Война и революция в России

Решающим моментом всей нынешней войны во многом стала для русской армии зима 1915/16 года. В некоторых отношениях обстоятельства для нее изменились к лучшему, в других – положение дел стало несколько хуже.

К первой категории относилось заметное увеличение запасов всего необходимого для артиллерии – как изготовленного за границей, так и произведенного на русских заводах. Усовершенствование методов ведения позиционной войны – и атакующих, и оборонительных; улучшение положения с нехваткой офицеров; постепенное, хотя и отнюдь не достаточное, увеличение воздушных сил – все это способствовало возрастанию нашей боевой мощи. Ко второй категории следует отнести заметно увеличившиеся трудности с доставкой продовольствия и в действующую армию, и для населения крупных городских центров. Появились явные признаки ухудшения работы железных дорог; непрерывно возникали беспорядки в грузоперевозке.

Улучшение снабжения артиллерии было достигнуто несколькими путями. Частично это произошло благодаря тому, что на помощь России пришли союзники, а также нейтральные державы, в первую очередь – Америка, которые поставили нам, кроме прочего, большое количество колючей проволоки и железнодорожных рельсов. Главнейшую роль в этом вопросе сыграло постепенное развитие нашей собственной промышленности. Появилось множество новых, в основном небольших, предприятий. В то же время расширили свою деятельность казенные заводы, однако по этой причине наступил момент, когда производимого в стране металла перестало хватать для удовлетворения потребностей промышленности, несмотря на ввоз некоторого количества железной руды из Швеции.

Такое положение вещей в основном сказывалось на производстве предметов потребления, а в первую очередь – всего, что необходимо для работы деревенскому населению и на строительстве железных дорог. При участии Военного министерства был образован особый Распределительный комитет, в задачу которого входило распределение продукции металлургических заводов. За работу по увеличению производства продукции, необходимой для армии, активно взялись земские и городские управы, которые, в свою очередь, привлекали к работе местную промышленность. В то же время чувствовалось, что железные дороги уже не в состоянии работать столь же безукоризненно, как это было в начале войны. С течением времени эти вопросы образовали cercle vicieux[89], который позднее делался все уже и уже.

В начале мобилизации в армию призывали не только крестьян, но и жителей промышленных и угледобывающих центров, среди которых было довольно много рабочих железнодорожных мастерских и угольных шахт. Причиной тому служило желание не взваливать всю тяжесть военной службы исключительно на плечи сельского населения. В первую очередь это решение вызвало снижение добычи в угольной промышленности. В первый военный год на производстве это не отразилось, поскольку у железных дорог и крупных заводов имелись громадные запасы топлива. Тем не менее со временем эти запасы начали мало-помалу сокращаться. Именно тогда и возник упомянутый cercle vicieux. Снижение добычи угля постепенно повлекло за собой уменьшение производства металла и снижение его поставок железнодорожным мастерским и заводам, производящим для железных дорог новый подвижной состав. Это, в свою очередь, привело к постоянному увеличению объемов ремонта локомотивов и товарных вагонов. В результате возникла нехватка товарных вагонов для перевозки угля. На этом cercle vicieux зловеще замкнулся. Недопоставка вагонов заставила угольные шахты еще больше уменьшать добычу угля и без особой необходимости не увеличивать его запасы. Снижение поставок угля на металлургические заводы со временем привело к уменьшению выплавки металла. Это, в свою очередь, не только отрицательно сказалось на работе железнодорожных мастерских, но и на металлургической промышленности[90] страны в целом.

