Балтийский флот в Первую мировую

Выборы в Учредительное собрание. Большевистский переворот. Гибель «Гепарда» и «Бдительного». «Морская коллегия». Модест Иванов. Упразднение должности командующего флотом. Уход Развозова, Вяхирева, Беренса и других офицеров. Декрет о «красном флоте». Беспокойство команд в связи со слухами о германском десанте. Избрание вице-адмирала Развозова и его арест. Германская эскадра в Гангэ. Уничтожение «АГ-11», «АГ-12», «АГ-15», «АГ-16», «Оланда» и «Ястреба». Ультиматум об уходе из Гельсингфорса. Уничтожение английских подлодок. Переход флота в Кронштадт. Суд и казнь А. М. Щастного

В сентябре последовало наступление неприятеля на Рижский залив. После печальной эпопеи защиты Моонзунда флот отступил в Лапвик, вскоре был сдан и Ревель и те корабли, которые на него базировались, перешли в Гельсингфорс.

Тем временем, большевистская пропаганда шла полным ходом. Корабли, все время находившиеся в Моонзунде, считались далеко не надежными в революционном отношении, а потому, для приведения их в должный вид, туда была послана известная «Маруся» Спиридонова. Опять ha палубах послышались речи: «Товарищи, не верьте вашим офицерам, следите за ними и, если заметите что-нибудь, уничтожайте их».

Немного спустя начались выборы в Учредительное собрание. Организованы они были самым циничным образом и происходили под давлением и вмешательством судовых комитетов. Матросы могли выбирать только большевистских кандидатов.

Что касается офицеров, то их было так мало, что эти голоса не имели никакого значения. Они имели своих кандидатов - офицеров же, которых и выбирали, хоть заранее уже знали, что из этого ничего не выйдет. Не выбирать же каких-нибудь Милюковых, Керенских, Черновых, Троцких, Дыбенок, Прошьянов и так далее...

* * *

24 октября вспыхнуло большевистское восстание. На этот раз Центробалт уже сам потребовал посылки миноносцев в Петроград, но не для поддержки, а против Временного правительства, для содействия большевикам. Миноносцы пошли по выбору общего собрания Центробалта и представителей всех судов. С тяжелым сердцем офицерам пришлось вести свои корабли в Петроград, но другого исхода не было. Все старания командующего флотом убедить собрание отказаться от этой посылки ни к чему не привели.

Однако офицеры этих миноносцев категорически заявили командам, что непосредственного участия в выступлении они не примут. Это не везде прошло даром. Так, на миноносце «Деятельный» были арестованы все офицеры, кроме командира, которому удалось скрыться. Их отправили в Кронштадт, где собирались судить как «врагов народа». Стараниями командующего флотом эти офицеры, к счастью, были спасены и отделались только двухнедельным арестом.

Придя в Петроград, миноносцы ошвартовались к различным пристаням. Стоявшая у Франко-Русского завода «Аврора» переменила свое место и стала на якорь посреди Невы, у Николаевского моста. Глазам обывателей представилась необычная картина превращения Петрограда в военный порт. Среди них с ужасом передавалось, что корабли обстреляют город в момент выступления большевиков. Прохожие вдоль набережных и мостов боязливо косились на орудия «красной Авроры» и миноносцев, как на чудовища, готовые каждую минуту отправить их в тот мир, где «нет ни свобод, ни революции, ни воздыхания»...

Страхи, как всегда, оказались преувеличенными. За все дни переворота, кроме «Авроры», ни один корабль не дал ни одного выстрела. «Аврора» же, действительно, для острастки сделала несколько выстрелов, но только холостыми патронами.

Участь Временного правительства была уже решена. Так энергично клявшийся умереть за революцию Керенский, переодевшись не то матросом, не то женщиной, спешно удирал на автомобиле по направлению Гатчины. Заседавший в Зимнем дворце, под защитой женского батальона, Совет министров был в полном составе арестован большевиками и препровожден в Петропавловскую крепость. Власть - пала.

