Кто развязал Первую Мировую войну

В целом замысел Вильгельма II об отвлечении российских интересов на Восток вполне удавался: Россия все глубже погружалась в трясину дальневосточных конфликтов. Страшный призрак войны Германии на два фронта явно тускнел и, казалось бы, был готов навсегда исчезнуть. Кайзеру и его помощникам развязывались руки в отношениях с ближайшими западными соперниками – Великобританией и Францией.

В 1897 году Тирпиц был отозван с Дальнего Востока, и теперь ему предстояло всерьез озаботится постройкой новейшего германского флота.

К 1897 году возрождавшийся (по существу – впервые создававшийся) Германский флот представлял собою достаточно внушительную силу, хотя и уступал, как сообщалось в самом начале нашей хроники, трем-четырем сильнейшим в то время флотам мира. Отставание же от Британского флота выглядело и вовсе удручающим: состав флотов[417] (соответственно – Англии и Германии): броненосцев – 57 и 14; броненосцев береговой обороны – 15 и 8; броненосных крейсеров – 18 и 4; легких крейсеров – 125 и 32; минных крейсеров – 33 и 10; истребителей миноносцев – 90 и 13; миноносцев – 183 и 132.

28 марта 1898 года рейхстаг утвердил выдвинутую Тирпицем программу: довести за семь лет флот до 17 линкоров (2 эскадры и один флагманский), 8 броненосцев 2-го класса, 9 больших и 26 малых крейсеров и еще резерв – 2 линкора, 3 больших и 4 малых крейсеров[418].

Немногим позже (в масштабах сроков строительства кораблей), 14 июня 1900 года, рейхстаг утвердил новую морскую программу. Это ускорение и расширение планов было полностью одобрено всеми немцами: шла Англо-бурская война, и именно к этому времени англичане и осуществили подряд несколько захватов германских почтовых кораблей, следовавших в Южную Африку или даже только приблизительно в том направлении. Это привело к беспрецедентным дипломатическим скандалам между Германией и Великобританией. Немецкий народ, безо всяких преувеличений, был возмущен до глубины души!..

Программа 1900 года предусматривала доведение к 1920 году численности Германского флота до 38 броненосцев, 14 больших и 38 малых крейсеров и 96 эсминцев; для выполнения программы ежегодно следовало закладывать 2 линкора, 1 броненосный и 2 легких крейсера и дивизион эсминцев, имея при этом в виду и замену 17 линкоров и 39 крейсеров, которые должны были в 1901-1917 гг. устареть и быть списаны из строя[419].

В послании к Вильгельму Тирпиц так комментировал эту программу: «Когда цель будет достигнута, вы, ваше величество, будете располагать такой эффективной силой, как 38 линейных кораблей со всем, что к ним относится. Этот флот будет уступать только английскому. Однако географическое положение, система обороны и мобилизации, миноносцы, тактическая подготовка, планомерная организационная работа и единое руководство обеспечат нам хорошие шансы на успех даже при столкновении с Англией»[420].

Развитие судостроения сопровождалось бурным подъемом всей германской тяжелой индустрии. Усиленно развивается и германский торговый флот: немецкие судоходные компании выходят на первое место в мире по суммарному количеству кораблей водоизмещением более 5000 т[421] – бросается явный вызов Англии и как мировому морскому перевозчику.

Универсальные и разнообразные технические задачи, решение которых требовалось для обеспечения столь объемной судостроительной программы, тянули за собой и все прочие смежные производственные цепочки. На обобщенном уровне это проще всего выразить показателями динамики объемов выплавки стали в ведущих державах (в млн. т)[422]:

(Ну почему, повторим, никто в Европе тогда не опасался американцев?!.)

Излишне добавлять, что дальнейшее развитие этой программы было возможно лишь при соблюдении важнейшего необходимого условия: неучастия Германии ни в какой серьезной как морской, так и сухопутной войне.

С другой стороны, срыв выполнения этой программы, если она кого-то не устраивала вне Германии, проще всего было осуществить, именно втравив немцев в серьезную войну.

В начале ХХ века это стало вопросом вопросов: сумеет ли Германия в течение двадцати лет удержаться от вступления в войну, или ее заставят отказаться от этой задачи.

Правильное объективное понимание этого пункта и дает ключ к анализу всей дальнейшей общеевропейской политики.