Трудности со снабжением войск продовольствием особенно проявились в необходимости снижения солдатского мясного рациона. Может показаться странным, что в земледельческой и скотоводческой стране, границы которой закрыты для экспорта, могла возникнуть нехватка какой бы то ни было сельскохозяйственной продукции. В действительности же объяснить это достаточно просто. Значительная часть мужчин, призванных в действующую армию, принадлежала к населению, занятому земледелием. У себя в деревне они питались в основном хлебом, кашами и теми продуктами, которые их мелкие хозяйства не могли поставлять на рынок. В деревне использование в пищу мяса являлось исключением. Ввиду разбросанности поселений и, в большинстве случаев, их удаленности от городов забой крупного скота – явление в деревне редкое. С началом боевых действий мясные порции в войсках были удвоены. Как следствие, для удовлетворения потребности армии в этом продукте ежедневно требовалось приблизительно 10 тысяч голов скота – количество, далеко не перекрываемое прекращением экспорта. Такое положение не вызвало бы никаких затруднений при условии, что Транссибирская магистраль продолжала работать с той же интенсивностью, как в начале войны, поскольку запасы мяса в Сибири с легкостью могли удовлетворить все потребности наших армий. Кроме того, результатом запрета на продажу населению спиртных напитков стало повышение спроса на все без исключения продукты питания и привело к тому, что у людей стало больше свободных денег. С другой стороны, у более богатого сельского населения исчезла необходимость вывозить на рынок мелкую продукцию своего хозяйства – домашнюю птицу, яйца и масло. Другим предметом потребления, производство которого несколько снизилось и не вполне удовлетворяло потребности населения и армии, стал сахар. Здесь имело место то же самое явление. Колоссальное увеличение потребления сахара армией и появление у земледельческого населения свободных денег, вызванное прекращением продажи спиртных напитков, привело к совершенно непропорциональному росту спроса на сахар. Достаточно сказать, что каждый солдат стал получать по шесть фунтов сахара в месяц против двух фунтов, выдававшихся ему в мирное время. Одно это увеличение равнялось нашему [довоенному] экспорту, который окончательно не прекратился. Сахар отправлялся морем нашим союзникам, а также через персидскую границу в попытке поддержать стоимость нашего рубля в Персии. Выдвигалось предположение, что этим путем наш сахар мог попадать в Турцию, а оттуда – в Германию. Этот вопрос должен был решаться в суде, но после революции разбирательство было прекращено, а основной обвиняемый занял пост министра финансов в Украинской раде[91].

Зимой 1915/16 года все эти явления не затронули русскую армию. Войска продолжали жить обычной жизнью, с каждым днем оправляясь от ран, полученных ими во время военных неудач лета и осени 1915 года. Главное внимание начальников было направлено на обучение войск, что имело первостепенное значение, поскольку многие части пришлось заново переформировывать из-за огромных потерь, понесенных ими за последние шесть месяцев. Разумеется, делать это было проще благодаря возвращению в строй большого числа оправившихся от ран офицеров и нижних чинов. Кроме того, велась лихорадочная подготовка к активным действиям, хотя начинать крупномасштабные операции не предполагалось до тех пор, пока полностью не установится весенняя погода. Часть войск 6-го армейского корпуса, которым я командовал, участвовала в боевых действиях вплоть до начала ноября – приблизительно 4-го числа этого месяца несколько моих полков, действовавших совместно с 17-м армейским корпусом, в коротком бою взяли больше 10 тысяч австрийских пленных, а также пушки и пулеметы. С учетом этого было решено до начала весны отвести корпус на отдых. Я воспользовался этим временным затишьем, чтобы после длившейся полтора года кампании дать себе трехнедельный отдых в кавказской водолечебнице в Кисловодске. Однако перед отъездом я договорился с генералом Сахаровым[92], в армию которого входил мой 6-й армейский корпус, что в случае, если мои части потребуются для активных действий, я возвращусь до окончания отпуска.

Немногим более чем через неделю после приезда в Кисловодск я получил телеграмму от начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, которой он по неизвестной причине вызывал меня в Могилев в Ставку. Добравшись за два дня до Могилева, я узнал от генерала Алексеева, что ввиду болезни генерала Рузского, главнокомандующего Северным фронтом – русская армия имела тогда три фронта: Северный, Западный и Юго-Западный, – его место временно должен будет занять генерал Плеве[93], командующий 5-й армией, которая занимала тогда позиции на Двине.

Я же должен был отправиться в Двинск и принять командование этой армией. Генерал Алексеев, однако, ничего не сообщил мне о том, каково будет будущее мое назначение, когда генерал Плеве вернется к командованию 5-й армией. Император в Ставке тогда отсутствовал, и я не имел случая его видеть.

Тот факт, что я оставлял свой армейский корпус только на три недели, вероятность моего возвращения к нему после выполнения временного приказа и подготовка к весенним операциям – все это объясняет мое желание заехать на день в Збараж, где мой штаб находился с августа. Я не остался в корпусе больше чем на сутки, в особенности потому, что у меня не было необходимости прощаться с полками, с которыми тесно сроднился за год совместной боевой службы, поскольку имелись все основания предполагать, что я к ним еще вернусь. Тем не менее многие мои товарищи – главным образом офицеры штаба корпуса – высказали желание не расставаться со мной и продолжить службу в штабе 5-й армии. Я очень сожалел, что не имею права утвердить их перевод. Я ограничился тем, что забрал на новое место личного своего адъютанта штабс-ротмистра Арнгольда, который был прикомандирован ко мне в этом качестве от Петроградского уланского полка и не покидал меня с первых дней мобилизации.

Особенно трудно было мне расставаться со своим начальником штаба генерал-майором Алексеевым[94].

