Кто развязал Первую Мировую войну

Для оценки завершающей части плана Шлиффена – военного разгрома России – гораздо проще начать с анализа немецких планов, осуществленных в 1941 году: ведь тогда немцы получили значительно больше преимуществ, чем в Первую Мировую войну, и были, по всеобщему мнению, как никогда близки к победе над Советским Союзом, а общая идея достижения победы была прежней: сначала – разгром Франции, затем – России.

Нам придется для этого совершить значительный экскурс в эпоху, формально выходящую за временные границы рассматриваемых нами событий. Однако весьма полезно проникнуть в особенности отношения немецких генералов к их восточному противнику.

Квинтэссенция этого отношения была высказана 5 декабря 1940 года на совещании генералитета, на котором Гитлер поставил основные задачи предстоящей войны с Россией. Фюрер коротко и сжато заявил:

 «Русский человек – неполноценен. Армия не имеет настоящих командиров»[432].

Что касается первой части данного заявления, то автор книги, числя себя полноценным русским человеком, не считает этичным обсуждать этот тезис: предоставим это другим или, наоборот, обсудим в своем узком кругу без посторонних.

Что же касается второй части заявления Гитлера, то, к прискорбию нашему, приходится с ним согласиться.

Относительно потерь, которые понесло командование Красной Армии в результате массовых репрессий 1936-1938 годов (снизивших масштабы, но не прекратившихся до начала осени 1941 года) существуют диаметрально противоположные точки зрения.

Некоторые считают, что масштабы репрессий сильно преувеличены, поскольку, дескать, в одну кучу с командирами посчитали всяких комиссаров, чекистов-особистов и прочую публику, имеющую к армейским командирам чисто формальное отношение.

В то же время сами эти критики сваливают в одну кучу лейтенантов с маршалами, вычисляют процент репрессированных и приходят к выводу, что он был достаточно невысок.

В армии же происходило весьма интенсивное, но не сверхъестественно быстрое обновление кадров, т.е. такой процесс, какой в принципе и должен проистекать в мирное время во всякой армии, не впавшей в застой. Вполне убедительно написал об этом Виктор Суворов: «В каждой армии идет постоянный процесс смены, омоложения, обновления командного состава. Каждый год военные училища поставляют десятки тысяч новых офицеров. Но армия офицерами не переполняется. Каждый год, принимая в свои ряды одних, армия отправляет в гражданскую жизнь столько же других. Главная причина увольнения – выслуга лет. /.../

В американской, польской, болгарской, российской, украинской и любой другой армии каждый год тысячи и десятки тысяч офицеров завершают свою службу и увольняются из армии»[433].

Суворов прав, но, как и обычно для этого автора, не совсем в том, о чем он конкретно пишет: возрастное обновление Красной Армии было действительно одним из главных мотивов изменений, происходивших в 1920-1935 годах.

За 13-15 лет после Гражданской войны в Красной Армии сохранилась лишь треть командующих фронтами и армиями периода 1918-1922 годов. Из этих оставшихся более трети получили заметное понижение, как правило сопровождаемое переводом на преподавательскую работу.

Остальные оказались вне армии: по разным причинам вышли в отставку или умерли (несколько человек успело погибнуть в бою, умереть от болезней или быть расстреляно за истинную или мнимую измену еще в Гражданскую войну).

Опытные царские генералы и офицеры, занимавшие ключевые должности при Л.Д.Троцком (при присмотре и опеке комиссаров, среди которых преобладали революционеры царского времени), сменялись молодыми командирами.

В 1920 году последним исполнилось:

А.И.Корку, Г.Д.Гаю (Бжижкяну), Г.К.Восканову, Л.А.Угрюмову и Э.С.Панцержанскому – по 33 года;

А.И.Геккеру, М.И.Василенко, Н.Д.Каширину, И.И.Гарькавому и М.В.Калмыкову – по 32;

П.Е.Дыбенко, Г.Д.Базилевичу и С.А.Пугачеву – по 31 году;

М.К.Левандовскому, С.А.Меженинову, В.К.Блюхеру, Е.И.Ковтюху, М.А.Баторскому, С.В.Петренко-Луневу и Б.М.Фельдману – по 30 лет;

М.И.Алафузо, Ж.Ф.Зонбергу, Р.В.Лонгве и В.Н.Левичеву – по 29;

Б.С.Горбачеву и Е.И.Горячеву – по 28;

М.Н.Тухачевскому, В.К.Путне, И.П.Белову, М.Д.Великанову, И.А.Халепскому, А.И.Седякину, М.О.Степанову, К.А.Чайковскому и Н.В.Куйбышеву[434] – по 27;

М.В.Викторову, М.П.Сангурскому и Я.П.Гайлиту – по 26;

Р.П.Эйдеману, С.А.Туровскому, М.Я.Германовичу, С.Е.Грибову, И.И.Смолину, В.М.Орлову и А.А.Стороженко – по 25;

И.Э.Якиру, И.П.Уборевичу, И.Н.Дубовому, В.Н.Соколову и Г.Д.Хаханьяну – по 24 года;

И.Ф.Федько, В.М.Примакову, И.С.Кутякову, Ю.В.Саблину, И.К.Грязнову, Я.И.Алкснису, И.К.Кожанову, К.А.Нейману, Н.А.Ефимову и Л.Я.Вайнеру – по 23;

Э.Ф.Аппоге – 22;

А.Я.Лапину – 21 год;

Г.М.Штерну – даже 20 лет!

Все они к тому времени не по одному уже году командовали как минимум бригадами, а большинство – дивизиями, корпусами, армиями; моряки (Панцержанский, Викторов, Орлов и Кожанов) – флотилиями. Т.е. уже в 1920 году это был сложившийся почти или даже вовсе полноценный генералитет (среди немногих исключений – Штерн, который тогда был «только» комиссаром дивизии).

Тухачевский с начала 1920 года командовал фронтами, а Корк и Уборевич вышли на этот уровень в следующие два года.

Каждый имел боевые отличия – был награжден как минимум одним орденом Красного Знамени, а большинство из них – двумя-тремя. К 1924 году Федько и Кутяков были награждены четырьмя орденами, последний еще и Почетным революционным оружием; немного позднее Федько получил пятый орден, а Блюхер – четвертый. Многие имели и дореволюционные боевые награды, которые в советское время не учитывались.

После Гражданской войны все они упорно повышали образование, которого некоторым изначально не доставало (многие до 1933 года учились и в Германии), и продолжали совершенствовать практику командования крупными соединениями – нередко, увы, в жестоких карательных операциях – от Полесья до Якутии и от Карелии до Памира!..

В 1935-1937 годах все они получили высшие звания – от комкоров до маршалов (тут также есть несколько исключений: Г.Д.Гай, арестованный еще в 1935 году, не успел переаттестоваться, а Саблин, тоже арестованный среди первых, успел стать только комдивом).

Если говорить о покровительстве этим кадрам сверху, то речь должна идти не о Троцком, при котором большинство из них оставалось на вторых-третьих ролях, а о М.В.Фрунзе, в недолгий период правления которого в Красной Армии (1924-1925 годы) эти кадры и выдвинулись на ключевые посты.

Сталин изначально относился к ним без большого доверия – есть об этом свидетельство тогдашнего секретаря Сталина Б.Г.Бажанова, выяснявшего этот вопрос у своего коллеги Л.З.Мехлиса[435], ведавшего в секретариате военными делами: «при случае я спросил у Мехлиса, приходилось ли ему слышать мнение Сталина о новых военных назначениях. /.../ „Что думает Сталин? – спросил Мехлис. – Ничего хорошего. Посмотри на список: все эти тухачевские, корки, уборевичи, авксентьевские[436] – какие это коммунисты. Все это хорошо для 18 брюмера[437], а не для Красной Армии“. Я поинтересовался: „Это ты от себя или это – сталинское мнение?“ Мехлис надулся и с важностью ответил: „Конечно, и его, и мое“.»[438]

Этим Бажанов объяснял и мотивы «медицинского» убийства Фрунзе, о котором много говорилось и даже иноскозательно писалось в то время[439].

Ворошилов, заменивший Фрунзе, усиленно выдвигал наверх собственных приближенных, хорошо известных и Сталину: С.М.Буденного, С.К.Тимошенко, Г.И.Кулика, Е.А.Щаденко, И.Р.Апанасенко и т.д. Но и «тухачевские, корки и уборевичи», закрепившись наверху, тянули выше своих. Некоторые (Горбачев, Горячев, Вайнер, Штерн и др.) пользовались покровительством и Тухачевского, и Ворошилова.

В 1941 году Тухачевскому и его соратникам было бы от 40 до 54 лет – возраст расцвета не для гениев, вроде Александра Македонского, а для вполне нормальных военных профессионалов. Разумеется, таланты и способности каждого были весьма индивидуальны, но не случайно же именно эти люди и составили почти полностью первые восемь десятков самых высших командиров – было из кого выбирать уже самых-самых лучших и подходящих для командования во Второй Мировой войне! Но дожить до этого никому из них не было суждено[440]!..

С 1936 года естественный процесс обновления армейских кадров принял совершенно неестественные формы и масштабы.

Приведем итоговые данные о разгроме командования Красной Армии и Флота только в 1936-1938 годы.