Взвешивая обстоятельства переворота, нельзя не признать, что решающая роль в нем принадлежала флоту. Не кончись так успешно восстание, безусловно, и «Аврора», и миноносцы не задумались бы бомбардировать Петроград, который не мог оказать им никакого сопротивления. Так или иначе, но большевики, имея в своем распоряжении флот, обеспечивали себе хотя бы временный захват столицы.

В связи с переворотом, рассказывали очень интересный эпизод, имевший место в Петрограде, в котором видную роль должна была сыграть подлодка «Ерш». Она как раз заканчивала свою постройку и стояла среди других военных кораблей на Неве. В это время на «Аврору», команда которой состояла исключительно из большевиков, переехали все большевистские главари, как Ленин, Троцкий и другие. Они собирались бежать на ней в случае неудачи. Туда же было перевезено и «социализированное» золото, процентные бумаги и другие драгоценности. Троцкий говорил команде, что если она спасет их жизни, то имя «Авроры» останется бессмертным в истории революции. Матросы обещали «камня на камне не оставить» от Петрограда, если только одержит верх Временное правительство.[109]

Узнав такое намерение «Авроры», а также, что на ней находятся Ленин и Троцкий, небольшая группа смельчаков решила обезоружить команду «Ерша», захватить подлодку и потопить «Аврору». Их план случайно был открыт. Когда об этом узнали «аврорские затворники», то первым же вопросом их было: «А как другие суда, все ли надежны-» Несмотря на утвердительный ответ, они все-таки предпочли съехать с крейсера и впопыхах чуть было не забыли все свое добро, что вызвало дружный смех даже среди ультрареволюционной команды.

Всех офицеров в Гельсингфорсе опять хотели заставить дать подписку, но на этот раз уже в неподчинении правительству. Однако ее удалось оттянуть, а после этот вопрос потерял свою остроту. Новый переворот прошел для офицеров бескровно. К этому периоду офицерство впало в полную апатию, так как рассчитывать было больше не на что, и всюду казалось непроглядно темно. С водворением большевиков стало ясно, что война скоро окончится, а следовательно, смысл пребывания офицеров на флоте совершенно изменится.

Все шло уже совсем плохо. Результаты операций, которые всегда служат ярким показателем состояния боевой силы, ясно говорили об ее упадке. Не говоря уже про сдачу Рижского залива и Моонзунда и потерю там линейного корабля «Слава» и эскадренного миноносца «Гром», мы за эту кампанию потеряли еще восемь боевых кораблей. В сумме, если не считать тральщиков, это равнялось нашим потерям за все три года войны.

В октябре погибла еще одна новейшая подлодка «Гепард». Она только что закончила ремонт на заводе и делала первый переход. Главные работы производились уже во время революции, а потому велись очень небрежно. На первой же пробе выяснилось много недочетов; так например, в одном из цилиндров мотора была найдена забытая гайка. Обыкновенно, чтобы избежать таких случаев, раньше сам экипаж строго наблюдал за всеми работами, но теперь всем было не до того: сидению в лодке предпочитали митинги и прогулки в городе. После исправления обнаруженных неисправностей командир все же решился выйти в поход, но из него уже не вернулся.

Наконец, 14 ноября погиб миноносец «Бдительный», который подорвался на неприятельской мине в районе города Раумо и спустя полчаса затонул. Шлюпок было недостаточно, и все офицеры остались на погибавшем миноносце. В числе их был и начальник 7-го дивизиона капитан 1 ранга В. К. Кедров.[110] Это был ученый и, как все ученые, замечательно рассеянный человек. Он имел свои маленькие странности: из формы признавал только коротенький сюртучок, любил без конца ходить взад и вперед по палубе, а также вертеть, подбрасывая и ловя, коробок спичек. Когда шлюпки были уже далеко от почти погрузившегося миноносца, с них еще видели начальника дивизиона, который, как всегда, быстро ходил по палубе, играя с коробком спичек; только фалдочки его сюртучка развевались по ветру. Через несколько минут миноносца не стало.

Гибелью «Бдительного» закончился цикл наших потерь за 1917 год: с одной стороны, военных действий больше не было, а с другой - властно заявляла свои права приближавшаяся зима.

