonel.

Де-Беер, несмотря на усталость, спал тревожно в эту ночь, точно перед экзаменами. На другой день он счистил с себя, насколько мог, грязь, вымыл тщательнее обыкновенного лицо и руки, которые уже давно перестали походить на руки студента, и отправился на суд.

Все тринадцать обвиняемых оказались бельгийскими солдатами, по делам о нарушении дисциплины. Некоторым грозила смертная казнь. Де-Беер занял свое место с таким чувством, как если бы он был четырнадцатым обвиняемым. Но скоро привычная рассудительность помогла ему не только успокоиться, но и найти то место, какое он, как солдат, мог занять между обвинителями-офицерами и обвиняемыми-солдатами, чтобы не слишком затруднить себе самому положение в будущем. Докладчик излагал в течение нескольких минут сущность каждого дела, и из этого доклада Де-Беер почерпал материал для допроса немногих свидетелей и для своей защитительной речи. Одного из обвиняемых оправдали, – это был фламандец Экхаут, сын зажиточного крестьянина, простоватый, немногоречивый парень, обвинявшийся в неповиновении рыжему сержанту Ренкену, тому самому, который хвалился, что с вершины дерева застрелил одного за другим 47 немцев. Опаснее всего было положение артиллериста, который грозил смертью лейтенанту. Не слишком высовываясь вперед, Де-Беер через посредство свидетелей помог обвиняемому обнаружить, что лейтенант настойчиво и злостно преследовал его. Обвиняемый получил минимальное наказание: три года каторжных работ. Но было двое обвиняемых, которых сам Де-Беер готов был приговорить к смерти. Это – часовые, покинувшие свои посты в виду неприятеля и ушедшие спать в траншею. Защитник сразу почувствовал в себе солдата, который по вине часовых просыпается под немецким штыком… К двенадцати часам дня суд закончился. Полковник похлопал защитника по плечу, а потом прислал ему две пары теплого белья. Это был первый адвокатский гонорар Дени Де-Беера.

На девятый день, на заре, началась беспримерная даже в этой войне атака. Немцы решили взять Изер во что бы то ни стало. Они пошли сплошными колоннами вперед, прямо на бельгийцев, которые открыли по ним огонь изо всех жерл, какие имелись в их распоряжении, прежде всего из митральез. Когда саранча, пересекая реку, обрушивается в нее сотнями тысяч, миллионами, слой на слой, пока не образуется мост, то этот процесс как бы выходит уже за пределы биологии, это – механический процесс. Так и тут. Немецкое движение вперед под непрерывным огнем, как оно представлялось из бельгийских траншей, не имело в себе ничего трагического, потому что в нем уже не было ничего человеческого. Каждый немецкий солдат в сером переживал это наступление по-своему, прощался мысленно с близкими, молился тому, во что верил, но все вместе они создавали безличную серую массу, которая трупами своими пролагала путь чему-то тоже безличному. Митральезы работали, раскидывая смерть веером, точно гигантский горизонтальный маятник, описывающий смертоносную дугу и снимающий ряд за рядом. Из первой линии уцелевал десяток-другой, к нему присоединялись те, которых маятник не успел коснуться во втором ряду, а на место павших и по их трупам шла новая, свежая, серая масса. Как ни методически работали митральезы – тра-та-та-та, – но они не успевали попадать в каждую живую частицу надвигавшейся колонны, и человеческая масса продолжала приближаться к реке. И только когда она подошла уже совсем близко к противному берегу, в сознании Де-Беера вспыхнула мысль, что это люди и что они пришли по трупам других людей, – вспыхнула и погасла: оказавшись совсем близко, эти люди были непосредственными врагами, от которых нужно было спасаться, истребляя их.