Мы строго ограничимся данными только о «чистых» военных – строевиках и штабистах, опустив сведения о политических комиссарах, врачах, интендантах, военных инженерах, «чекистах-особистах» и т.д. Несоответствие списочной численности 1936 года числу репрессированных – не ошибка: в 1937-1938 годах происходило и присвоение более высоких званий – в том числе будущим жертвам репрессий; воинское звание репрессированных учитывалось при этих подсчетах на момент выбытия их носителей из строя; число же номинальных командных и штабных должностей в армии и флоте сохранялось в тот период приблизительно постоянным[441]:

[442]

  

Итак, только расстреляно было 416 генералов и адмиралов – больше половины имевшихся, причем высшие (от комкора до маршала) – практически все!

Раритеты типа К.Е.Ворошилова, С.М.Буденного, С.К.Тимошенко и Б.М.Шапошникова – утешение довольно жалкое!

Трудно не процитировать комментарии соответствующих авторов: «Как видим, слухи о разгроме армии сильно преувеличены»[443]!

И еще: «если бы товарищ Сталин не ограничился полумерами, если бы не останавливался на достигнутом, не почивал бы на лаврах, а проявил бы чуть больше решительности и усердия в очищении армии, то народу, стране и самой армии от этого было бы лучше.

И не упрекайте меня в кровожадности, это не я, это статистика говорит: мало товарищ Сталин их стрелял»[444]!

Обсуждение мотивов и сюжетов этой трагедии выходит за рамки данной книги, но о результатах необходимо коротко упомянуть.

«Зимняя война» 1939-1940 года с Финляндией продемонстрировала полнейшее убожество советского командования.

Вот как об этом пишет сам главнокомандующий Финской армией маршал К.Г.Маннергейм (до 1917 года – генерал-лейтенант Русской армии): «Начальствующий состав русской армии представляли люди храбрые, обладающие крепкими нервами, их не очень беспокоили потери. Для верхних „этажей“ командования были характерны нерасторопность и беспомощность. Это находило отражение в шаблонности и ограниченности оперативного мышления руководства. Командование не поощряло самостоятельного маневрирования войсковых подразделений, оно упрямо, хоть тресни, держалось за первоначальные планы. Русские строили свое военное искусство на использовании техники, и управление войсками было негибким, бесцеремонным и расточительным. Отсутствие воображения особенно проявлялось в тех случаях, когда изменение обстановки требовало принятия быстрых решений. Очень часто командиры были неспособны развить первоначальный успех до победного финала. /.../

Русский пехотинец храбр, упорен и довольствуется малым, но безынициативен. В противоположность своему финскому противнику он привык сражаться в массах. /.../ В истории войн можно встретить лишь редкие примеры такого упорства и стойкости, да и они были показаны древними народами. /.../

Невыгодное общее впечатление от действий советских вооруженных сил подпортило престиж тех кругов, которые находились у власти, и потребовало пропагандистких мер в противовес этому. Так, русские еще во время войны пустили в ход миф о „линии Маннергейма“. Утверждали, что наша оборона на Карельском перешейке опиралась на необыкновенно прочный и выстроенный по последнему слову техники железобетонный вал, который можно сравнить с линиями Мажино и Зигфрида[445] и который никакая армия никогда не прорывала. Прорыв русских войск явился „подвигом, равного которому не было в истории всех войн“, как было сказано в одном из официальных заявлений русской стороны. Все это чушь /.../.

/.../ оборонительная линия, конечно, была, но ее образовывали только редкие долговременные пулеметные гнезда да два десятка выстроенных по моему предложению новых дотов, между которыми были проложены траншеи. /.../ Эту позицию народ и назвал „линией Маннергейма“. Ее прочность явилась результатом стойкости и мужества наших солдат, а никак не результатом крепости сооружений.

Что касается потерь русских на [финском] восточном фронте, то здесь руководители пропагандистских органов, по всей видимости, не смогли изобрести никакого приемлемого объяснения. /.../

Первое, что бросалось в глаза, – это диспропорция между огромным вкладом и ничтожным результатом. Уже в первую неделю войны против Финляндии были брошены неожиданно большие силы. /.../ группировка их достигала 26-28 пехотных дивизий, а позднее возросла до 45, из которых 25 сражались на Карельском перешейке и 20 – на восточном фронте. /.../

Против нас было выставлено примерно 3000 танков, часть из которых была средними и тяжелыми. Во всей Красной Армии насчитывалось, за исключением дальневосточных, 110 дивизий и 5000-6000 современных танков. Это значило, что почти половина активных дивизий, дислоцировавшихся в европейской части России и в Западной Сибири, были мобилизованы и брошены на Финляндию. Если прибавить к этому специальные войска, то численность противника достигала почти миллиона человек /.../.

Общее проверенное количество уничтоженных и захваченных танков достигло 1600 единиц, или половины всей массы бронетанковой техники, выставленной против нас. Иными словами, почти четверть всех современных танков, которыми располагала Красная Армия. Нельзя забывать и о потере 3000-4000 политически верных и подготовленных танкистов. /.../

Несмотря на огромную численность (примерно 2500 самолетов), советские ВВС не оказали решающего воздействия на ход войны. /.../

По данным [финской] Ставки, было сбито 684 самолета, однако в соответствии с проверенными впоследствии сведениями военных дневников это число увеличилось до 725, кроме того шведские летчики сбили в Лапландии 12 да шведская зенитная артиллерия уничтожила 10 машин. /.../

В финских ВВС в начале войны было всего лишь 96 машин, и из них большая часть устаревшие. Общее число самолетов во время войны достигло 287 машин, из них 162 истребителя. Мы потеряли 61 самолет, или 21 процент всего их количества.

13 марта 1940 года я в приказе сказал, что только число павших у противника составляет примерно 200 000 человек. /.../

В начале войны наша полевая армия состояла из десяти дивизий и различных специальных частей, /.../ 175 000 человек личного состава, а потом численность колебалась между этой цифрой и 200 000. /.../ Реальные потери: 24 923 убитых и умерших от ран, а также 43 557 раненых»[446].

Все совершенно ясно: советские командующие фронтами и армиями за пару лет до этого возглавляли бригады, в лучшем случае – дивизии, а командиры дивизий ранее командовали батальонами и полками. Все они просто не умели управлять и воевать, находясь на своих новых постах.

Позднее громадные потери в высшем командовании убитыми, плененными или доказавшими полную некомпетентность и снятыми с позором и нередко с расстрелом, привели в 1941-1942 годах к армейскому руководству еще менее опытных новых командиров.

Они лихорадочно учились воевать, но многие так и не научились.

Слегка приоткрывшиеся в последние годы архивы позволяют совсем по-новому расценивать великие победы Красной Армии в 1941-1945 годах, вплоть до самых прославленных.

Вот например, знаменитое сражение под Прохоровкой на Курской дуге 12 июля 1943 года. Оно считается, и по-видимому по праву, величайшим танковым сражением Второй Мировой войны, поскольку в нем участвовало около 1200 танков и самоходных орудий суммарно с обеих сторон. Считалось также, что это была и величайшая победа советских танкистов.

Ныне публикуются несколько иные сведения: до начала сражения 5-я гвардейская танковая армия под командованием П.А.Ротмистрова имела 850 танков и самоходных орудий, а противостоявший ей 2-й танковый корпус СС под командованием Хауссера – 273 танка и штурмовых орудия.

В ходе действительно тяжелейшего сражения советская сторона потеряла 334 машины уничтоженными и около 400 поврежденными; немецкая же потеряла 5 танков и еще 54 машины было повреждено[447]. Вот вам и победа! Хотя, действительно, в какой-то степени происшедшее можно было считать победой: наступавшей стороной были немцы, и их наступление сорвалось ввиду высокого уровня понесенных потерь!..

Но что там середина войны, если то же продолжалось и в ее конце, весной 1945 года, когда преимущество наступающей Красной Армии было абсолютно подавляющим: «Германский генеральный штаб сухопутных сил оценивал превосходство русских в пехоте соотношением 11:1, в танках – 7:1, в артиллерии – 20:1. Превосходство русских в авиации также было достаточно велико, чтобы обеспечить себе господство в воздухе. В целом соотношение сил было таково, что успех немецкой обороны почти исключался, даже если предположить крайнее упорство войск и искусное управление ими»[448].

Командование Красной Армии обладало полной свободой маневра и выбора направления ударов, но все, на что оно было способно – это уничтожать собственные войска лобовыми ударами по укрепленным немецким позициям!

К середине марта 1945 года Вторая Мировая война была Германией давно уже окончательно проиграна, но, глядя на карту, можно было приходить к несколько иным умозаключениям.

Германия еще сохраняла контроль над подавляющей частью современной ее территории, занимала Норвегию и Данию, а к юго-востоку и югу от Берлина фронты проходили по чужим землям – от Силезии через Словакию, Венгрию, Хорватию вплоть до Северной Италии. На северо-востоке и востоке Красная Армия продолжала блокировать Восточную Пруссию и Курляндию и осаждать окруженную Познань, обороняемые немцами.

На главнейших центральных участках фронты проходили по среднему течению Одера на Востоке и среднему течению Рейна на Западе – севернее Мозеля. Противоборствующие стороны вели борьбу за плацдармы, имевшиеся и у немцев, и у их противников на противоположных берегах этих рек.

Американцы еще 7 марта удачно захватили невзорванный железнодорожный мост через Рейн в Ремагене (между Бонном и Кобленцем), выдержав затем тяжелейшую оборону этого плацдарма. Интересно, что немцы в отместку так и не восстановили этот мост после войны, а десяток лет назад уничтожили и знаменитый мост в Торгау, где 25 апреля произошла «Встреча на Эльбе» (чем бы дитя ни тешилось...).