В середине ноября управление морским ведомством было преобразовано и во главе его встала «Морская коллегия», состоявшая из представителей матросов всех морей; для решения же технических вопросов в нее вошел офицер, приблизительно с правами морского министра. На эту должность был избран капитан 1 ранга Модест Иванов.[111]

19 ноября Иванов приехал в Гельсингфорс и поднял на «Гражданине» (б. «Цесаревич») флаг морского министра. Он рассчитывал, что к нему немедленно явится командующий флотом, но жестоко ошибся. Адмирал Развозов передал, что он его не признает и как представителю власти комиссаров не подчинится. Возник конфликт. Центробалт, конечно, сейчас же встал на сторону Иванова и постановил отстранить от должности адмирала Развозова за непризнание власти Совета народных комиссаров.

Тогда командующий флотом собрал у себя совещание флагманов. На нем они решили сложить с себя обязанности в случае ухода Развозова. Конфликт обострился, что в тот момент было весьма нежелательно. С одной стороны, было важно удержать А. В. Развозова у власти, а с другой - все-таки теплилась надежда, что через восемь дней, с открытием Учредительного собрания, наступит конец большевистской власти.

Учтя такие обстоятельства, председатель Офицерского союза командир линейного корабля «Севастополь» капитан 1 ранга П. В. Вилькен отправился на «Гражданин» к Иванову, чтобы уговорить его уладить инцидент. Иванов согласился, так как был сильно всем обескуражен и не знал, что ему предпринять дальше. П. В. Вилькен посоветовал ему немедленно отправиться на «Кречет», где как раз происходило заседание флагманов, и там выяснить создавшееся положение.

На «Кречете» Иванов дал флагманам полный отчет, причем заявил, что он вовсе не член правительства большевиков и назначен не им, а выбран морским съездом в Петрограде. После этого флагманы согласились его признать, но только как выборное лицо, а не представителя Совета комиссаров. Инцидент был улажен, и адмирал Развозов остался командовать флотом.

Личность самого капитана 1 ранга Модеста Иванова очень любопытна. Она показывает, какие ничтожества пошли в первую голову на службу к большевикам.

Иванов не пользовался на флоте ни любовью, ни уважением и только в молодости славился громкими скандалами. Во время последней войны, командуя старым крейсером «Диана», он показал себя только с плохой стороны. Так, в бытность крейсера в Рижском заливе, при появлении неприятеля, он поехал к адмиралу и в присутствии многих офицеров стал доказывать, что крейсер не имеет никакого значения для защиты Рижского залива и его надо немедленно отпустить. Он долго умолял об этом, но все-таки, к крайнему своему огорчению, выпущен не был.

Он был очень честолюбив; прямо спал и видел себя контр-адмиралом. Однако начальство как-то не шло навстречу его мечтам и в адмиралы не производило.

Когда произошла революция, Модест Иванов стал усиленно играть в популярность и внушать команде, что ей следует требовать его производства в адмиралы. Однажды на «Диану» приехал революционный «управляющий морским министерством» Лебедев.[112] Иванов, со свойственным ему апломбом, стал требовать своего производства. Ни команда, ни Лебедев не помогли; его все же не производили. Лишь после большевистского переворота он наконец был «оценен» по заслугам и, как уже говорилось, получил назначение, что-то вроде морского министра[113], а накануне упразднения чинов был произведен ... в контр-адмиралы, правда, только Центробалтом, но все же в адмиралы.

После большевистского переворота сразу же, ускоренным темпом, пошли разные демократические реформы. В первых числах декабря морская коллегия уже прислала декрет об упразднении должности командующего флотом и передаче всей власти Центробалту.

Офицеры заволновались. Это казалось уж слишком. Во главе всего становились грубые, невежественные матросы, а адмирал Развозов, их заступник и последняя надежда, покидал флот.

4 декабря по этому поводу командующий флотом собрал заседание флагманов. Кроме адмирала А. Ружека,[114] все они категорически высказались против подобной реформы. Что касается Ружека, то он был совершенно аналогичен Модесту Иванову и в адмиралы был произведен только командой.