В то же время Германия не должна была исключать собственной подготовки к такой возможной войне, и, пока флот не был достроен, особая роль должна была возлагаться на сухопутную армию, бывшую гарантом защиты Германии от иностранного вмешательства – носило бы оно прямую военную или пока только дипломатическую угрозу.

Такое внутреннее распределение ролей между армией и флотом также становилось для немцев постоянно действующим фактором – и в мирные дни, и даже после начала Первой Мировой войны, вплоть до завершения которой кайзер до последнего момента старался уберечь и сохранить флот, на будущую решающую роль которого он все продолжал и продолжал надеяться. Увы, увы и увы!..

Задачи сухопутной армии при выполнении этой общенациональной программы были весьма и весьма нелегкими: ведь немцам реально угрожала война на два фронта – сначала, с 1871 года, достаточно умозрительно, а через двадцать лет – после формирования франко-русского союза в начале 1890-х годов – весьма и весьма конкретно.

Альфред фон Шлиффен, готовивший к войне планы действия германских сухопутных сил, всерьез, казалось бы, относился к решению этой проблемы: как раз в 1898-1899 годы был разработан первый вариант знаменитого «Плана Шлиффена»[423].

После 1918 года творчество Шлиффена подверглось основательному анализу, который, однако, на наш непросвещенный взгляд, далеко не исчерпывающим образом высветил практическую пригодность его планов. Поэтому мы позволим себе несколько самостоятельных критических суждений по этому вопросу.

При анализе плана Шлиффена следует различать две его различные составляющие, относящиеся к двум различным уровням решения стратегических задач, стоящих перед Германией в войне на два фронта: общий план двусторонней стратегии и его частный подраздел – план разгрома Франции и ее союзников путем единственного удара через западную границу Германии.

Общая идея замысла базировалась на том общеизвестном факте, что Германия существенно опереждала Россию в сроках мобилизации и развертывания армий, предназначенных для взаимной борьбы.

Это было естественным и заведомо не устранимым полностью объективным фактором: у России были гораздо большие площади территорий, на которых осуществлялась мобилизация запасного строевого контингента, и гораздо меньшая плотность и пропускная способность железных дорог, по которым осуществлялась переброска мобилизованных к местам нахождения воинских частей и последующее перемещение последних к пунктам боевого развертывания. Германия, таким образом, располагала существенным запасом времени – и вопрос был в том, чтобы успешно распорядиться этим временем для достижения окончательной победы в общей кампании.

Выше мы сообщили, какой остроумный план придумали и разработали в 1874 году Н.Н.Обручев и В.А.Сухомлинов для нейтрализации этого фактора: предварительное сосредоточение полностью отмобилизованной конницы у западных границ России и немедленное нанесение ею ударов по германской территории – тем самым непосредственному удару подвергались немецкие войска, не успевшие отмобилизоваться и развернуться для отражения ударов, а русская армия приобретала недостающий запас времени для продолжения собственной мобилизации и развертывания[424].

Спасибо благоразумным политикам обеих сторон за то, что эти планы не подверглись практической апробации, но, с точки зрения теории и истории военной стратегии как искусства и науки, крайне жаль, что столь захватывающая идея была безвозвратно упрятана на архивные полки: дальнейшее развитие военной техники сделало этот план нереальным, что вовсе не определялось его изначальным качеством.

Массовое применение пулеметов сделало бесполезным использование конницы на полях сражений. В последний раз конные массы приняли участие в успешных полевых военных действиях (а не в маломасштабных партизанских диверсиях или ответных карательных операциях или в экзотических сражениях в труднодоступной горной или пустынной местности) лишь в боях Гражданской войны в России и при заключительном фрагменте, завершавшем и эту Гражданскую, и Первую Мировую войны – в польско-русской кампании 1920 года; это оказалось возможным исключительно благодаря огромным пространствам и слабой организации войск и тылов, не позволявшим создать воюющим сторонам сплошные фронты и плотные линии обороны.

На полях же Первой мировой войны конные массы оказались бесполезны – и безошибочный прогноз этой ситуации однозначно вытекал из опыта Русско-Японской войны и многих локальных конфликтов начала ХХ века.

План Обручева-Сухомлинова так и не успел дожить до практического применения и оказался, в конечном итоге, мертворожденным, а его почти незамеченная гибель и открывала возможности для рождения плана Шлиффена.