Дальнейшее развитие военных событий и их продолжительность еще оставались неопределенными.

Хотя до этого основную тяжесть войны выносил на себе Советский Союз, военные усилия которого и привели к такой конфигурации фронтов, но на завершающем этапе войны окончательную победу обеспечили американцы – вопреки тому, как это представила сталинская пропаганда и как это до сих пор воображают себе в России.

В середине марта союзники и с Запада, и с Востока предприняли практически одновременно решающие наступления, но они имели совсем различные результаты – в соответствии с иными принципами ведения военных действий.

Дневник Й.Геббельса, который он писал для себя, а не для пропаганды, дает отчетливое представление о различии характера боевых действий на Западе и на Востоке и их результатах.

11 марта 1945 года, Восточный фронт: «Продолжая сильные атаки на Кюстрин[449], противник сумел проникнуть еще дальше в город с севера и востока, так что теперь только в юго-западной его части удерживается наш плацдарм за Одером. /.../

В районе боев за Штеттин положение существенно не изменилось. Противник по-прежнему оказывает очень сильное давление /.../.

В Восточной Пруссии отмечалась незначительная боевая активность.

На курляндском фронте атаки /.../ снова носили очень ожесточенный характер. Но, за небольшим исключением, все они были отбиты»;

Западный фронт: «продолжались крайне ожесточенные бои на плацдарме Везеля[450]. /.../ канадцы добились лишь относительно небольших успехов, продвинувшись не более, чем на полтора километра. /.../ Далее на юг до района Кельна особых боевых действий не было. Южнее Кельна еще существующий там германский плацдарм сузился. В Бонне по-прежнему идут ожесточенные бои. Плацдарм противника у Ремагена хотя и окружен, но пока не ликвидирован» – словом, вполне симметричная картина, которая должна была измениться в ближайшие дни;

15 марта 1945, Восточный фронт: «Положение /.../ вчера существенно не изменилось.

/.../ в Восточной Пруссии /.../ прорвать фронт им не удалось. /.../ только на этом участке в течение вчерашнего дня подбито 104 советских танка. /.../

В Курляндии интенсивность вражеских атак спала, да и вообще на всем Восточном фронте – за исключением Данцига и Восточной Пруссии – атаки Советов были значительно слабее прежнего»;

Западный фронт: «вчера велись только местные бои /.../.

На мозельском фронте противник во многих местах оттеснил с левого берега Рейна на правый наши сторожевые посты»;

16 марта, Восточный фронт: «существенных изменений не произошло. /.../ в Восточной Пруссии подбито вчера 88 советских танка. В Курляндии отбиты вражеские атаки»;

Западный фронт: «американцы смогли форсировать в нескольких местах Мозель /.../. Мы снова захватили свой плацдарм на левом берегу Саара /.../.

Плацдарм у Ремагена все еще существует, и он даже несколько расширен противником»;

17 марта, Восточный фронт: «На востоке Советы начали сильные атаки в районе Моравска-Острава, южнее Бреслау[451] и у Штеттина. /.../ атаки, особенно восточнее и юго-восточнее Штеттина, отбиты. /.../ Вчера только на этом участке боев подбито 77 советских танков. /.../

На всем протяжении Восточного фронта возобновились наступательные действия Советов. /.../ Связь с Кюстрином прервана, но надеются восстановить ее. /.../ В Восточной Пруссии противник глубоко вклинился в наши позиции, но не прорвал их. Повсюду бои – и наступательные, и оборонительные – носят исключительно тяжелый характер, на всем протяжении Восточного фронта все опять оказывается на острие ножа»;

Западный фронт: «наши позиции по реке Саар /.../ в общем и целом удерживаются. Напротив, оборона на Мозеле постепенно рушится. Противник продвинулся здесь до района севернее Саарбрюкена, так что возникла угроза окружения города. Мы делаем все возможное для предотвращения этой угрозы»;

18 марта, Восточный фронт: «основные бои шли восточнее и севернее Моравска-Остравы, где противник ввел в действие очень крупные танковые силы. В ходе боев /.../ уничтожено 239 советских танков»;

Западный фронт: «американцы после захвата мозельских высот /.../ пробились крупными танковыми силами на юг /.../.

Одновременно в долине Верхнего Рувора противник наступал восточнее этой реки /.../ и продвинулся на 15-20 километров»;

20 марта, Восточный фронт: «в Восточной Пруссии /.../ подбито 102 советских танка»;

Западный фронт: «сорвана предпринятая крупными силами противника попытка форсировать Рейн /.../. Положение на западе все более осложняется. /.../ мы вынуждены ожидать теперь потери Саара в результате выхода противника в тыл наших войск. /.../ Приходится вести очень тяжелые бои за сохранение вообще рейнского фронта»;

22 марта, Восточный фронт: «по сравнению с предыдущим днем существенных изменений не произошло. /.../ Все /.../ советские атаки отбиты»; на самом деле в этот день произошел прорыв русских к Сопоту – удалось расчленить немецкую группировку, защищавшую Данциг: единственный успех Красной Армии при этих попытках наступления непосредственно на территорию Рейха[452];

Западный фронт: «бои в районе ремагенского плацдарма вчера тоже носили весьма ожесточенный характер. Противник непрерывно атакует крупными силами, однако наталкивается на серьезное сопротивление с германской стороны. Все же американцам удалось вновь продвинуться – главным образом на север и на юг от плацдарма. /.../ В Кобленце продолжаются тяжелые уличные бои; у нас здесь есть еще одно предмостное укрепление на левом берегу Рейна /.../. Противник на широком фронте вышел к шоссе, ведущему из Майнца /.../ дальше на восток. /.../ противник вышел к окрестностям Бингена. Три вражеских танка, ворвавшихся в Бинген, подбиты. /.../ В Кайзерслаутерне идут бои»;

24 марта, Восточный фронт: «В Силезии /.../ вчера подбито 143 советских танка /.../.

К северу-западу и юго-западу от Кюстрина большевики начали со своего плацдарма наступление /.../. Советская сторона ввела в бой шесть стрелковых дивизий (примерно 20 тысяч человек) и две танковые бригады (примерно 70 танков). Подбиты 55 вражеских танков. Окружения Кюстрина удалось не допустить. /.../

В Курляндии наши войска добились полного успеха при отражении атак большевиков, ведущихся очень крупными силами. Одна советская дивизия окружена и обречена на уничтожение»;

Западный фронт: «американцы /.../ продолжали массированные атаки, /.../ пытаясь расширить свой плацдарм у Ремагена. /.../

В Майнце американцы ворвались непосредственно в город»;

25 марта, Восточный фронт: «В Силезии /.../ отбили все атаки /.../ и уничтожили 112 танков.

/.../ у Кюстрина /.../ сила атак противника вчера несколько уменьшилась. Позавчера на этом участке было подбито 116, а вчера – 66 советских танков»;

Западный фронт: «англо-американцы начали генеральное наступление по всему фронту. После сильнейшей артиллерийской подготовки и массированных бомбардировок наших позиций противник форсировал ночью Рейн по обе стороны Везеля и создал на правом берегу реки еще один плацдарм. /.../

В Майнце продолжаются сильные уличные бои.

В районе Оппенгейма[453] американцы переправили тяжелые танки через Рейн и устремились в районы Гросс-Герау и западнее Дармштадта. /.../ Наши оперативные резервы на подходе. /.../

Обстановка на Западном фронте вступила в чрезвычайно критическую, представляющуюся почти смертельной стадию. /.../ теперь и англичане с канадцами перешли в решающее крупное наступление на Нижнем Рейне и уже добились успеха /.../. Им удалось форсировать Рейн на широком фронте; кроме того, они ввели в действие парашютно-десантные войска и пытаются этими массированными силами продвинуться вперед севернее Рурской области. Невозможно отрицать, что тем самым для нас складывается чрезвычайно критическая ситуация. /.../ Теперь напрашивается вопрос: удержим ли мы Рейн? Словом, война на западе вступила в свою решающую фазу»;

26 марта, Восточный фронт: «В Словакии /.../ противнику в результате последовательных атак удалось несколько продвинуться вперед. /.../ На участке у Леобшютца и Нейсе почти все без исключения вражеские атаки и вчера были отбиты на нашей несколько оттянутой назад позиции; при этом Советы понесли новые потери в танках.

/.../ Войска, оборонявшие Бреслау и Глогау, отразили мощные атаки.

Отражены попытки противника атаковать Кюстрин с севера. /.../

На западнопрусском и на восточнопрусском участках фронта положение ухудшилось в результате постоянной нехватки боеприпасов. /.../ На обоих указанных участках было подбито 143 советских танка»;

Западный фронт: «Продолжая свое крупное наступление на Нижнем Рейне, англо-американцы к настоящему времени ввели в действие одну-две воздушно-десантные дивизии, которые были высажены в полном составе /.../.