В тот же вечер в Морском собрании было созвано и общее собрание офицеров, чтобы решить, что предпринять и как не допустить этой реформы. Заседание было чрезвычайно многолюдно и бурно. Многие из офицеров прямо призывали к открытому протесту. Настроение становилось все более возбужденным. В результате было решено ультимативно предупредить Центробалт, что если должность командующего флотом будет уничтожена, то все офицеры сложат с себя свои обязанности.

Это сейчас же стало известно Центробалту, который прислал в Морское собрание двух своих представителей. Они приехали, когда резолюция была уже вынесена. После неудачной попытки запугать тем, что команды на кораблях, узнав про собрание, начали волноваться, они пустились было в объяснение и защиту нового проекта. Это был просто лепет, из которого явствовало, что члены Центробалта совершенно не разбираются в вопросе. Кроме того, было видно, как они смущены и испуганы возбуждением многолюдного собрания офицеров. Некоторые из присутствовавших даже заметили, что один из них передал другому револьвер. Поздней ночью собрание, оставшись при своей резолюции, спокойно разошлось.

На следующий день выяснилось, что так или иначе, но под давлением из Петрограда эта реформа все равно будет проведена. Во главе военного отдела, которым заменялась оперативная часть штаба флота, должен был встать адмирал Ружек. Возбуждение офицеров обрушилось на него. Тогда он, чтобы оправдать себя, написал на имя председателя общего собрания письмо, в котором усиленно пытался доказать, что офицерство не разбирается в данном моменте, когда только и возможно коллективное управление флотом.

Центробалт был сильно обеспокоен неожиданным протестом офицеров и старался как-нибудь уладить дело. Для этого он пригласил их на общее собрание в Мариинский дворец.

Офицеров собралось опять очень много, но уже в другом составе и настроении. Одни из них боялись последствий энергичного шага; другие - принадлежали к числу тех, кто не брезговал заискивать даже у большевиков; Только сравнительно немногие остались тверды в принятом накануне решении.

Заседание обещало быть бурным уже с самого начала. Члены Центробалта старались с мест всячески мешать ораторам, высказывавшимся против реформы, и, наоборот, шумно поощряли ее сторонников. Было очень грустно слышать речи некоторых офицеров, часто уже немолодых, отстаивавших действия, которые должны были в корне убить флот. Особенно неприятное впечатление производила речь исполнявшего должность начальника Дивизии подводного плавания капитана 2 ранга В. Дудкина.[115] С заискивающим тоном обращаясь в сторону членов Центробалта, он усиленно доказывал, что эта реформа не только приемлема, но даже спасительна для флота, а потому офицеры должны ей беспрекословно подчиниться. Трудно верилось, что говорит это старый офицер, капитан 2 ранга...

Более четырех часов тянулось это кошмарное заседание. Центробалт прилагал все усилия, чтобы собрание отменило резолюцию вчерашнего дня и чтобы офицеры согласились подчиниться реформе. Но это не удалось. Новая резолюция гласила, что до тех пор, пока вопрос не будет окончательно решен на делегатском собрании представителей всех кораблей, он остается открытым; данное же собрание его не вправе ни отменить, ни утвердить.

Как и следовало ожидать, из этого первого и последнего открытого протеста офицеров Балтийского флота ничего не вышло. Они были и слабы, и нерешительны для таких серьезных выступлений. Они подчинились, да и не могли не подчиниться, так как были очень мало сплочены и материально зависели от службы. Может быть, это житейски и понятно, но грустно.

Ушел адмирал Развозов, и его место занял наглый и глупый комиссар матрос Измайлов.[116] Он просто третировал своего помощника, «товарища Ружека», несмотря на то, что последний всячески перед ним заискивал и лебезил.

Теперь флот катился вниз еще быстрее и был уже на грани полного развала... Матросы, пользуясь безнаказанностью, бежали с него, когда только хотели. На некоторых судах оставалось всего по несколько человек, да и те упорно ничего не хотели делать.