Мы познакомились с ним только в тот день, когда я принял командование 6-м армейским корпусом, но один год в условиях войны дает возможность узнать человека лучше, чем за десять лет общения в мирное время. За прошедший год я мог составить мнение о генерал-майоре Алексееве и как о своем ближайшем помощнике по военным вопросам, и о его человеческих качествах. Более всего я ценил в нем прямоту и откровенность, а в работе – упорную защиту своих убеждений и идей вне зависимости от того, совпадают ли они с мнением начальства. Одним словом, он отличался независимостью характера, что так редко встречается среди руководителей и высокопоставленного начальства. Кроме того, он был очень опытным штабным работником и в точности выполнял все полученные указания. Временами грубоватый и вспыльчивый, он, однако, вел себя в этом отношении совершенно одинаково как с подчиненными, так и с вышестоящими начальниками. Перед расставанием мы с ним договорились, что в случае, если мое новое назначение станет постоянным, я при первой же возможности переведу его к себе; при этом он согласился занять менее ответственную должность генерал-квартирмейстера штаба армии.

В этом, несомненно, проявилось свойственное ему отсутствие честолюбия.

Приблизительно в середине декабря я прибыл в Двинск и приступил к исполнению обязанностей командующего 5-й армией. Эта армия не так давно закончила бои на участке между Двинском и Крейцбургом и уже смогла в значительной степени восстановить свой численный состав. Вскоре по приезде я совершил объезд линии фронта, занимаемого армией, и проинспектировал работу подчиненных штабов. Я заметил тогда, что в каждом армейском корпусе имелись особые, достаточно отличающиеся от других способы укрепления позиций и своя собственная методика подготовки войск к грядущим боевым действиям. Не смущаясь возможностью того, что мое назначение окажется только временным, я немедленно распорядился об упорядочении этих вопросов. Кроме того, мною сразу же был поднят и разрешен вопрос о постепенном сокращении количества армейских корпусов, находящихся на передовых позициях при соответствующем увеличении числа корпусов, состоящих в резерве. Я окончательно пришел к мысли о необходимости наступления на левый берег Двины, использовав возможность форсирования реки в то время, когда она будет скована приближающимися морозами. Однако все мои расчеты были опрокинуты. Как только корпуса отводились в резерв, их тотчас же у меня забирали, так как их присутствие, как видно, считалось более необходимым в каком-то ином месте. Их либо отводили в резерв вышестоящего командования, либо посылали на другой фронт – потому, вероятно, что в это время рассматривалась возможность крупного наступления на Юго-Западном фронте, которым командовал генерал Щербачев.

По той причине, что у меня отбирали мои армейские корпуса и частично включали их в резерв главнокомандующего, я был вынужден отложить в ближайшем будущем активные операции и сконцентрировать все внимание на совершенствовании своих оборонительных позиций и на обучении войск. Причина, по которой генерал Плеве получил Северо-Западный фронт только во временное командование, состояла в том, что этот пост был предназначен для генерала Щербачева. Однако так как в декабре на участке его армии предполагались активные боевые действия, он не мог вступить в новую должность до тех пор, пока эти планы не будут приведены в исполнение. Однако в начале февраля 1916 года обстоятельства изменились. В течение этого месяца в районе Двинска ожидался приезд Верховного главнокомандующего – самого императора. В присутствии его величества предполагалось решить, кто же займет пост командующего армиями Северного фронта. Как видно, решение склонялось в пользу генерала Плеве.

Во время аудиенции, данной императором генералу Плеве, государь совершенно ясно увидел, что физические силы генерала – ему было тогда шестьдесят шесть лет – так ослаблены, что для него будет весьма затруднительно исправлять должность главнокомандующего. Проведя смотр, император отбыл, так и не высказав своего мнения по вопросу изменения или одобрения кандидатуры командующего фронтом. Через несколько дней стало известно, что главнокомандующим Северным фронтом назначен генерал Куропаткин[95].

В прошлом генерал Куропаткин занимал пост главнокомандующего Маньчжурской армией. Разумеется, новое назначение изумило очень многих, тогда как другие рассчитывали, что опыт, приобретенный Куропаткиным в Маньчжурской кампании, позволит ему успешно выполнять новые обязанности. В начале этой войны генерал Куропаткин неоднократно обращался к тогдашнему Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу с просьбой о назначении в действующую армию хотя бы командиром армейского корпуса, но всегда получал отказ. И только после того, как пост Верховного главнокомандующего занял сам император, просьба генерала была удовлетворена, и осенью 1915 года он получил под свое командование Гренадерский корпус. Его назначение на пост главнокомандующего Северным фронтом, вероятнее всего, явилось результатом посещения участка фронта, занятого Гренадерским корпусом. Все увиденное там – необычайная аккуратность генерала Куропаткина по части боевой, административной и интендантской подготовки – по всей видимости, вновь подняло его в глазах императора. Должен сказать, что генерала Куропаткина всегда отличала исключительная забота о всех вверенных ему войсках. Это свойство, в соединении с его, без сомнения, впечатляющими административными способностями, всегда свидетельствовало в его пользу.

