Война и революция в России

УБИЙСТВО РАСПУТИНА

Я назначил совещание главнокомандующих на 29 декабря 1916 года; эта дата получила высочайшее утверждение. В предварительном докладе императору я представил ему список вопросов, подлежащих рассмотрению конференции, чтобы решения, которые будут в должное время по ним приняты, не вызвали возражений главнокомандующих, ответственных за их выполнение. Кроме того, я подал его величеству список лиц, которые должны были принять участие в совещании. Государь напомнил мне о необходимости пригласить бывшего главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Иванова.

Состав участников совещания был следующий: помимо его величества и меня самого как начальника штаба императора были приглашены три главнокомандующих и, за невозможностью приезда генерала Сахарова, его представитель генерал Беляев, посланный в августе к королю Румынии в качестве уполномоченного русской армии; начальник Морского штаба Верховного главнокомандующего адмирал Русин; военный министр Шуваев; великий князь Сергей Михайлович в качестве руководителя формированием и снабжением новых артиллерийских частей; наконец, генерал Клембовский, только что назначенный моим заместителем. Главнокомандующих сопровождали начальники их штабов.

Основными вопросами, подлежавшими обсуждению конференции, являлись предстоящие наступательные операции. Следовало определить время начала наступлений, фронты, на которых они будут проводиться, и силы, которые будет необходимо или возможно в них использовать.

Из Франции уже поступили сообщения, что союзники, желающие в кампании 1917 года сохранить инициативу в своих руках, полагают, что операции должны начаться зимой 1916/17 года. Как я уже писал, они пребывали в убеждении, что, принимая во внимание климат, этот период является наилучшим для наступления русской армии. Предполагалось, что к тому времени к наступлению будет готова и итальянская армия. Разумеется, активные действия по необходимости несколько затихнут во время весенней распутицы, чтобы летом возобновиться с еще большей силой.

У нас имелись серьезные основания согласиться с этим решением, которое было принято в ноябре 1916 год на конференции в Шантильи[146], но, с другой стороны, по уже упомянутым мной причинам зимняя кампания в условиях нашего климата не могла принести успеха, что недавно было подкреплено новыми примерами.

На совещании было принято следующее компромиссное решение: на случай, если союзники действительно начнут в январе или феврале зимнее наступление, мы должны подготовиться на всех фронтах к активным действиям, которые, однако, должны быть незначительными по масштабам и предприниматься малыми силами. Широкому развитию боевых действий препятствовали отсутствие у нас в тот момент достаточных резервов и опасение, что большой расход снарядов сделает их запасы недостаточными для летнего наступления. Для него было необходимо иметь адекватное количество боевого снаряжения и тактических соединений всех видов пехоты и артиллерии. Я не раз уже упоминал о том, что увеличение протяженности русского фронта приблизительно на 400 километров поглотило почти все резервы трех наших фронтов. Должен добавить, что, к счастью для нас, в конце 1916 года большая часть резервов была сконцентрирована на Юго-Западном фронте, то есть в относительной близости от нового румынского фронта. Сомнительно, смогли ли бы наши железные дороги вовремя перевезти такое значительное количество армейских корпусов с более удаленного фронта.

Главнокомандующим также было предложено обсудить вопрос о сокращении на нашем европейском театре военных действий численности конницы путем уменьшения количества приданных армейским корпусам кавалерийских частей, поскольку такое сокращение в некоторой степени облегчит работу интендантства в части поставок фуража.

Эту кавалерию с большим успехом можно было использовать на других театрах боевых действий. Каждому армейскому корпусу в то время придавался отдельный казачий полк или сотня (состоявшая примерно из двухсот человек) из резервистов второй очереди. Однако после перехода армии к позиционной войне эти полки потеряли почти все военное значение. Их служба состояла в основном в обеспечении связи и выполнении военно-административных функций. Предполагалось свести эти полки в четыре-пять дивизий и направить их в Кавказскую армию. Было предложено по прибытии усилить ими действовавший в Персии отряд генерала Баратова[147], с тем чтобы он мог оказывать более действенную помощь британской армии, действовавшей в Месопотамии на Багдадском направлении.