Четыре дня оставался после этого седьмой пехотный на Изере, и это было самое злое время во всей кампании. Полк стоял у Сент-Жоржа, небольшого поселения на левом берегу. Сейчас же за Изером начинались траншеи, вырытые немцами под огнем. Враги стояли лицом к лицу, отделенные лентой канала. Та секция первой роты, к которой принадлежал Де-Беер, была расположена не дальше как на метр от воды. С обеих сторон зорко следили друг за другом. Кто высовывал голову над парапетом, тот сейчас же падал на дно траншеи. В обоих лагерях царило ожесточение. Немцы держались зубами за свои позиции, которые они так дорого оплатили. Бельгийцы боялись утратить свои. Раз удалось с этой стороны подсмотреть, как упавшая в немецкую траншею граната на куче песку и дыма подбросила на два-три метра вверх части траншейной утвари, солдатской одежды… Бельгийская траншея стала аплодировать.

Очень трудно было с пищей: приходилось раз в сутки по вечерам посылать за нею, и никогда не было уверенности, что посланный вернется. Еще хуже было с водой. Изер протекал тут же, но в нем было много трупов, человеческих отбросов и крови. Выбора, однако, не было. Приходилось пить из канала. Траншея Де-Беера имела то преимущество, что можно было прямо через парапет выбросить ведерко, привязав его к штыку. Когда ведро поднималось вверх, в него нередко ударялась неприятельская пуля. Но немцы, в общем, сохранили за собою репутацию плохих стрелков.

Становилось по ночам холодно, а одеяла были у немногих. Одним из этих немногих был Экхаут, тот самый, которого Де-Беер защищал на суде. После оправдания его перевели в первую секцию, чтобы он не сталкивался с сержантом Ренкеном. Попав в одну траншею с Де-Беером, фламандец крепко привязался к своему защитнику. По ночам, когда спали, сидя, прикорнув в боковых ямах, в тревожном ожидании немецкой атаки через канал, Экхаут всегда заботливо укрывал своего защитника половиной теплого одеяла.

В траншее Де-Беера было уже много жертв. Первым пал лейтенант: входя в траншею с бодрым насвистыванием, он был ранен в висок осколком гранаты. В тот же день другая граната разорвалась посредине траншеи и убила двенадцать человек. Они лежали в течение нескольких часов тут же. Ночью их вынесли и похоронили сейчас же за траншеей. Пользовались ямами, вырытыми неприятельскими снарядами, только приспособляли их заступами для человеческого тела, – теми самыми заступами, которыми рыли траншеи. Эта работа была тягостна, жалко было погибших. Но жалость к раненым, скорбь по убитым, отвращение к загаженной воде – все чувства и ощущения были придушены, потому что над всеми ими господствовала напряженная воля к самосохранению. Так прожили двенадцать суток на Изере. На заре последнего дня Де-Беер, весь одеревеневший в сидячем положении, спал тяжелым и неверным сном, завернутый в одно одеяло со своим другом-фламандцем. Вдруг во сне он услышал знакомый тревожный звук шрапнели, – точно шум кареты на шоссе без резиновых шин, – потом бум, взрыв в воздухе, – и затем одно коротенькое мгновение – вззз… – это шрапнельные пули… Еще мгновенье, и какое-то электрическое движение прошло вдоль его правой стороны. Де-Беер в ужасе проснулся и оттолкнулся от чего-то руками. Справа от него под общим одеялом было неподвижное тело Экхаута: пуля вошла посредине между глаз, оставив небольшую аккуратную дырочку.

К вечеру этого дня седьмой пехотный был, наконец, сменен и отправлен на отдых в ближайшее село. Впереди рисовались две-три недели безопасности, сна и горячей пищи. Но случилось иначе. В ту же ночь немцы открыли страшное наступательное движение через канал, перебрасывали мосты, выбили бельгийцев из траншей – все той же ценою сплошного безразличного самоистребления – и лавиной человеческого мяса продвинулись на запад, вплоть до железнодорожной линии, которая идет через Ньюпорт и Рамскапель. Среди отброшенных бельгийских солдат наступило смятение, граничившее с паникой. Необходимо было обновить передние ряды. Но резервуар бельгийской армии был все тот же. Снова был призван на самую горячую позицию седьмой пехотный. Он успел только переночевать на своей новой стоянке после двенадцати дней непрерывной борьбы.