На плацдарме у Ремагена противник предпринял попытку прорваться на восток, которая была отражена в ходе боев, проходивших с переменным успехом»;

27 марта, Восточный фронт: «между Ратибором и Нейсе в полосе наступления противника были отбиты все советские атаки – частично путем контратак; при этом был подбит 101 советский танк (из 200 участвовавших в наступлении). /.../

В районе Кюстрина наступательная активность противника уменьшилась. /.../

На фронте в Курляндии на прежних главных направлениях вновь достигнут полный успех в обороне»;

Западный фронт: «Наиболее критическая обстановка /.../ складывается, несомненно, в долине Майна /.../. Здесь американцам удалось совершить неожиданный рывок вперед и глубоко вторгнуться в наш тыл, в результате чего для нас создалась чрезвычайно опасная ситуация. /.../ В то же время развитие обстановки в районах высадки воздушных десантов англичан и американцев не столь уж благоприятно для противника. Особенно для англичан, которые понесли чрезвычайно тяжелые потери»;

28 марта, Восточный фронт: «все вражеские атаки были отбиты, частично за счет сокращения линии обороны /.../. Портовые сооружения Данцига были взорваны по приказу»;

Западный фронт: «Основная масса воздушно-десантных сил /.../ сумела соединиться с перешедшими через Рейн войсками. Они начали наступление в восточном направлении /.../.

На плацдарме у Ремагена весь день велись ожесточенные бои. /.../

Танковые силы противника, наступавшие из района Дармштадта на север, сумели прорвать наши позиции прикрытия. Они продвинулись дальше в северо-восточном направлении и вступили в Оффенбах. На южной окраине Франкфурта-на-Майне идут тяжелые бои»;

29 марта, Восточный фронт: «В Венгрии Советы, наступая на широком фронте в западном направлении, вышли на рубеж реки Раб. /.../

Весьма ожесточенный характер снова приняли бои в районе Моравска-Остравы. /.../ Атаки в районе Леобшютца и Нейсе были повсюду отражены, причем было подбито 85 советских танков»;

Западный фронт: «Во Франкфурте-на-Майне бои идут за Центральный вокзал; западнее города противник форсировал Майн»;

30 марта, Восточный фронт: «В Венгрии крупные силы большевиков продолжают наступление в западном направлении. /.../

Исключительно сильным ударам с севера, востока и юга подвергся вчера Кюстрин. /.../ Гарнизон потерял 70 процентов офицерского состава, понес большие потери в рядовом составе и лишился тяжелых орудий. Тем не менее бои /.../ продолжаются»;

Западный фронт: «В сражении на Нижнем Рейне противник продвинулся /.../ к востоку /.../.

Вчера свой главный удар противник[, наступавший с Ремагенского плацдарма,] нанес /.../ через район Гисена, вышел со своими передовыми частями к Марбургу. /.../ противник пытается развить успех, развернув свои ударные группировки на север, северо-восток, восток, юго-восток и на юг.

Во Франкфурте-на-Майне продолжаются ожесточенные уличные бои. /.../

Положение на западе характеризуется падением морального духа как среди гражданского населения, так и среди войск. Это для нас серьезная угроза, поскольку ни народ, ни войска, не желающие больше сражаться, уже нельзя спасти никаким увеличением количества оружия или числа солдат. В Зигбурге, например, у городской военной комендатуры состоялась демонстрация женщин, которые требовали сложить оружие и капитулировать»;

2 апреля, Восточный фронт: «Советы продолжают свои массированные атаки на венгерском и словацком участках. /.../

В боях за Моравска-Остраву отражены повторные советские атаки, в которых противник потерял 72 танка; в ходе контратак были несколько улучшены наши позиции; удары противника с запада по Бреслау успеха не имели. /.../

В Курляндии противник продолжал свои атаки, но обстановка здесь в целом не изменилась»;

Западный фронт: «Обстановка /.../ продолжает серьезно обостряться, и сейчас ее можно охарактеризовать как просто отчаянную. Теперь противник добился свободы маневра также в районе Нижнего Рейна /.../. Возможно, к вечеру противник охватит Рурскую область с обоих флангов»;

4 апреля, Восточный фронт: «центр тяжести боев снова находится в районе Венгрии»;

Западный фронт: «население Франкфурта показало себя чрезвычайно трусливым и покорным. /.../ Вступившие во Франкфурт американцы были встречены массовыми демонстрациями и лозунгами: „Давайте расцелуемся и будем добрыми друзьями!“»

8 апреля, Восточный фронт: «критической точкой является район Вены»;

Западный фронт: «Вечерняя сводка малоутешительна. /.../ противник продолжал наступление. Он /.../ двигается прямо на Ганновер. /.../ Так что и с западной стороны мало-помалу нависает угроза для Берлина»;

9 апреля, Восточный фронт: «Мы фактически потеряли Вену. Противник осуществил глубокие вклинения в Кенигсберге. /.../ В Бреслау противник снова предпринял со всех сторон ожесточеннейшее наступление, но в целом его удалось восстановить. Конечно, теперь под вопросом, долго ли это еще будет возможно»;

Западный фронт: «Американцы находятся на подступах к Брауншвейгу и Бремену. /.../ Фюрер должен теперь как можно скорее развернуть наступление наших войск в районе Тюрингии, чтобы нам хотя бы перевести дух. /.../ Западнее и южнее Геттингена противник форсировал Везер. /.../ Наши войска ведут пока успешную борьбу с наступающими через Вюрцбург американцами».

В общем, полный финиш: «Положение на фронте в этот день такое, какого еще не бывало. Короче говоря, если посмотреть на карту, то можно увидеть, что рейх тянется узкой длинной кишкой от Норвегии до озера Комаккьо[454]».

А на следующий день – последняя запись в дневнике, которая уже не содержит ни малейших проблесков оптимизма[455], удар в Тюрингии – нереальная и безнадежная мечта.

В целом ход событий в марте-апреле 1945 года совершенно очевиден: англо-американцы прорвали оборону немцев по Рейну на трех участках: сначала на юге – южнее Майнца с последующим танковым прорывом на Дармштадт и Франкфурт-на-Майне, затем на севере – в широкой полосе Нижнего Рейна – с последующим охватом и окружением немецких войск в Рурском бассейне, и, наконец, в центре – с плацдарма в Ремагене с последующим веерообразным наступлением. Эти операции не только привели к разгрому Вермахта, но и надломили дух сопротивления всей нации.

По существу в последний месяц войны большая часть немцев вышла из повиновения Гитлеру, но только не при обороне Восточного фронта!

Эти операции американцев проводились классическими методами: танковому наступлению предшествовало превращение авиацией и артиллерией в пустыню всего пространства вокруг каждого встреченного очага сопротивления, как и полувеком спустя – в обеих войнах в Персидском заливе. И если происходили значительные потери (например – трех танков!), то тут же происходила остановка или отступление – до принятия необходимых мер против устоявшей обороны. Так же поступили в свое время и немцы под Прохоровкой!

Тоже, конечно, сплошная мясорубка, использующая подавляющее численное преимущество войск и превосходство авиации, но, по крайней мере, они гробили не своих солдат – как и сбрасыванием атомных бомб на Японию!

В то же время Советам не удалось прорвать оборону немцев ни в одном важном пункте – ни на основном фронте от Словакии до Балтийского моря, ни при осадах Восточной Пруссии и Курляндии. Можно возразить: оборона немцев там была значительно сильнее, чем на Западе – и это действительно было так. Тем более, что у немцев были теперь те же мотивы, что и у русских под Москвой и Сталинградом!

Но, учитывая, что в марте-апреле 1945 ожесточенные бои происходили по всему периметру советско-германского фронта, а Геббельс, описывая всю боевую обстановку, фиксировал только выдающиеся размеры потерь противника на отдельных участках, можно считать, что в каждый день весны 1945 года советские танкисты несли потери того же же порядка, что и в день великого сражения под Прохоровкой! Почему и ради чего?

Ведь сменили же, наконец, направление стратегического наступления, сократив бесплодные атаки (но не прекратив их вовсе) и перенеся в последних числах марта основной удар на Венгрию и Австрию! Но после каких понесенных потерь! Командование Красной Армии каждый день теряло сотни танков и оставляло многие тысячи женщин и детей России вдовами и сиротами!

А когда возникла реальная угроза занятия Берлина американцами, то все это было возобновлено с 16 апреля 1945 года в удвоенных масштабах.

В этот же день войскам маршала Конева удалось, наконец, прогрызть оборону немцев южнее Берлина, и его танки получили возможность развивать веерообразное наступление – на Берлин на север, на встречу с американцами на запад и на Прагу на юг. Казалось бы, последняя битва против немцев была выиграна. Но куда там! На всех остальных фронтах снова продолжали громоздить штабеля трупов собственных солдат и возводить баррикады из собственных подбитых танков!

По-видимому, перед прославленными советскими маршалами была поставлена жесткая задача: любой ценой продвигаться как можно дальше на запад. Действительно, в современной исторической ретроспективе это имело грандиозное политическое значение: где именно пройдет граница между ГДР и ФРГ!..

Однако, в конечном итоге, эта граница оказалась довольно далеко на востоке. В то время, когда ценой неимоверных потерь Красная Армия сокрушила, наконец, оборону немцев на Одере, последние, оценив это, немедленно прекратили остатки сопротивления на Западном фронте, а войска, бросая фронт на Востоке, бросались сдаваться американцам – и многим действительно удалось спастись от Сибири!

Но как же расценивать при этом прославленное советское командование?!

Сами маршалы ставили своих коллег (но не себя лично!) довольно невысоко. Например маршал А.И.Еременко писал про своего более прославленного соратника: «жуковское оперативное искусство – это превосходство в силах в 5-6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру»[456] – и Геббельс это подтверждает: Кюстрин – это горящие танки Г.К.Жукова.