Мысль об оказании более существенной помощи нашему союзнику – Великобритании – очень импонировала царю, и он сильно заинтересовался планом, предусматривавшим использование упомянутых дивизий на персидском театре войны. В течение зимы казачьи полки были переведены на территорию Области войска Донского и частично – на Кавказ, после чего перегруппированы в дивизии из 24 сотен; при этих дивизиях началось также формирование пехотных батальонов. Дальнейшему выполнению этого плана помешало неожиданное начало русской революции.

Главнокомандующим была предложена следующая схема формирования новых частей. Предлагалось взять по одному батальону от каждого из восьми полков, которые входили в армейский корпус, состоявший из двух дивизий; добавить к этим восьми батальонам еще четыре, забрав из старых полков целые роты, вместо которых сформировать в полках новые роты из пополнений. Каждые двенадцать батальонов следовало объединять в дивизию из четырех полков. Таким образом, старые дивизии шестнадцатибатальонного состава превращались, естественно, в дивизии из двенадцати батальонов, сведенных в четыре полка. Благодаря этому приблизительно шестьдесят русских армейских корпусов, имевших по две дивизии тридцатидвухбатальонного состава, превращались в корпуса из трех дивизий, в каждой из которых было в общем по тридцать шесть батальонов. Далее, на Северном и Северо-Западном фронтах к этому времени должны были быть сформированы двенадцать дивизий шестнадцатибатальонного состава за счет доведения войсковых частей до штатной численности. Дело было в том, что уже весной 1916 года каждая кавалерийская дивизия имела по одному приданному ей пехотному батальону, состоявшему из трех пеших эскадронов.

В соответствии с новым предложением эти батальоны предполагалось объединить в стрелковые полки трехбатальонного состава, оставив их в составе регулярных кавалерийских или казачьих дивизий. С целью укомплектования этих новых частей одновременно офицерами и нижними чинами в каждом из существовавших кавалерийских полков было необходимо сократить количество эскадронов с шести до четырех. Вначале предполагалось, что данные меры коснутся только казаков. Считалось, что регулярная кавалерия сможет выделить для формирования упомянутых пехотных батальонов достаточное количество офицеров и нижних чинов из состава полковых резервов и без применения новой схемы. Тем не менее совещание по предложению генерала Брусилова нашло возможным ввести ее во всей кавалерии. План преобразования дивизий из шестнадцати батальонов в двенадцатибатальонные не встретил возражений у участников совещания и был одобрен императором. Время, необходимое для проведения столь радикальных перемен, естественным образом вынудило нас приурочить основное наступление к началу лета 1917 года.

Решения совещания давали русской армии в круглых цифрах около пятисот новых батальонов, или шестидесяти новых дивизий, не считая приблизительно сорока пехотных полков, оставшихся в составе кавалерии. Такое значительное увеличение армии предполагало создание новых дивизионных и полковых штабов, необходимость влить в армию огромные подкрепления, наконец, самое трудное – формирование новых войсковых обозов и транспорта, что частично делалось за счет некоторого ослабления существующих полковых и дивизионных тыловых учреждений. За эти преобразования взялись немедленно и энергично, и вскоре многие вновь сформированные дивизии на Северо-Западном и Юго-Западном фронтах – несмотря на разгульные революционные дни в марте – стали мало чем отличаться от старых дивизий. Самые трудные проблемы возникли на румынском фронте, где русские войска продолжали вести бои до конца января 1917 года, а к преобразованиям приступили только еще через два месяца.

Слабость плана заключалась в невозможности снабжения новых дивизий собственной артиллерией. К решению этой проблемы нам пришлось подойти следующим образом. Поскольку новые армейские корпуса, состоявшие из трех дивизий, имели только по две артиллерийские бригады, то в условиях траншейной войны артиллерии приходилось постоянно находиться на боевых позициях – что, должен с сожалением признать, часто происходило и раньше. В то же время две из трех пехотных дивизий корпуса могли занимать передовую линию, а третья оставаться в резерве армейского корпуса. Периодическая смена дивизий давала пехоте время на отдых от жизни в окопах и позволяла значительно более регулярно проводить обучение войск. Предполагалось, что такое положение с артиллерией будет только временным.