Что касается офицерства, то оно сильно изменилось к худшему. Далеко не все из него сохраняли свое достоинство. Несмотря на его тяжелое положение, на берегу сплошь и рядом происходили кутежи и скандалы. Совсем молодые офицеры старались спихнуть, при помощи команды, своих начальников, чтобы самим занять их места. Было даже три случая, когда офицеры скрылись с солидными казенными суммами. Стало ясно, что без сдерживающих начал и офицерство не может держаться и падает все ниже и ниже.

Вслед за вице-адмиралом Развозовым, ушел и вице-адмирал М. К. Бахирев, а с ним - его популярный начальник штаба капитан 1 ранга М. А. Беренс и много еще других офицеров. Души флота не стало...

29 января 1918 года Совет Народных Комиссаров объявил его демобилизацию и издал декрет об организации нового, «красного флота», уже не под Андреевским, а под красным флагом. Декрет начинался так: «Российский флот, как и армия, приведены преступлениями царского и буржуазных режимов и тяжелой войной в состояние полной разрухи, а потому флот, существовавший на основании всеобщей воинской повинности царских законов, объявляется распущенным и организуется социалистический, рабоче-крестьянский флот...»

«Преступлениями царского режима!» Какая специфическая клевета, жгучая ненависть и циничный подлог проглядывают в этих словах! Дай Бог, чтобы любой флот так рос и развивался, как русский царский флот в последние годы перед революцией. Никогда он не достигал еще такой силы, такой подготовки личного состава, такого оборудования своих позиций. Все было доведено почти до совершенства. Когда началась война, мы обладали лишь горсточкой устаревших кораблей, да несколькими мелкими батареями на побережье. И вот через самый короткий промежуток лет, лет самой тяжелой войны, которую когда-либо вела Россия, флот имел уже и современные линейные корабли, и быстроходнейшие в мире эскадренные миноносцы, и новейшие подлодки; имел и целый ряд батарей самого крупного калибра на побережье заливов. Он рос не по годам, а по месяцам и дням: то в его строй входил какой-нибудь дредноут, то - какой-нибудь «новик», то - подлодка... Каким усиленным темпом и как планомерно шло созидание морской силы, показывает хотя бы то, что заводы, заваленные работой, все же в 1917 году должны были сдать два линейных крейсера типа «Кинбурн» и два крейсера типа «Светлана». Возможность такого усиления отняла у нас только революция. Флот был силен своим духом, становился сильным и своей материальной частью. Учитывая это, враг не смел соваться в наши воды, а когда только два раза сунулся, жестоко поплатился за свои попытки...

Настала революция. Явились «буржуазные режимы» Львова и Керенского, зашевелились большевики. Не прошло и года, как от флота осталось только одно печальное воспоминание. Шаг за шагом, путем пропаганды и разложения команд непрошеные хозяева России вели его к преступной разрухе. Они лишили флот силы его мозга, убили в нем душу...

Царское правительство умело создавать и создало нашу мощь как на суше, так и на море, доведя ее до полного расцвета. Революция уничтожила все плоды его долголетних усилий, разрушила в корне все могущество страны.

Нынешний декрет о создании «красного флота» говорит только, как мало способны большевики что-либо создать. Он показывает все их невежество в военно-морском деле. Наскоро сфабриковав подобный декрет, они даже не потрудились справиться о том, насколько им это позволят сделать их ресурсы.

Так называемый «рабоче-крестьянский» флот должен быть вольнонаемным, то есть офицеры и матросы будут служить по контракту, причем получать огромные оклады жалования. По-видимому, большевистские мудрецы, составлявшие проект, взяли за основу организацию английского флота до войны и, несколько видоизменив, перенесли ее на отечественную почву. В результате, содержание, хотя бы и сильно урезанного флота, обойдется государству в колоссальные суммы, которые оно никогда не будет в состоянии выплатить. Ведь и теперь оно уже сплошь и рядом задерживает выдачи жалования и денег на кормление. Помимо этого, декрет уже нежизненен потому, что он опять-таки проводит коллективное управление флотом, несмотря на то, что на практике недавнего прошлого, кажется, было достаточно возможностей убедиться в его полной несостоятельности.

Все эти попытки большевиков создать нечто новое не выдерживают ни малейшей критики. Только безграмотные мужики, очутившиеся во главе флота, да евреи-комиссары, имевшие о нем весьма своеобразное понятие, и могли придумать такую нелепость.