Но вот в Восточной Пруссии горели танки А.М.Василевского, под Штеттином – танки К.К.Рокоссовского, в Силезии – танки И.С.Конева, а под Моравской Остравой – самого Еременко!

А в итоге: «Красная Армия в 1941-1945 годах потеряла погибшими на поле боя и умершими от ран, болезней и несчастных случаев 22,4 миллиона человек. Еще примерно 4 миллиона бойцов и командиров умерли в плену. /.../ Немцы же на Восточном фронте потеряли погибшими, умершими от ран, болезней, в плену и от иных причин примерно 2,6 миллионов человек. Соотношение получается 10:1 и не в нашу пользу. Кстати сказать, примерно в таком же соотношении находят трупы советских и немецких солдат наши поисковики»[457].

Да, такую войну немцы выиграть не могли – такая цена им была не по плечу!

Но, с другой стороны, меньше ли потерял бы русский народ (о евреях или цыганах и не говорим), если бы прекратил сопротивление в 1941 или 1942 годах? Что выиграли те, кто тогда сдались в плен?

Так что выбора не оказалось!

Непонимание этой ситуации, в которую сам Гитлер и нацисты, а по существу и все прочие немцы поставили «неполноценных» русских, и оказалось основой совершенно неадекватных их представлений о России и русских накануне 22 июня 1941 года.

Это тем более удивительно потому, что еще в 1924 году в «Майн Кампф» было написано: «С сентября 1914 г., после того как в результате битвы под Танненбергом[458] на дорогах и железных дорогах Германии появились первые толпы русских военнопленных, этому потоку уже не видно было конца. Громадная Российская империя поставляла царю все новых солдат и приносила войне все новые жертвы. Как долго могла Германия выдержать эту гонку? Ведь придет же однажды день, когда после последней немецкой победы появится еще одна последняя русская армия для самой последней битвы. А что потом? По человеческим представлениям победу России можно только отсрочить, но она должна наступить»[459].

Почему же никто, включая Гитлера, не читал Гитлера?

Мало того, вся традиционная история Второй Мировой войны, написанная как на Западе, так и на Востоке, по существу игнорирует само понятие России и влияние фактора, обозначенного этим названием, на исход и Второй Мировой, и, в значительной степени, Первой Мировой войны.

25 мая 1941 года делегацию финского Генерального штаба приняли в Германии военные советники Гитлера генерал-фельдмаршал В.Кейтель и генерал-полковник А.Йодль: немцы приглашали финнов принять участие в предстоящей войне с Россией. Йодль заявил: «Я не оптимист, не думаю, что война закончится за несколько недель, но и не верю в то, что она продлится несколько месяцев»[460].

Немцы начали войну при достаточно неблагоприятном соотношении сил: 166 дивизий с 42,6 тысячами орудий и минометов, 4,2 тысячами танков и 4,8 тысячами самолетов против советских 190 дивизий с 59,8 тысячами орудий и минометов, 15,7 тысячами танков и 10,7 тысячами самолетов[461]. Воевать, тем более – наступать при таком соотношении сил было, казалось бы, просто немыслимо.

Но воюют не числом, а умением, и 3 июля 1941 года, на двенадцатый день войны, начальник ОКХ (Генерального штаба сухопутных войск) генерал Ф.Гальдер имел, казалось бы, все основания записать в дневнике: «не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она еще не закончена. Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника, использующего все средства, будут сковывать наши силы еще в течение многих недель. /.../

Для дальнейшего развития операций на Востоке в первую очередь необходимо создать новую базу между Москвой и Смоленском, опираясь на которую можно будет во взаимодействии с войсками, базирующимися на Ленинград, овладеть всей Северной Россией и Московским промышленным районом. После того предстоит овладение во взаимодействии с группой армий „Юг“ промышленным районом Донбасса.

Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдет не столько о разгроме вооруженных сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы и не дать ему возможности, используя гигантскую мощь своей индустрии и неисчерпаемые людские резервы, создать новые вооруженные силы. /.../

Как только война на Востоке перейдет из фазы разгрома вооруженных сил противника в фазу экономического подавления /.../, на первый план снова выступят дальнейшие задачи войны против Англии, к осуществлению которых тогда следует немедленно приступить. Такими задачами являются:

Подготовка наступления через территорию между Нилом и Евфратом из Киреинаики и через Анатолию, а возможно, и с Кавказа через Иран. /.../

Операция через Анатолию против Сирии, /.../ при поддержке вспомогательной операцией с Кавказа, будет начата сосредоточением необходимых сил в Болгарии, что одновременно следует использовать для политического давления на Турцию, чтобы добиться разрешения на проход войск через ее территорию»[462].

В успешном захвате Персидского залива сомнений быть, конечно, не могло, а вот затем пришлось бы решать новые проблемы: куда двинуться дальше – на Индию или Южную Африку?..

Правда, сначала все-таки было нужно занять Смоленск...

Итак, в чем были основные принципы «Плана Барбаросса» и на что расчитывали его авторы?

Увы, чрезвычайно сложно высказать что-либо позитивное по поводу этого несостоявшегося шедевра стратегического искусства.

В плане «Барбаросса», к реализации которого приступили в июне 1941 года, предусматривался лишь разгром советских войск к западу от линии Днепр – Западная Двина. Он был выполнен и даже перевыполнен: «Первый этап боевых действий, закончившийся окружением 300-тысячной группировки в районе Минска, наглядно продемонстрировал всю порочность схемы развертывания советских войск прикрытия[463]. Западный фронт развалился под ударами немецких войск. Северо-Западный утратил устойчивость и за несколько дней откатился к Двине. На Юго-Западном фронте – в ходе сражения в треугольнике Луцк – Ровно – Броды – были практически разгромлены советские бронетанковые войска. Гитлеровская авиация захватила полное господство в воздухе»[464].

В это же время, однако, до Сталина, наконец, дошло, что война разворачивается не на шутку. Именно в этот день, 3 июля 1941 года, и состоялось его знаменитое выступление по радио с поразившим всех обращением к народу:

«Товарищи! Граждане! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои! /.../

Над нашей Родиной нависла серьезная опасность»[465]...

С этого дня сводки Совинформбюро сильно укротили малосодержательное трескливое вранье (про которое все прекрасно понимали, что это именно вранье, но представить себе истинное положение вещей, находясь вдали от фронтов, никто, конечно, не мог – не помогала и вражеская пропаганда: радиоприемники подлежали изъятию у населения с первого дня войны). Сообщения сразу стали гораздо конкретней и страшнее, хотя до полной их откровенности все равно было далеко: например, торжественный салют в Москве по поводу освобождения Воронежа в 1943 году поразил всех тем фактом, что о его оставлении ранее не сообщалось!..

Вслед за сталинским выступлением летом 1941 года в широчайших масштабах происходила эвакуация важнейших предприятий на восток страны: уже через несколько месяцев удалось развернуть на новых местах полномасштабное военное производство, несмотря на утрату громадных густозаселенных территорий и источников природного сырья.

И на фронте в ближайшие дни началось такое, что не могло присниться Гальдеру и его коллегам даже в кошмарном сне: «Темп немецкого наступления резко снизился. Линия Днепра преодолевалась с боями и неоправданными потерями, при этом отсутствовала ясность относительно дальнейших операций. В длительных совещаниях Гитлер и его генералы пытались на ходу сымпровизировать новый план кампании. Кончился этот период „сомнений и тягостных раздумий“ Киевской стратегической операцией /.../.

После войны генералы упрекали Гитлера за эту операцию, помешавшую им взять Москву /.../. Думается, однако, что фюрер с военной точки зрения был прав. Действия на Украине привели к захвату Киева (политическое и экономическое значение которого было не многим меньше, чем Москвы), к разгрому нескольких русских армий и создали угрозу Донбассу. Только пленных было захвачено более 600 тыс.[466]

Можно ли требовать от операции большего? Сторонники „московской стратегии“ почему-то предполагают, что захват Москвы привел бы к прекращению сопротивления Советского Союза. Но каковы основания для такого утверждения? Исторический опыт свидетельствует скорее о том, что с падением Москвы война для России только бы начиналась. Поскольку пример Наполеона был известен в СССР любому школьнику, рассчитывать на ошеломляющий психологический эффект от захвата столицы не приходилось»[467].

События 1941 года производят двойственное впечатление: поначалу преемники Шлиффена воспроизвели не одну, а множество операций, повторяющих любимые «Канны» Шлиффена и намного превосходящие по численности разгромленного противника и захваченным трофеям любые прежние достижения полководцев всех времен и народов – от Ганнибала до Мольтке (и Старшего, и Младшего)!

Немецкие «Киевские Канны» сентября 1941 последовали вслед за аналогичными в Белостоке, Минске, Смоленске и Умани. В сентябре и октябре немецкие успехи не прерывались: последовало окружение и уничтожение Вяземского котла и выход немцев к Москве; установлена блокада Ленинграда на Балтийском море и Севастополя – на Черном; взята блокированная в августе Одесса, а Балтийский и Черноморский советские флоты, угрожавшие берегам Германии, ее союзников и нейтралов, фактически вышли из игры.

«Еще 3 октября Гитлер заявил, что на восточном фронте началась решающая битва, а спустя несколько дней немецкие средства информации сообщили, что Советскому Союзу нанесен такой удар, от которого он уже не оправится»[468].