Что-то дрогнуло в груди лувенского студента. Точно ли за ним обеспечено статистикой место среди тех, которые здоровыми и невредимыми возвращаются домой после всех опасностей войны? Первый батальон окопался вдоль линии железной дороги на расстоянии километра от неприятельской позиции. Де-Беер снова вырыл себе защитные ниши по своей «системе», которой он придавал большое значение. Снова началась траншейная жизнь, холод, грязь и постоянная опасность. На третий день Де-Беера опять назначили защитником. Судили трех немцев и одного бельгийца и всех четверых приговорили к смерти. Когда двенадцать солдат дали залп, немцы упали, бельгиец остался. Офицер посмотрел на лица солдат, ничего не сказал и убил осужденного из револьвера.

На пятый день замечено было на немецкой линии зловещее оживление, – готовился новый натиск. Первый батальон, понесший большие потери и смертельно уставший, был сменен вторым. Де-Беер предвкушал продолжительный отдых и опять горько ошибся. Бельгийская линия не выдержала натиска. У второго батальона не хватило к тому же в решительную минуту патронов. Немцы перешагнули через железную дорогу и взяли важную станцию – Рамскапель. Первый батальон, не успевший отмыться и обсушиться, сняли с квартир и отправили в атаку на Рамскапель. Злоба за все испытания и особенно за испорченный отдых вылилась в этой атаке, где обе стороны сражались с одинаковым бешенством.

Немцы дрогнули по всей линии. У самых рельс несколько солдат первого батальона, среди которых выделялся высокий и толстый студент медицины Камюс, нагнали группу убегавших врагов. Те остановились, и молодой стройный немецкий солдат, со светлым пушком на верхней губе, повернул против Камюса свой штык. Студент медицины совсем позабыл все приемы защиты штыком, которым его обучали, и стал хватать за штык правой пятерней, держа свою винтовку в левой руке. В ту же минуту штык вонзился ему в ладонь и весь прошел насквозь. Камюс едва успел крикнуть визгливым воплем, как маленький, коротконогий сапожник Жакоб, тот, которого легко ранило пулей под Лувеном, вонзил свой штык в живот молодому немцу. Юноша со стоном упал, а ружье его осталось на штыке в руке Камюса. Студент пронзительно кричал, снимая потихоньку руку со штыка. Два других немца отбивались с последним ожесточением затравленных. Один из них, схватив свою винтовку за ствол, взмахнул ею, как дубиной, и совершенно свернул Жакобу нижнюю челюсть на сторону. Де-Беер бежал на помощь, но запоздал. Оба отставших врага были уже заколоты.