Следовало энергично продолжать создание новых артиллерийских бригад и отдельных батальонов полевой и мортирной артиллерии. Сразу же по формировании эти части незамедлительно вводились в состав новых пехотных дивизий, причем основные трудности при оснащении новых батарей состояли не столько в недостатке самих орудий, сколько в нехватке всех остальных материалов артиллерийского снабжения и конского состава. Поэтому главнокомандующим был представлен план создания так называемых «позиционных батарей», орудия и прислуга которых доставлялись из тыла, а подвоз боеприпасов и всего остального обеспечивался бы уже самими артиллерийскими начальниками. Подобные батареи предлагалось устанавливать на пассивных участках фронта, то есть в пунктах, редко подвергавшихся вражеским атакам и мало пригодных для нашего собственного наступления. Кавалерийские дивизии, боевая ценность которых для пехотного боя возросла почти троекратно, должны были в ближайшем будущем получить восьмиорудийные мортирные батальоны. Орудия для них – 4,5-дюймовые гаубицы – поступали из Англии.

Но основное увеличение нашей артиллерии для будущих операций должно было произойти за счет тяжелой артиллерии калибров 6, 8, 10, 11 и 12 дюймов, которую мы рассчитывали получить от наших союзников. Ее прибытие на фронт ожидалось не ранее мая месяца, что являлось еще одной основательной причиной того, почему мы должны были отложить начало своих основных наступательных действий по крайней мере до конца мая. На совещании рассматривались все аргументы за и против проведения наступления на том или ином фронте. Что же до точного определения того, на каком фронте будет наноситься главный удар, а каким достанутся вспомогательные роли, то совещание постановило, что главнокомандующие группами армий должны будут не позднее конца января получить на этот счет особые приказы Верховного главнокомандующего. Окончательное решение будет принято после того, как царь ознакомится со всеми подробностями и получит возможность остановить свой выбор на одном из представленных ему вариантов.

Важнейшие вопросы, предложенные на рассмотрение совещания, были решены 29 декабря на двух заседаниях, прошедших с перерывом для обеда. 30-го числа, во время обычного доклада императору, который я доверил сделать генералам Клембовскому и Лукомскому, под моим председательством совещание возобновилось для обсуждения различных второстепенных вопросов, решение которых не требовало одобрения государя. По окончании обычных докладов на собрании появился император. После перерыва на завтрак совещание продолжилось. Еще днем раньше стало совершенно ясно, что работа может быть закончена 30-го, что давало бы императору возможность в тот же день выехать в Царское Село.

Во время перерыва, прежде чем отправиться во дворец на завтрак, я зашел к себе в кабинет для решения каких-то не терпящих отлагательства вопросов. Там мой адъютант Арнгольд сообщил мне, что по Могилеву распространяются слухи об убийстве Распутина. Я, однако, не придал рассказу адъютанта никакого значения, поскольку вокруг фигуры «старца» ходило множество всевозможных сплетен. Перед тем как сесть за стол, император отозвал меня в сторону, чтобы поговорить о конференции и о том, в каком духе ему следует выступить при ее закрытии. Слова царя не вызвали у меня каких-либо замечаний. Вскоре после завтрака совещание возобновилось и закончило свою работу примерно за 3/4 часа до предполагаемого отправления царского поезда из Могилева. Будучи совершенно уверен, что император удалится во дворец к ожидавшему его цесаревичу, я пошел в штаб, чтобы подписать несколько срочных телеграмм, которые передал мне Лукомский, повторивший при этом все те же могилевские слухи об убийстве Распутина. Приехав на вокзал минут за двадцать до отправления поезда, я нашел императора прохаживающимся по платформе в компании генерала Воейкова. День был морозный и ветреный, и стоять на месте было холодно. Позднее мне говорили, что Воейков тогда уже сообщил императору о произошедшем в Петрограде убийстве Распутина – событии, которое столь страшно отразилось на судьбах России. После моего появления на платформе император до самого отправления гулял со мной взад и вперед вдоль поезда. Я и сам предполагал в скором времени выехать в столицу для урегулирования различных проблем, возникших у интендантства, а также для решения вопросов, связанных с Межсоюзнической конференцией, открытие которой в скором времени ожидалось в Петрограде. Я рассказал царю о своем намерении, сообщив, что в мое отсутствие обязанности начальника штаба будет исполнять генерал Клембовский, и заручился согласием его величества. Кроме того, я попросил у государя разрешения в экстренных случаях приезжать к нему в Царское Село из Петрограда. В убийство Распутина я не верил; поэтому, возможно, и не сделал попытки разобраться в душевном состоянии императора. Тем не менее должен сказать, что ни при закрытии совещания, ни на платформе я не заметил в поведении его величества ничего необычного, хотя он в то время уже знал о случившемся.