Новые реформы проходили туго. Демократические органы управления флотом оказывались совершенно непригодными к жизни.

В январе в Финляндии вспыхнуло большевистское восстание. Центробалт старался поддержать его не только материально, но и людьми. Однако матросы шли в финские красные войска очень неохотно; наблюдались лишь единичные случаи.

К концу февраля стали доходить угрожающие слухи о неудачах финских красных, о продвижении армии генерала Маннергейма и предстоящем германском десанте. На кораблях среди команд началось беспокойство и недовольство Центробалтом. По инициативе команд Минной дивизии стали собираться митинги, на которых открыто говорилось о необходимости возвращения адмирала Развозова на пост командующего флотом.

Дезорганизация власти сказывалась во всем. Характерными примерами в этом отношении явились случаи побегов ледоколов «Волынец» (б. «Царь Михаил Федорович») и «Сампо», которые перешли на сторону белых финляндцев. В Гельсингфорсе повсюду шла бойкая распродажа различного казенного имущества с кораблей и из порта. Продавались: продукты, материалы, масла, топливо, мебель кают-компаний, револьверы, винтовки и пулеметы. Бывали случаи, когда судовые комитеты продавали даже шлюпки. Никому и в голову из них не приходило, что они совершают преступление; все казалось в порядке вещей. «Ведь это - все наше, народное», - говорили матросы, когда кто-либо из офицеров пытался остановить грабеж.

Лучше всех держалась Минная дивизия. Благодаря ей было собрано общее собрание представителей всех судовых команд и членов Центробалта, которое постановило просить адмирала Развозова вернуться.

Перед адмиралом встал трудный вопрос: принять ли предложение или отказаться от него. Было ясно, что улучшить положение флота уже нельзя, но долг перед родиной повелевал сделать все, чтобы спасти его от расхищения и возможного захвата неприятелем. Скрепя сердце, адмирал согласился, но предупредил собрание, что советской власти он все же не признает.

Такой неожиданный поворот на флоте сильно обеспокоил Смольный, который немедленно послал на флот комиссара Раскольникова[117] с тем, чтобы тот так или иначе, но убрал Развозова. Приехав в Гельсингфорс, Раскольников отправился на «Штандарт», на котором помещался Центробалт. Созвав заседание, он выразил ему неудовольствие за недосмотр, а потом в сопровождении нескольких членов пошел на «Кречет». Там, случайно, в коридоре, он встретил адмирала, подойдя к которому, сразу же задал вопрос: «Признаете ли Вы власть народных комиссаров-», и адмирал, не задумываясь, ответил: «Конечно, нет; я ведь об этом уже заявил при своем избрании...»

В ту же ночь адмирал Развозов был арестован. По требованию команд он был выпущен на следующий день, но на пост командующего флотом больше не вернулся. Раскольников сейчас же заставил Центробалт собрать новое общее собрание, в котором приняли участие только команды, настроенные против адмирала, и вооруженная охрана Центробалта. Уже при одном ее давлении могло быть вынесено какое угодно постановление. Новая резолюция гласила о смещении адмирала Развозова и о передаче всей власти Центробалту.

Оперативная часть перешла к капитану 1 ранга А. М. Щастному,[118] как старшему в бывшем штабе командующего флотом. Благодаря совершенной непригодности Центробалта к управлению флотом, особенно в такой серьезный момент, он стал распоряжаться им почти самостоятельно.

21 марта германский флот появился перед Гангэ и высадил десант. При его приближении были уничтожены находившиеся там подлодки «АГ-11», «АГ-12», «АГ-15» и «АГ-16», а также их матка - пароход «Оланд» и сторожевое судно «Ястреб».

Немедленно к вице-адмиралу Мейреру, командовавшему оккупационной эскадрой, выехала делегация, состоявшая из нескольких офицеров и матросов.