Немцы израсходовали слишком много нервной энергии в своем безумном наступлении на Изер и теперь стали отступать, очистив Рамскапель и линию железной дороги. К этому времени произошло уже соединение левого крыла французской армии с бельгийцами. В Рамскапель седьмой пехотный вступил вместе с французским пехотным полком, и оба там оставались весь день. Вечером «седьмой» был отправлен на окончательный отдых в Коксид. На пятый день его отвели в Фюрн, меньше часу пути, где предстояло торжественное событие: пожалование ордена полковому знамени. Седьмой пехотный, почистившийся и подтянувшийся, выстроился на площади. Де-Беер стоял далеко от знамени. Он видел крупную фигуру короля, но, как ни напрягался, не мог расслышать слов его речи. Король прикрепил к знамени знак отличия, оркестр играл гимны союзников и «Брабансону»{4}. Настроение в городке было праздничное. Из Фюрна седьмой пехотный с полученным отличием вернулся на отдых обратно в Коксид. Но над полком тяготел рок. Отдыхать пришлось и на этот раз недолго. Уже на другой день приказ: через час выступать. Полк отправился в Ньюпорт. Предстояло решительное дело: изгнание немцев из Ломбардзиде. Военные власти решили, что для такого отчаянного предприятия самым подходящим является седьмой пехотный, который вчера только получил знак отличия. Но вышло иное. Из Ньюпорта пересекли Изер, потом маленькую речку, параллельную каналу, и под прикрытием ее отвесного берега стали пробираться гуськом, у самой воды, в направлении Ломбардзиде. Пригибаясь как можно ниже и цепляясь за берег, чтобы не скатиться в воду, прошли метров восемьсот. Подошли к мостку, перекинутому через речку против Ломбардзиде, и тут выбрались из-под прикрытия для атаки. Но в это время воздух сразу с трех сторон наполнился знакомыми звуками. Вззз… вззз… Солдаты рассказывали потом, что были и разрывные пули, потому что кроме вкрадчивого вззз… они слышали еще клак-клак… Ясно: полк был окружен с трех сторон. Наступил хаос. Первым пал майор Н., пал рыжий сержант Ренкен и много, много других. Раздался крик: «Sauve qui peut!» (спасайся кто может!) и стал сигналом окончательной паники. Немцы накинулись с трех сторон, – седьмой пехотный оказался в западне. Sauve qui peut! – одни сдавались, другие пробовали спастись бегством. Большинство бросилось назад под прикрытием берега, вдоль воды. В их числе и Де-Беер. Но теперь уже некогда было подвигаться гуськом. Бегущие наскакивали друг на друга, срывались и падали в воду. Сверху стреляли непрерывно – вззз… вззз… клак-клак… – может быть, это и были удары пуль по воде. Де-Беер почувствовал, что бежать дальше низом берега значит неминуемо погибнуть. В два прыжка он оказался наверху, на открытом месте, на шоссе и прямо под неприятельскими пулями побежал к мостку. Кто-то набежал на него сзади, ткнул в плечо, и Де-Беер с размаху упал на шоссе. Один ремень на его ранце лопнул, очки описали в воздухе дугу и разбились о шоссе. Поднимаясь, де-Беер сбросил со спины ранец и, не выпуская винтовки из рук, побежал дальше без очков. Все предметы расплывались в его близоруких глазах. Кто-то бежал ему наперерез. Вззз… вззз…, – но «немцы плохие стрелки». Де-Беер ни на секунду не терял из виду цели. Как хорошо он запомнил эти мгновенья! Вот он на мосту, на самом опасном месте, на виду у немцев. Святая статистика, выручай! Статистика выручила. Де-Беер в несколько прыжков оказался по ту сторону речки и, не переводя духа, побежал к Ньюпорту…

В этом злосчастном деле седьмой пехотный потерял тысячу человек убитыми, утонувшими, ранеными, а главное – взятыми в плен. Самочувствие полка было подорвано в корне. «Кто нас повел в засаду?» После всех испытаний, подвигов, после фюрнского торжества, – какое убийственное крушение! Остатки полка были отправлены на отдых в Панн. Там полк реорганизовали и после продолжительного отдыха разместили в траншеях под Рамскапелем. Стояла уже глубокая осень, шли непрерывные дожди, с севера надвигалось наводнение. Седьмой пехотный провел в рамскапельских траншеях пятнадцать дней. Де-Беер оставался все время без очков, и мир казался ему бесформенным. К счастью, полк ни разу за это время не приходил в соприкосновение с неприятелем. Потом отправились снова на отдых в Панн. Полковой врач отпустил Де-Беера в Калэ в госпиталь, чтобы там ему дали новые очки. Но вместо этого лувенского студента признали слишком близоруким для военной службы и отпустили на все четыре стороны. Это было в начале января…

Для Де-Беера началась новая жизнь. Он бродил без связей, почти в лохмотьях, всегда голодный, устав надеяться. Через три недели он устроился гарсоном в одном из ресторанов Калэ. А седьмой пехотный продолжает дописывать свою историю в тех двух фландрских департаментах, на которые распространяется власть заседающего в Гавре бельгийского правительства…

Калэ, 16 февраля 1915 г.

«Киевская Мысль» NN 63, 65, 4 и 6 марта 1915 г.