За время моего четырехмесячного пребывания на посту начальника штаба в общественной жизни России оставалось очень мало тем из области как внутренней, так и внешней политики, которых бы я не обсуждал в разговорах с императором. Единственный вопрос, которого я из принципиальных соображений никогда не затрагивал, касался так называемого «старца» Распутина, самое имя которого я всегда избегал произносить в присутствии царя. Достаточным основанием такого поведения может служить то, что я, единожды заговорив на эту тему, считал бы себя обязанным изучить ее до конца и полностью выяснить все подробности, опираясь при этом не на слухи, но исключительно на непреложные факты. Я не мог говорить о том, что только слышал от кого-либо. Эти истории так сильно отличались друг от друга и были настолько противоречивы, а иногда и просто абсурдны, что не имелось никакой возможности определить, где начинается правда и где кончаются выдумки.

Вернувшись с вокзала в Главную квартиру, где под председательством генерала Клембовского продолжали совещаться главнокомандующие, я продолжил работу собрания, которое продлилось весь вечер, после чего все присутствующие разъехались по своим штаб-квартирам.

Тогда был рассмотрен еще один важный вопрос, касавшийся численности солдат, которые в течение 1917 года потребуются для подкрепления армий. Прогноз, составленный в Ставке незадолго до моего прибытия, и донесения, полученные военным министром, меня не удовлетворяли; они поражали своей избыточностью. Проведенные расчеты показывали, что потери будут достигать 500 тысяч человек за каждый из летних месяцев, да еще по 150 тысяч в месяц за полгода относительного затишья, то есть на один только год для замены выбывших из строя требовалось немногим менее 4 миллионов солдат. В тот момент в резерве проходило обучение чуть менее 2 миллионов, а ранней весной 1917 года ожидалось поступление еще до 700 тысяч новобранцев, что в общем составляло около 2500 тысяч пополнения. На этом основании был сделан вывод, что предстоит призвать в армию дополнительно 1500 тысяч человек населения. Министерства внутренних дел, земледелия и торговли, ознакомившись с этими цифрами, заявили, что столь масштабный призыв на военную службу ляжет тяжелым бременем на все отрасли экономики страны и в первую очередь отразится на производстве продукции для армии и что они считают невозможным согласиться с подобными требованиями. Можно было бы думать, что три прошедшие кампании, а именно – сражения 1914–1915 годов (зимой отдыха у войск не было) и летние бои в 1915 и 1916 годах, давали достаточные цифровые данные для определения средних потерь, которые несет за год русская армия. Тем не менее, основываясь на своем старом предположении, что будущая кампания будет кратковременной, Военное министерство не провело точных расчетов.

Нам пришлось решать данный вопрос другим методом, используя при этом самые разные средства. Было известно, что на военную службу вплоть до декабря 1916 года было призвано – в круглых цифрах – более 14 миллионов человек, тогда как интендантство снабжало не более 10 миллионов. Разницу между этими числами составляли потери армии убитыми, ранеными, попавшими в плен и без вести пропавшими. Частичное подтверждение числа убитых, раненых и пленных было получено на основании списков, составляемых военным министром для императора. Другие расчеты потерь, проведенные, однако, на основании приблизительных оценок, дали практически такие же результаты, а именно убыль 4500 тысяч человек за три кампании. Основываясь на полученных цифрах, я предложил весной 1917 года ограничиться призывом новобранцев, достигших девятнадцатилетнего возраста, и возвращением в строй излечившихся больных и раненых, ежемесячное количество которых считалось тогда от 50 до 60 тысяч человек. Я должен еще упомянуть об упорно циркулировавших как в обществе, так и среди бюрократии слухах, согласно которым число дезертиров, скрывавшихся по деревням, достигало непомерной величины – от одного до двух миллионов человек. Упомянутые уже расчеты и сравнение численности призванного в армию мужского населения с числом людей, действительно находящихся на службе, показывали, что количество дезертиров в любом случае сильно преувеличено. Конечно, число солдат, прибывших из действующей армии и живущих внутри страны или путешествующих по железным дорогам, временами было огромно; начиная с 1915 года количество нижних чинов, получивших отпуск, колебалось от 2 до 5 процентов списочного состава частей. Следовательно, бывали моменты, когда одновременно в отпуске находилось по полумиллиону солдат. Если добавить сюда выздоравливающих раненых, получивших разрешение перед возвращением в строй посетить свои деревни, и нижних чинов, посланных по служебным делам во внутренние районы страны, то нет ничего удивительного в том, что огромные массы солдат, временно живущих по домам или двигающихся по железным дорогам, приводили к распространению легенд об огромном числе дезертиров.