Но тут начался кошмар Московской битвы, а вскоре немцы потеряли Ростов-на-Дону. Затем пошли настойчивые, хотя и неудачные попытки деблокады Ленинграда и высадка советского десанта в Керчи и Феодосии.

Хотя 7 ноября 1941 года, на трибуне Мавзолея, Сталин слегка ошибся, в очередной раз поразив слушателей заявлением: «Немецкие захватчики напрягают последние силы. Нет сомнения, что Германия не может выдержать такого долгого напряжения. Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть годик, – и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений»[469], но с осени, а кое-где сразу с лета 1941 действительно пошла совсем другая война.

И в дальнейшем немцы создавали отнюдь не маломасштабные оперативные шедевры: весной 1942 под Харьковом, Керчью, на Волховском фронте, наконец – завершение осады Севастополя и лихой повторный захват Ростова, но на этом эпоха блистательных немецких побед иссякла.

Тут мы снова должны цитировать уважаемого современного автора: эти недостатки имели органические основы в самом исходном плане «Барбаросса», многие словесные формулировки которого отчетливо выражают отсутствие конкретных реальных представлений немецких генералов о характере войны, масштабов которой они себе не смогли вообразить:

«Целью операции „Барбаросса“ был выход немецких войск на линию Астрахань – Архангельск, после чего предполагалось разрушить Уральский экономический район „с помощью авиации“. Даже эта строка вызывает недоумение. Какие самолеты? Немцы имели только фронтовую авиацию, ее использование против промышленных центров Великобритании в 1940 г. успехов не принесло. С каких аэродромов эти самолеты должны были действовать? Даже аэродромная сеть северной Франции показалась немцам недостаточно густой для нормального обеспечения воздушного наступления на Англию... Откуда эти аэродромы должны были снабжаться горючим и боеприпасами? Из Румынии и Польши? С Кавказа? По каким транспортным магистралям? По русским дорогам?

Чисто оперативные мотивы развертывания плана „Барбаросса“ также сомнительны. /.../

В оперативном масштабе (уровень групп армий) германская армия добилась значительного оперативного усиления, что позволило иметь на направлениях главных ударов огромное превосходство в силах. Но в масштабе стратегическом четыре танковые группы, три воздушных флота и семь армий равномерно развернулись вдоль границы.

План „Барбаросса“ не имел единого стратегического замысла. Цели групп армий расходились. Завершив Приграничное сражение, Лееб (группа „Север“) должен был наступать на Ленинград, Бок („Центр“) – на Москву, Рундштедт [«Юг»] – на Ростов[470] и далее – одновременно – на Сталинград и Кавказ. Если Польша в 1939 г. пыталась „все прикрыть и ничего не отдать“, то немцы в 1941 г. явно поставили своей целью „все схватить и ничего не упустить“.

Говорят, некогда в Генеральном штабе существовало испытание для новичка: ему предлагали составить некий формальный план войны на вымышленной карте. Если операционные линии расходились, офицер признавался негодным для службы в Оперативном отделе»[471].

Но такими новичками и дилетантами ни Гитлер, ни его генералы вовсе не были. Однако они жестоко просчитались. В чем же именно?

Роковую роль сыграли для немцев завершающие события Первой Мировой войны, последовавшие в России в 1917-1918 годах, заставив их фантастически ошибиться в оценке способности русского народа противостоять иноземной агрессии.

Весну 1917 года Россия, как и вся Европа, встретила на третьем году Первой Мировой войны – величайшей бойни за всю предшествующую историю человечества.

Считая довоенные призывы, в русскую армию к октябрю 1917 года было призвано более 15,5 млн. человек[472]. Относительно потерь не имеется никаких достоверных сведений – статистика и учет были поставлены и в действующей армии, и в тыловых частях просто безобразнейшим образом. Число погибших и умерших от ран исчисляется по различным оценкам в 1,8 млн.[473] и даже более – до 2,3 млн., считая вместе с невозвратившимися пленными[474]. Пропавших безвести и попавших в плен насчитывают более 3 млн[475]. Около 350 тысяч искалеченных было уволено из армии[476].

Еще большую неопределенность имеют данные о дезертирстве, о масштабах которого ходили легенды: «Сколько было в действительности таких дезертиров? Никто не знает. [А.Ф.]Керенский исчисляет их к моменту революции 1 200 тысяч; [И.П.]Демидов, на основании данных военной комиссии Государственной Думы, доводит эту цифру до двух с половиной миллионов (это – ходячая цифра, занесенная и мною в тогдашний дневник). О „громадном размере“ дезертирства говорит 30 июля [1915 года] в Совете министров ген[ерал А.А.] Поливанов. Дезертиры образуют шайки с атаманами и представляют такую опасность общественному порядку, что министр внутренних дел [князь Н.Б.] Щербатов в заседании Сов[ета] Мин[истров] 6-го августа [1915 года] не ручается за безопасность Царского Села»[477].

Так или иначе, но в 1917 году в составе армии оставалось порядка 10 млн. человек – по большей части неплохо вооруженных. Тем более удивительным оказалось последующее.

После Февральской революции русская армия почти прекратила активные боевые действия, а после Октябрьской – попросту разбежалась по домам. Тем самым был поколеблен миф о невероятной стойкости русского солдата, а совершенно напрасно!

Просто у этих более десяти миллионов вооруженных людей оказались более важные проблемы дома – в собственных деревнях, нежели те, что удерживали их на фронте.

Крестьянство составляло преобладающую часть российского населения. В еще большей степени это относится к солдатам Первой Мировой войны.

Минимальное исходное образование почти гарантированно выводило на офицерский или унтер-офицерский уровень, особенно в связи с постоянной потребностью в возобновлении кадров наиболее убывающих в траншейных боях младших командиров. Грамотный элемент делал быструю карьеру, легко отрываясь от солдатской массы, но зато приобретал опыт руководства – эта публика позднее стала костяком командных кадров Красной Армии.

Квалифицированных рабочих, необходимых для военной промышленности, чаще оставляли в тылу: более 1 200 тысяч таковых было освобождено от воинской службы, а 50 тыс. возвращено из армии в промышленность[478].

Народности Средней Азии также не призывались на службу, а попытка проведения среди них массовой мобилизации в тыловые части привела к тяжелейшим волнениям 1916 года – они надолго обеспечили соответствующее отношение к русским властям – и совершенно невероятный размах «басмачества» после 1917 года.

Таким образом, костяк русской армии в 1917 году составляли деревенские русские люди. Призывы к подрыву воинской дисциплины (знаменитый Приказ № 1), лозунги раздела земли и социализации промышленности щедро раздавались «социалистическими» властями и их агитаторами с первых дней Февральской революции.

Вот классическое выстутление на митинге на Русско-Балтийском заводе в Ревеле[479] 10/23 апреля 1917 года знаменитой «Бабушки русской революции» – Е.К.Брешко-Брешковской, участницы революционной борьбы с 1861 года, активнейшей сторонницы А.Ф.Керенского:

«Граждане и Товарищи, дети мои и внуки мои.

/.../ я люблю все прочное, солидное, крепкое, неизменное, ненарушимое. Я никогда не работала, на один день, на один месяц, на один год. Я всегда работала, имея перед собою судьбу нашего государства на веки вечные. Я работала не на то только поколение, которое жило рядом со мною. Нет. Я работала и на те поколения, которые будут после. /.../

Земля, – вот что, граждане, еще необходимо народу кроме республики демократической. /.../ [Республика] из полной кабалы народ не выводит. Не выводит, граждане, потому что у кого земля в руках, у того и власть в руках. И сколько бы мы ни имели голосов, сколько бы мы ни имели волюшки свободной, – пока мы должны наниматься, служить капиталу, дворянству, помещикам, – мы не имеем полной воли. /.../ Дети и внуки скажут: „Отцы наши и деды“, вы правили тогда уже страной, вы уже были свободны, вы уже свои голоса подавали в Учредительное Собрание. Что же вы забыли про нас? Что же вы оставили нам на шею ярмо капитализма, ярмо зависимости? /.../

Вся землю сложить воедино: кабинетскую и монастырскую, и удельную, и помещичью и крестьянскую, – всю. И государство, все государство будет ведать ею и будет пользоваться ею тот, кто на ней работает, кто в ней работает. /.../

Не бойтесь: народ сумеет сделать так, чтобы никто обижен не был, ни земледельцы, ни рабочие, ни заводской народ. Потому что народ мудр в своих понятиях»[480].

Социалисты слабо представляли себе, как они затем будут удерживать на фронте миллионы крестьян, одетых в солдатские шинели.

Ленин, приехавший в Россию, привез новый курс – на немедленную земельную «реформу» и немедленный «мир без аннексий и контрибуций». Большевики подлили масла в огонь: наступление на помещичьи имения приняло массовый характер по всей стране уже с начала лета 1917 года.

17/30 июля 1917 года управляющий Министерством внутренних дел, знаменитый социал-демократ-меньшевик И.Г.Церетели издал циркуляр губернским и областным комиссарам, в котором говорилось:

«Из многих мест поступают сведения, что населением допускаются захваты, запашки и засевы чужих полей, снятие рабочих и предъявление непосильных для сельских хозяйств экономических требований. Племенной скот уничтожается, инвентарь расхищается, культурные хозяйства погибают, чужие леса вырубаются, заготовленные для отправки лесные материалы и дрова задерживаются и расхищаются. Одновременно с этим частные хозяйства оставляют свои поля незасеянными, посевы и сенокосы неубранными.