Этой делегации было передано требование, чтобы к 30 марта весь русский флот покинул Гельсингфорс; те же корабли, которые по своему состоянию принуждены будут остаться, должны в условленный час поднять флаг «Щ». Это значило бы, что на них осталось минимальное количество команды, необходимое лишь для охраны, и то, что они не примут никакого участия в борьбе немцев с финскими красными. В случае неисполнения этих требований германский адмирал угрожал принять активные меры.

По возвращении делегации, капитан 1 ранга Щастный решил во что бы то ни стало вывести все корабли в Кронштадт. Совершенно не считаясь ни с двусмысленными приказаниями Москвы, требовавшей то вывода, то оставления флота, ни с определенным давлением со стороны англичан, требовавших его уничтожения, Щастный приступил к выполнению такой трудной задачи.

Началась лихорадочная подготовка к предстоящему переходу. Лед еще был довольно прочный, в особенности от Гогланда до Кронштадта, а потому сильно опасались, что часть кораблей, не осилив его, затонет во время пути. Однако рассуждать не приходилось; затих даже Центробалт. Было решено послать все суда, даже и те, которые стояли в ремонте, с разобранными машинами. Они должны были идти на буксире ледоколов.

Работа кипела. Команды, напуганные слухами, что немцы будут вешать матросов без суда и следствия, работали так, как не работали и в доброе старое время. Один за другим корабли быстро готовились к выходу в море.

В порту творилось что-то невообразимое. День и ночь там грузились баржи и подводы; грузились провизией, углем и всем, что только можно было захватить на корабли. Это делалось без всякой системы и учета: масса продуктов пропадала, многое раскрадывалось и под шумок продавалось на сторону частным лицам. Все думали только о том, как бы побольше захватить и награбить.

На многих кораблях всевозможным добром были завалены все палубы, каюты и коридоры. Между прочим, на одном из линейных кораблей возник вопрос - куда девать огромные запасы муки, чтобы она не подмокла. Думали недолго: решено было спрятать в... орудийные башни. В результате многие механизмы оказались испорченными.

В момент ухода флота англичане вывели к маяку Грохара и взорвали там свои подлодки «Е-1», «Е-8», «Е-9» и «Е-19». Кроме этих, больших подлодок, ими были уничтожены еще и маленькие - «С-26», «С-27» и «С-35».

Невольно вспоминаются прошлые заслуги английских подлодок и та помощь, которую они оказали нашему флоту. Находясь в Балтийском море и работая рука об руку с нами, они совершили много подвигов, нанесли огромный вред противнику. В свое время «Е-1» подорвала линейный крейсер «Мольтке»; «Е-8» потопила крейсер «Принц Адальберт»; «Е-9» потопила крейсер «Хела» и подорвала линейный корабль «Поммерн», а «Е-19» потопила крейсер «Ундине». Некоторые из них потопили еще несколько миноносцев и пароходов. Им не суждено было вернуться на родину; но они стали жертвами не врага, а русской разрухи.

Первыми, еще задолго до прихода германцев, ушли дредноуты. Потом потянулись другие большие суда: линейные корабли, крейсера, заградители и транспорты. Наконец, в последнюю очередь - миноносцы, тральщики, яхты «Штандарт» и «Полярная Звезда» с членами Центробалта и посыльное судно «Кречет» с А. М. Щастным. Больше всех волновались и торопились члены Центробалта, которые боялись, что германцы не выпустят яхты из Гельсингфорса и всех их немедленно расстреляют.

В Гельсингфорсе осталось лишь самое незначительное число судов, не имевших никакого боевого значения. Согласно условию, они в назначенный час подняли флаг «Щ».

30 марта германская эскадра вошла на Гельсингфорский рейд и, одновременно с войсками, ее десант занял город.

Переход в Кронштадт был особенно труден маленьким кораблям. С большим трудом ломая лед, они страшно медленно продвигались вперед. При нормальных условиях этот переход занял бы всего 10-12 часов; теперь же многие миноносцы совершили его в 8-9 дней. Однако, несмотря на такие трудности, все корабли благополучно дошли до Кронштадта, и только несколько миноносцев оказались с сильно продавленными бортами. Многие корабли дошли, имея у себя самое ничтожное количество команды, едва достаточное, чтобы обслуживать котлы и машины на одну смену. Также мало на многих кораблях было и офицеров - иные дошли только с одним командиром.