План Шлиффена восходил к прежним разработкам германских генштабистов: еще Мольтке-Старший считал, что Германия должна бить своих противников по очереди, используя развитую внутреннюю железнодорожную сеть и последовательно перебрасывая основные силы с одного театра военных действий на другой – именно таким образом он и разыгрывал на карте собственные маневры еще накануне столкновений с Данией, Австрией и Францией – соответственно в 1864, 1866 и 1870 годах.

Вопрос был теперь лишь в том, с кого из противников (Франции или России) следовало начинать. Шлиффен решил это однозначно[425].

Основной конструктивный элемент общего замысла Шлиффена заключался в том, что имеющийся запас времени, обеспечивающий безопасность восточных границ Германии от набегов русских, не успевших мобилизоваться, должен был быть использован для разгрома западных противников. К тому же расчеты Шлиффена показывали, что существует реальная возможность нанесения на Западе такого удара, который сразу и окончательно выведет Францию из дальнейшей борьбы, а вот достигнуть того же по отношению к России было бы весьма проблематично: у русских имелись гораздо большие пространства для отступления войск и спасения их от окончательного разгрома – печальный опыт Карла XII и Наполеона, казалось бы, не был забыт.

Это затягивало бы кампанию на Востоке на неопределенное время, оставлять на которое неразгромленную Францию у западных границ Германии было бы крайне неблагоразумно. Итак, порядок нанесения ударов был ясен: сначала – по Франции, затем – по России.

По сравнению с Францией более эффективно организованные тылы германских войск обеспечивали некоторый запас времени для проведения мобилизации и развертывания. Еще большим запасом времени немцы располагали по отношению к Англии, если бы последняя приняла участие в сухопутной войне в Европе: английские войска следовало еще перебрасывать на материк.

Выступление Англии на стороне Франции было крайне нежелательным для немецких стратегов, но избежать этого, тем не менее, не удалось в обеих мировых войнах века; однако в обеих ситуациях английское вмешательство отразилось очень незначительно на успешности действий германских сухопутных сил в первые недели сражений.

Победная возможность для Шлиффена на Западном фронте заключалась, однако, не в использовании преимущества во времени – оно, с учетом темпов мобилизации французов, было все-таки незначительным. Не было решающим и преимущество немецкой армии по силам и средствам: численность сторон (особенно при присоединении к Франции бельгийской и английской армий) была, скорее, на стороне противников немцев (последним, к тому же, приходилось все же оставлять хоть какие-то весомые силы и на границах с Россией), а количество и качество боевых средств поля боя было приблизительно одинаковым.

Существенное преимущество немцев заключалось, однако, в обеспечении подвижности тяжелой полевой артиллерии (калибром свыше 100 мм) и возможности включать ее, поэтому, в состав передовых наступающих сил – по идее это было определенным предвосхищением танковых ударных кулаков уже следующей мировой войны.

Главное же преимущество плана Шлиффена заключалось в выборе направления главного удара.

Восточные границы Франции и накануне 1914, и накануне 1940 года были укреплены настолько серьезно, что при фронтальном нажиме немцы не имели оснований надеяться на высокие темпы наступления и на достижение быстрой решающей победы. Зато идея Шлиффена заключалась в нанесении главного удара правее – через территорию Бельгии – с дальнейшим заходом во фланг и тыл французов.

Такое стратегическое решение Шлиффена было вовсе не оригинальным, и самоочевидно возникало в головах мыслящих людей – как упоминалось, даже у престарелого Ф.Энгельса. Со стороны французов (и англичан) допущение возможности реализации плана Шлиффена (и для них заведомо не слишком неожиданного) было в определенной степени сознательной игрой в поддавки, рассчитанной на извлечение последующих дипломатических, а затем и военных преимуществ.

Дело в том, что ничем не спровоцированное нападение Германии на Бельгию, гарантия нейтралитета которой подтверждалась еще с 1832 года (когда отделение Бельгии от Голландии получило международное признание) всеми великими державами (включая Германию!)[426], было заведомым международным политическим преступлением со стороны немцев.

Оно почти автоматически предусматривало вступление Англии в войну против Германии (независимо от предшествующей дипломатической игры британского руководства), поскольку нейтралитет Бельгии гарантировался и англичанами. Считается, что его нарушение, не повлекшее ответной кары, необходимой по духу и букве формальных соглашений и по традициям всей вековой политической практики, было бы такой потерей лица британского правительства, которого его избиратели не смогли бы ему простить.