Такие условия ведения сельского [и] лесного хозяйства грозят неисчисленными бедствиями армии и стране и существованию самого государства. Испытания, которым сейчас подвергается революционная Россия, требуют высшего напряжения всех хозяйственных сил. Необходимо спасти страну от вражеской опасности извне и от голода и продовольственного истощения внутри. Самочинное распределение земельных угодий вносит анархию в земельные отношения, понижает количество нужного для России продовольствия, увеличивает опасность надвигающегося голода. Не менее гибельны всякие попытки чьим бы то ни было самочинным вмешательством расстроить лесное хозяйство, ибо они повлекут за собой недостаток топлива фабрик и заводов, работающих на оборону, для железных дорог и населения, особенно городского. Таким образом, легко может приостановиться вся хозяйственная жизнь страны, и обессиленная революционная Россия должна будет пасть от истощения.

Временное Правительство в сознании своей ответственности перед революцией не может допустить такого расстройства в сельском и лесном хозяйстве. Облеченное полнотой революционной власти оно законом 12 июля приняло уже меры к тому, чтобы весь земельный фонд был сохранен в неприкосновености до созыва всероссийского Учредительного Собрания, которое передаст землю в руки трудящихся. До того времени попытки самочинного осуществления земельной реформы на местах решениями местных комитетов и крестьянских съездов должны быть признаны недопустимыми, о чем населению и должно быть объявлено»[481].

Понятно, подобные призывы оставались гласом вопиющего в пустыне. «Борьба против помещиков» повсюду разгоралась. Вот как об этом откровенничал уже после Гражданской войны один из погромщиков 1917 года в Воронежской губернии: «не все одинаково боролись против помещиков. Сельские кулаки – прихвостни буржуазии – помогали им всячески. Ночами помогали им уезжать самим и забирали ихние вещи. Но им долго не пришлось хорошо жить, сейчас они превратились в бедняков, остались только обломки кулацкие[482].

А вот в селе Ново-Макарове /.../ организовались батраки и стали нападать на помещиков /.../. Забрались они к одной помещице в усадьбу, постучались в дверь – по ним была открыта стрельба; несмотря на все это, часть их ворвалась в дом. Оказалось, что старой помещицы не было, а стреляла в них молодая девица; она бросилась в окно, но там была застава, и ее зарубили топорами»[483].

Вся пресса, падкая на горяченькое, не скупилась на сообщения об этом. Что же, солдатам оставалось ждать, когда без них в родных деревнях всех ограбят, кого следует, и поделят все так, как следует?

«Декрет о мире», недвусмысленно заявил о нежелании нового правительства продолжать войну, а «Декрет о земле» формально отменил помещичью собственность на землю и провозгласил передачу ее крестьянам[484] – это было заимствованием популистской программы Партии социалистов-революционеров, на осуществление которой самим эсерам духу не хватило. Суть была не в юридических формулировках декрета, а в том, что все поняли, что помещики объявлены вне закона.

Разумеется, при возникшей возможности все дружно бросились по домам, оставив фронт, на котором благоразумные немцы осенью 1917 прекратили всякую беспокоющую стрельбу.

Разгром помещичьих усадеб и сплошной передел всех пахотных земель, ликвидировав экономические основы существования наиболее процветавших и помещичьих, и крестьянских хозяйств, произошел повсеместно к востоку от линии российско-германского фронта, неподвижно замершего с августа 1917 года. Погромами были охвачены области всего прежнего помещичьего землевладения – вплоть до Урала и включая Левобережную Украину (с небольшой полосой Правобережной).

Южнее лежали земли казачьих войск – там не было ни помещиков, ни погромов, а попытки пришлого крестьянства поживиться имуществом и землями казаков встретили решительное сопротивление последних. Под крылышко казаков собиралась со всей России дворянская молодежь, организовавшись в Добровольческую армию, насчитывавшую в 1918 году всего несколько тысяч бойцов. Этой армии предстояло пройти в течение почти трех лет немалый боевой путь, но победить остальную часть русского народа было ей не по силам.

Пользуясь нелепыми маневрами Советского правительства, стремившегося к Мировой революции, а не к подписанию «похабного мира», и двусмысленной политикой украинских и других национальных властей, пытавшихся отделиться от центральной российской власти вообще и от большевистской в частности, немцы развернули с февраля 1918 решительное движение вглубь страны, захватив еще незанятые остатки Прибалтики, Белоруссию, Украину, Дон, Крым и часть Кавказа.

Большевики же не смогли собрать практически никаких сил, чтобы противостоять этому: к этому времени все солдаты разбежавшейся армии еще добирались до родных деревень, попутно разгоняя противников большевистской власти во всех придорожных городах. Так вот и наступил этот позорный и «похабный» мир.

Этой социологией определилась и география Гражданской войны: линии фронтов летом 1918 и летом 1919 года – в периоды максимальных успехов антибольшевистских сил – до удивления соответствуют границам Московской Руси в момент, предшествующий завоеванию Урала Иваном Грозным (в 1919 году – за исключением восточной части старой русской границы), т.е. четко очерчивают российские территории, на которых и размещалось помещичье землевладение, уничтоженное зимой 1917-1918 года.

Эта часть страны и оставалась несокрушимым бастионом Советской власти – по совершенно ясным указанным причинам. На остальной территории белые легко добивались успехов, но неизменно терпели разгром, вторгаясь в большевистскую цитадель.

Вот и поляки сначала добросовестно дождались разгрома Деникина (иметь дело с крепкой национальной русской властью в Москве им вовсе не хотелось), а уж потом пошли отвоевывать старые польские территории – Белоруссию, Правобережную Украину и многое сверх того: в мае 1920 они захватили Киев, Минск, Бобруйск и Борисов и подходили к Витебску.

Перипетии войны с Польшей в целом хорошо известны, но за чередой военных и политических потрясений лета и осени 1920 года укрылся тот факт, что в конечном итоге линия, на которой выдохлось заключительное наступление поляков, закрепился фронт и был заключен мир, прошла не по этническому разделу («Линия Керзона», по которой уже в последующую историческую эпоху была проведена восточная граница Польши 1945 года, существующая по сей день), старым историческим границам или случайным боевым рубежам, а строго по линии фронта 1917 года.

Непосредственно к востоку от этой линии с осени 1917 и до марта 1918 (когда немцы двинулись дальше на восток) и были разграблены и истреблены как русские баре, так и польские паны, составлявшие большинство помещиков этой полосы – при совершенно ином этническом составе крестьянства. Возвращение туда польской власти грозило нешуточным возмездием – это прекрасно понимали и местные жители, и красноармейцы!

Немцы, занимая Украину, где помещики также были ограблены зимой 1917-1918 года, немедленно принимались творить суд и расправу, возвращая имущество по возможности прежним владельцам. В результате украинское крестьянство прониклось крайним скептицизмом по отношению к собственным национальным властям, не способным их защитить.

Немцы задержались ненадолго, укатив с красными знаменами в Фатерлянд сразу вслед за Ноябрьской революцией 1918 года. Прежним помещикам, пытавшимся при немцах вернуться в имения, более ничего на Украине не светило.

Продвижение же на Украину деникинцев тем более не сулило ничего хорошего прежним погромщикам.

Более индифферентно встречали украинцы москалей и коммунистов, хотя повстанцы пытались сопротивляться любым пришлым властям.

И здесь необходимо перейти к рассмотрению понятия Россия, имеющему четкие географические очертания, не зависящие от воли администраторов, осуществляющих власть по разные стороны этой границы.

Рассмотрим пограничные линии, надолго или ненадолго складывавшиеся в различные исторические эпохи.

Первая: западная граница России первой половины XVII века – от окрестностей Финского залива до Каспийского моря после того, как поляки были изгнаны из Москвы, а Украину гетман Богдан Хмельницкий еще не подчинил России.

Вторая: западная и южная границы Советской России в период максимального продвижения немцев в Россию – с мая-июня до ноября 1918 года – от Нарвы до Северного Кавказа, частично состоявшие из внутренних фронтов Гражданской войны.

Третья граница – западный и южный фронты Советской России в момент максимального продвижения войск белых генералов А.И.Деникина и Н.Н.Юденича в сентябре-октябре 1919 года – от Петрограда до Астрахани.

Четвертая граница – линия фронта в момент максимального продвижения немецких войск к началу декабря 1941 года – от Ленинграда до Ростова-на-Дону.

Пятая граница – линия фронта, соответствующая максимальному продвижению немецких войск в сентябре-ноябре 1942 года – от того же Ленинграда до Черного моря у Новороссийска.

Шестая граница – современная западная часть официальной границы Российской Федерации от Балтийского до Азовского моря.

Легко видеть, что это не шесть различных линий, а одна-единственная, которая на протяжении трех с половиной столетий и является естественной, исторически сложившейся границей России от Балтийского до Азовского моря, по одну сторону от которой жили и живут в основном русские люди, по возможности не допускающие на эту территорию тех, кого считают своими врагами.

По другую же сторону живут в основном те, для кого Россия – в лучшем случае – пустой звук, а в худшем – грязное ругательство. Всю эту территорию русские многократно завоевывали, но никогда не защищали в качестве собственного отечества.