Это был исторический, но вместе с тем и глубоко трагический поход русского флота, так недавно мощного, в блестящем состоянии, а ныне разрушенного, не пригодного ни к какой борьбе. Во время этого последнего похода во флоте еще раз вспыхнула искра прежней энергии, прежнего знания дела, и личный состав сумел привести его развалины в последнюю базу.

Главная заслуга в том, что флот был приведен в Кронштадт, без сомнения, принадлежит капитану 1 ранга А. М. Щастному. Только благодаря его энергии, он не был оставлен неприятелю или затоплен, как того хотели союзники.

Придя в Кронштадт, часть судов перешла в Петроград и расположилась там вдоль всей Невы; часть же миноносцев и тральщиков была поставлена в Шлиссельбург для охраны берегов Ладожского озера.

Теперь флот оказался вблизи от центра власти, под непосредственным влиянием и неусыпным наблюдением Смольного. Тем не менее, на нем далеко не все было спокойно, в особенности на Минной дивизии. На многолюдных митингах, на которых выступали и офицеры, там стали раздаваться речи против власти комиссаров и призывы к открытому восстанию. Наряду с этим, готовился и план овладения Петроградом после переворота на флоте.

Смольному, конечно, сейчас же стало об этом известно. Немедленно начались аресты, как среди офицеров, так и среди команд. Миноносцы как ненадежные корабли были переставлены значительно выше по течению Невы, вне черты города.

Одним из первых был арестован и затем отправлен в Москву А. М. Щастный, которому предъявили обвинение в измене. Депутация от команд, выехавшая туда, чтобы требовать его освобождения, не была никуда допущена.

Обвинение, предъявленное А. М. Щастному, было формулировано так:

«Щастный, совершая героический подвиг, тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать ее против Советской власти».

Такая странная формулировка обвинения не может не поразить каждого здравомыслящего человека, тем более что на суде не было ни одного факта, ни одного свидетеля, показывавшего против A. M. Щастного. Наоборот, все показания в один голос говорили в его пользу.

Против Щастного выступал только один - Троцкий. У него не было фактов; он высказывал лишь предположения, но все же утверждал, что Щастный искал популярности, чтобы направить ее против Советской власти.

A. M. Щастного защищал присяжный поверенный В. А. Жданов. Он произнес блестящую речь. Защищать было легко, так как за подсудимого говорил его подвиг.

Присутствовавшие ни одной минуты не сомневались, что будет вынесен оправдательный приговор.

Когда судьи наконец удалились в совещательную комнату, Троцкий, бывший только «свидетелем», тоже моментально шмыгнул туда: он боялся, что под влиянием речи защитника, судьи вынесут оправдательный приговор.

Суд вышел. Председатель верховного революционного трибунала громко и раздельно прочитал смертный приговор.

Все остолбенели, не хотели верить своим ушам. Кажется, привыкли уже ко всему, но такой явной и возмутительной несправедливости никто не ждал.

Защитник спросил: «Куда можно обжаловать приговор-» «Приговор революционного трибунала кассации не подлежит, хотя можно еще обратиться к Президиуму Центрального Исполнительного Комитета», - ответил ему, уходя, председатель.

По статусу верховного трибунала, приговор мог быть отменен только пленарным заседанием ЦИКа. Однако председатель последнего, Свердлов, заявил, что ранее 24 часов ЦИК созван быть не может, а по истечении этого срока созывать его бесполезно, так как Щастного уже расстреляют...

На рассвете 22 мая 1918 года во дворе Александровского военного училища Щастного расстреляли; расстреляли - за спасение Балтийского флота.

Брожение на флоте и, главным образом - на миноносцах, продолжалось еще до начала июля. После целого ряда арестов среди офицеров и команд, а также бегства от почти неминуемого расстрела одного из главных инициаторов возмущений лейтенанта Г. Н. Лисаневича,[119] флот окончательно замер, то есть стал только сборищем кораблей, без руководителей и личного состава. Кронштадт и Петроград превратились в кладбище его прошлой мощи и славы, а сами корабли - в живые трупы...