Касательно действий, которые в 1917 году предполагалось предпринять согласованно с нашими союзниками, было решено, что в случае, если союзники начнут наступление во второй половине зимы, мы должны будем провести на каждом из фронтов заранее подготовленные боевые операции на сравнительно небольших участках позиций длиной от пятнадцати до двадцати километров, не имея намерений особенно глубоко проникать во вражеское расположение. Сущность этих операций заключалась в сковывании австро-германских войск, занимавших позиции на их Восточном фронте. К моменту, когда наши союзники начнут весеннее наступление, мы также должны быть готовы двинуться вперед, пустив в дело наибольшее возможное количество армейских корпусов и используя максимальное количество материальных ресурсов. Такие операции должны быть проведены на всех четырех фронтах. Об окончательном выборе места для нанесения главного удара будет сообщено несколько позднее, чтобы максимально уменьшить вероятность того, что враг получит эти сведения путем шпионажа, разведки или верного анализа обстановки. Не менее трех четвертей всей тяжелой артиллерии, уже вступившей в строй зимой 1916/17 года или пока еще создаваемой, будет отправлено на фронт, выбранный для основного наступления. Вскоре из этой артиллерии был сформирован 48-й армейский корпус, отданный под команду генерала Шейдемана, о котором я уже упоминал в связи с нашими наступательными действиями в окрестностях Двинска. Особенность этого корпуса состояла в том, что все его боевые части были исключительно артиллерийскими; в остальном он примерно соответствовал обыкновенному армейскому корпусу.

На следующий день, 31 декабря, поступило окончательное подтверждение информации об убийстве Распутина. С уверенностью могу сказать, что это известие было воспринято всеми как свидетельство начала существенного очищения политической атмосферы. Люди думали, что это убийство устранит одну из основных причин возникновения всевозможных абсурдных россказней, сеявших в народе смуту. В действительности же произошло обратное. Случилось так, что убийство «старца» послужило толчком к возникновению еще больших внутренних волнений и к более широкому распространению всякого рода нелепых слухов, связанных с его именем. Убийство Распутина было настолько серьезным событием, что мне пришлось отложить поездку в Петроград, тем более что открытие Межсоюзнической конференции по независящим от нас причинам было перенесено на середину января 1917 года.

Рассуждал я следующим образом: моя поездка в столицу станет первым посещением Петрограда начальником штаба Ставки за все время войны, поскольку ни один из моих предшественников, не имея заместителя, вполне осведомленного обо всех текущих делах, не мог позволить себе отлучиться из Главной квартиры хотя бы всего на несколько дней. Даже прямой телефонный провод, проложенный, кстати, только в ноябре 1916 года, не мог решить всех проблем. Я опасался, что мое прибытие в Петроград могут связать с убийством Распутина. Кроме того, если по той или иной причине за время короткого пребывания в столице мне не удастся посетить императора – а в тот момент с военной точки зрения необходимость такой встречи отсутствовала – то мое поведение могут ошибочно посчитать признаком нарушения нормальных отношений между Верховным главнокомандующим и начальником штаба Ставки. Подобная идея могла иметь весьма серьезные последствия, если бы со временем получила распространение в войсках. Мне пришлось отложить свою поездку до Нового года (по старому стилю) – только тогда я смог выехать в Петроград.