Севастополь в 1854-1855 годах и в 1918, Порт-Артур в 1904, Рига в 1917 и 1919, Варшава в 1920, Выборг в 1940 и 1941, Афганистан совсем недавно и Чечня сто пятьдесят лет назад и сегодня – это страницы своеобразной летописи: летописи войн, которые не представляли ни малейшего жизненного интереса для русского народа. Поэтому стиль поведения русских в этих войнах совершенно не имеет отношения к их способности воевать и готовности к этому.

Генералы, планирующие продвижение своих войск в тех направлениях, которые соответствуют их желаниям, на самом деле могут вести свои полки только туда, куда позволяет противник, а куда не позволяет – туда не ведут. Так и немецкие генералы, не встречавшие, казалось бы, серьезного сопротивления в 1918 году, заняли, тем не менее, одну часть территории России вполне определенного положения и свойства, а вот на другой части их вовсе не оказалось.

То же случилось и с Гитлером и его генералами. Они только могли воображать, что в июле и августе 1941 были вольны решать, куда наступать дальше – сначала на Киев, а потом на Москву или наоборот.

Возможно, они действительно могли решить не так, как это осуществилось, а по-другому.

Но были вещи, которые от них заведомо не зависели, а именно: если они наступали в сторону Киева, то затем могли дойти только примерно до Воронежа – и уже при этом вступили бы на территорию, которую русские отстаивали так, как Воронеж летом 1942 года, где ни одного целого дома не осталось – так же как и в Курске, Орле, Белгороде, Мценске, Смоленске.

Если бы немцы сразу двинулись на Москву, то достигли бы ее, но едва ли более того. Возможно, по ситуации 1941 года, они бы ее и заняли (хотя слабо верится) – но ведь занимали же Москву и поляки в семнадцатом столетии, и французы в девятнадцатом – совершенно бесполезно и безрезультатно с точки зрения их собственных интересов!

Ведь дальше немцы едва ли прошли бы больше нескольких десятков километров – тем более, что сами испытывали бы соблазн зазимовать в Москве. Вышла бы у них эта зимовка более удачной, чем у Наполеона?..

Если не считать довольно значительного числа все-таки экзотических эпизодов – типа обороны Брестской крепости в 1941 году, в какой-то степени Севастополя в 1941-1942 или «Малой Земли» у Новороссийска в 1943, то немцы испытывали жесточайшее сопротивление только тогда, когда пытались наступать непосредственно по территории России. С этим они впервые столкнулись под Смоленском и Мурманском – уже в июле 1941, но так стало затем и во многих иных местах – только немцы так и не смогли понять, в каких именно.

Тяжелейшие сражения – от упомянутого Смоленска и до Курской дуги в 1943 году, были фактически приграничными сражениями на истинной, а не формально кем-то провозглашенной границе России. Это – не мистика, а реальный исторический факт.

Война действительно велась почти так, как утверждалось в предвоенных пропагандистских лозунгах: хотя и не малой кровью, но на чужой земле – только вот понятие чужая земля определяется не пропагандистскими установками, а более глубинными мотивами.

Разумеется, линия фронта в обстановке активных боевых действий, под влиянием ударов обеих сторон, изгибалась и извивалась в достаточно широких пределах – недаром мы привели шесть различных вариантов начертания границы, а не один-единственный – кое в чем каждый из них отличается от остальных. Но она так же реальна, как и граница между Францией и Германией, хотя и последнюю многократно передвигали в минувшие столетия в разных направлениях.

Грандиозные успехи, продемонстрированные немцами в 1941 и отчасти в 1942 году, хотя и требуют уважения к немецким генералам и солдатам, но достигнуты были в весьма специфических условиях. Их противник им особо не сопротивлялся – только таким образом и оказалось возможным захватить такую огромную территорию и забрать свыше двух миллионов пленных. Отсюда, отчасти, и такое неуважение к пленным со стороны немцев: так обычно не ценится подарок, полученный задаром и ничего не стоящий!

Немцам противостояли либо нерусские, которые поэтому никогда и не собирались защищать Россию ценой собственной жизни, а свою территорию они веками отдавали завоевателям, русским – прежде всего; либо это были русские люди, но перед ними просто еще не стояла задача защиты России – в 1941 и 1942 годах они оставляли немцам территории, каких им, в глубине души, было вовсе не жалко – ни тогда, ни в 1918 году. Это все было не их.

Характерно, что Сталин очень четко оценил эти настроения, потому и подверг с конца войны уцелевших пленных жестоким карам – как и множество населения оккупированных немцами областей. Его обида была глубоко несправедливой: пленные должны были быть гораздо более обижены на него самого и прочих командиров, подставивших их под удар умелого противника. Но логика сталинской обиды была совершенно четкой: они действительно не собирались защищать ни его самого, ни все прочее, что им навязывалось против их чувств и воли. Но вот чуть позже приглашать русских защищать Россию особо уже не приходилось – и это тоже четко понял и оценил хитрый и мудрый кавказец.

А вот для немецких генералов, успевших за первые четыре месяца сражений привыкнуть к звону побед над якобы русскими, и теперь заинтересованно ожидавших, когда же русским, наконец, надоест бессмысленное сопротивление, только осенью 1941 случилось всерьез пересечь границы России и уже по-настоящему познакомиться с русскими!

Возвращаясь к событиям Первой Мировой войны, можно сделать еще более серьезные выводы.

Несмотря на все усилия кайзеровских генералов, офицеров и солдат, фронт к осени 1917 года даже не дошел до истинных границ России, а достиг их только весной 1918 года, причем получилось так (мы-то понимаем, что совсем не случайно!), что немцы практически и не попытались их перейти.

О каких поражениях России и победах над ней Германии может вообще идти речь при таких обстоятельствах?

Что же касается планов Шлиффена в отношении России, то они даже не простирались до таких масштабов и подробностей, как пресловутый «План Барбаросса», провалившийся в самых принципиальных основах. Ни Шлиффен, ни его преемники вовсе не собирались планировать, как же конкретно они будут расправляться с Россией – ничего подобного тому, что было ими заготовлено для своего Западного фронта.

Таким образом, план Шлиффена был не планом достижения победы, а всего лишь планом избежать войну на два фронта.

Теоретически преодолев воображаемую угрозу, которая приводила на грань паники Бисмарка и Мольтке-Старшего, Шлиффен и его преемники вовсе не побоялись следующей фазы – войны на одном фронте один-на-один с Россией (американские поставки последней тоже, конечно, не нужно сбрасывать со счетов!).

Но почему? На каком основании?

Ссылки на неудачу расчетов из-за российских пространств и морозов совершенно несерьезны: учите-ка, дети, получше географию в школе!..

В итоге возможна только констатация крайне неприятного факта, не способного порадовать ни одного немца: прославленные германские генштабисты были способны лишь на инфантильные фантазии, а не на серьезную профессиональную деятельность.

Они оказались мечтателями о недостижимом (и слава Богу, что недостижимом!), хотя и профессионалами в обозримых деталях, великолепными тактиками, но не стратегами. Это целиком относится к немецким генштабистам и Первой, и Второй Мировых войн.

Второму поколению этих суровых генштабистов, возомнивших себя завоевателями Святого Грааля и покорителями Эльдорадо, пришлось заплатить своему увлечению Тысячелетним Рейхом кладбищами немецких солдат в Новгороде, Смоленске, Сталинграде, Ростове и Новороссийске, кресты над могилами которых были сметены бульдозерами еще в 1943-1944 годах!

Их крах оказался крахом во всем: и в профессиональном военном мышлении, и в античеловеческой морали, которую они приняли на вооружение вместо человеческой. Поэтому их и смогли победить всякие жуковы, вовсе ничего не понимавшие даже в тактике. Приходится даже благодарить последних за то, что не состоялись вселенские Освенцим и Бухенвальд.

Зато почти на полвека ГУЛАГ надвинулся на Европу – и чего стоило это и Европе, и России! Да и спрашивать ли за это только с создателей и фунционеров ГУЛАГа или и с тех, кто сделал его возможным – не только с инициаторов Первой и Второй Мировых войн, но и с тех, кто не смог или не сумел противостоять им?

Границы же современной Германии – тоже чистейший продукт деятельности этих двух генераций германских генштабистов, причем не столь плачевный, как могло бы оказаться.

Накануне же Первой Мировой войны план Шлиффена оказался зловещей иллюзией, внушившей германским политикам совершенно неоправданный оптимизм: при таком выборе противников Первая Мировая война, раз начавшись, могла принести только крушение Германской империи. А Вторая должна была стать лишь повторением Первой.

Мало того: накануне Первой Мировой войны план Шлиффена играл страшную провокаторскую роль: фактор времени, игравший, как полагали немцы, решающее значение для его успеха, заставлял их с повышенной нервозностью воспринимать возникновение любой угрозы, исходящей от России. Ведь замедли немцы в приведении этого плана в исполнение – и он сразу рушится: от изящного плана избежания одновременных военных действий на Западе и на Востоке (в стиле шахматных этюдов) не остается ровно ничего.

Таким образом Шлиффен навязал Вильгельму и всем прочим восприемникам своей «гениальной идеи» тот пресловутый стиль поведения, что присущ ковбоям в голливудских вестернах: кто первым выхватывает револьвер, тот и побеждает!..

Можно ли при этом еще и успеть задуматься: а стоит ли вообще воевать?

Этого не поняли вовремя немцы, но это было понятно кое-кому другим.