Генерал Куропаткин приступил к выполнению новых обязанностей в середине февраля и, не заезжая в Псков, где находился штаб армии[96], начал с объезда армейских штабов, посетил в каждой армии по одному армейскому корпусу, осмотрел войска, находившиеся на отдыхе, и всюду проинспектировал какой-нибудь участок передовых траншей.

Разумеется, подобные действия не могут не делать ему чести. Дела на фронте обстояли следующим образом: громадные расстояния, отделявшие штаб фронта от наших передовых позиций, вполне соответствовали огромной протяженности боевых линий. Как следствие, главнокомандующий и несколько командующих армиями редко посещали свои войска, стоявшие на линии огня. Для главнокомандующего посещение боевых позиций требовало трехдневного отсутствия в штаб-квартире фронта. Как видно, этим объяснялся тот факт, что я, во всяком случае, никогда прежде не видел главнокомандующего, осматривающего передовые траншеи. Разумеется, можно добавить, что посещение участка позиций средней протяженности еще может быть допустимо; в то же время физически невозможно объехать с инспекцией значительную часть фронта, если его протяженность составляет несколько сот верст. Ценность подобных посещений передовых позиций заключается не только в эффекте приезда самого главнокомандующего в расположение своих войск на линии фронта, но также и в том, что в результате во всех без исключения частях узнают о возможности личного появления главнокомандующего на передовой линии для проверки работы войск и штабов непосредственно на месте боев.

Пробыв три дня в Двинске, перед самым своим отъездом, генерал Куропаткин сообщил мне о полученном им от генерала Алексеева запросе, нет ли у него возражений против моего постоянного назначения командующим 5-й армией, которую я принял только временно. Несколько дней спустя я был утвержден в этой должности. Такое положение дел до известной степени облегчило мою работу, расширив мои возможности при проведении тех мер, в необходимости которых я прежде сомневался из опасения, что генерал Плеве по возвращении может их отменить.

После того как генерал Куропаткин занял свой пост, он приступил к внимательному изучению положения дел на фронте, вместе с подчиненными командующими стараясь определить время и место, наиболее выгодное для начала зимнего наступления. Выбор пал на пункты, находящиеся в районе, занятые 5-й армией на левом берегу Двины поблизости от Якобштадта[97].

Сюда постепенно прибывала тяжелая артиллерия числом, увы, не более ста стволов. К тому же это были по большей части крепостные орудия калибром не свыше 6 дюймов, взятые в Ковно и Гродно и приспособленные для условий полевой войны. Подготовительные работы можно было закончить не ранее конца марта. Расчет был на то, что к этому времени оттепель еще не начнется.

Результаты наступления ясно показали, что наши приготовления не укрылись от внимания неприятеля. Противник сконцентрировал на этом участке артиллерию, по силе не уступавшую нашей, но имевшую важное преимущество – изобилие боеприпасов. Мы же в то время были вынуждены экономить каждый снаряд. Поэтому артиллерийская подготовка планировалась всего на один день с тем расчетом, чтобы еще до наступления темноты наша пехота успела начать атаку и захватить передовую линию вражеских укреплений. Наступление, поначалу успешное, вскоре ясно показало невозможность серьезного развития активных действий как по причине нехватки материальных средств, так и из-за трудностей ведения зимнего наступления в условиях позиционной войны.

Следует учитывать, что земля в этой местности промерзает на глубину от трех до четырех футов, а следовательно, всякие работы по устройству траншей во время наступления и под вражеским обстрелом становятся почти невозможными. Не меньше усилий требует и переделка захваченных неприятельских укреплений для нашей обороны. К тому же погода совершенно расстроилась, и мороз сменился оттепелью с морозными ночами. Солдаты, лежа в снегу, промокали насквозь, а ночью их одежда замерзала, что стало причиной большого количества обмороженных рук и ног.

Следует еще добавить, что энергичные усилия, направленные на предотвращение обморожений, на протяжении всей войны давали отличные результаты.

Частые поражения ступней, так называемая траншейная нога, так распространенные в армиях наших союзников, совершенно неизвестны в нашей армии. Случаются они, как правило, в сырую погоду, когда ртуть в термометрах стоит около нуля. Причиной редкости этого заболевания у нас является, скорее, не большая выносливость русских солдат, а их обувь, которая позволяет ступням и икрам расширяться; в противном случае может произойти нарушение циркуляции крови. Большие неприятности нам доставляла борьба с обморожением ног в сильные морозы. Это объяснялось сложностями при снабжении войск валенками – обычной зимней обувью наших крестьян.