Однако, альтернативный вариант не подвергался ни малейшим попыткам практической проверки. На самом же деле вовсе не известно, к чему могла в действительности привести уступчивость Англии и в этих ситуациях: ведь простили же английские избиратели своему правительству и Мюнхенское соглашение 1938 года, и «Странную войну» осени-весны 1939-1940!.. Но, так или иначе, вторжение немцев в Бельгию давало потенциальным противникам Германии определенное моральное и дипломатическое преимущество.

Вопрос только в том, насколько такое преимущество и дальнейшие практические шаги обеспечивали конечные успехи этих противников в ходе военной кампании! Вот это-то и определялось качеством плана Шлиффена и его практической реализацией, то есть выяснением того, кому же на пользу шло в конечном итоге осуществление этого плана!

О плане Шлиффена, повторяем, много писалось в разных странах в промежутке между двумя мировыми войнами; переиздавались и его собственные труды[427]. В ходе этой аналитической кампании подверглись критике и исходные разработки Шлиффена, и их практическая реализация, которую не смог осуществлять сам Шлиффен, уволенный в отставку еще в 1906 году и умерший до начала Первой Мировой войны.

Нельзя сомневаться в высоком качестве такого анализа, тем более, что он привел к существенной модернизации планов на будущее: вариант, который немцы осуществили в 1940 году, сохранял общие стратегические замыслы Шлиффена, но выбирал принципиально иное направление главного удара на Западе.

Шлиффен планировал нанести удар по Бельгии достаточно широким фронтом – приблизительно соответствующем протяженности германско-бельгийской границы (она, естественно, значительно менее протяженна, чем германско-французская граница), захватывая и прилегающую территорию Люксембурга.

Первоначальное направление удара было на запад и северо-запад, оставляя слева горный массив Арденн, миновав который следовало затем круто поворачивать налево – на запад, потом на юго-запад и, наконец, на юг и юго-восток. Таким образом, Арденны огибались широкой полосой наступающих войск, по дуге заворачивающей налево – с последующим выходом в тыл к фрацузам западнее Парижа.

Из чистой геометрии перемещений следовало, что скорость наступления войск должна была быть тем выше, чем правее располагались эти войска по линии наступающего фронта: совершая поворот налево по столь протяженной дуге, правое крыло должно было преодолеть значительно большее расстояние, чем левое. Именно правое крыло и предполагалось сделать главным исполнителем замысла Шлиффена: «Пусть крайний справа коснется плечом пролива Ла-Манш. Равнение направо, слева чувствовать локоть»[428].

Развитие движения этих войск и вторжение немцев уже через франко-бельгийскую границу с севера на юг должно было обеспечить захват противника в огромный мешок – от Парижа до франко-германской границы, на которой совсем не планировалось никакого первоначального немецкого наступления и даже предполагались возможными временные успехи французов. В конечном итоге контуры этого мешка, запланированного Шлиффеном, должны были приблизительно ограничиваться: франко-германской границей – с востока, франко-люксембургской и франко-бельгийской границей с севера и франко-швейцарской границей с юга, а с запада – линией наступления все того же правого фланга немецких войск от Ла-Манша через район Парижа и затем на юго-восток к швейцарской границе. В мешке, таким образом, должна была оказаться вся мобилизованная французская армия. Потом, перемалывая окруженных в этом мешке, следовало принудить их к капитуляции – победа над Францией была бы обеспечена. Очень красиво получалось на карте!..

При анализе этого плана изначально возникали сомнения в том, окажется ли темп наступления германского правого крыла достаточно высок и не будут ли опасны для немцев французские успехи на остальном фронте.

В соответствии с этими опасениями преемник Шлиффена Хельмут Мольтке-Младший (племянник великого Хельмута Мольтке-Старшего) принялся улучшать, как ему казалось, а на самом деле – ухудшать план Шлиффена: ослаблять правый фланг и усиливать войска по всему остальному периметру германского фронта. «Аккуратное сравнение развертывания Шлиффена и Мольтке[-Младшего] приводит к выводу, что Мольтке хотел как-то уменьшить риск операции. Но риск лежал в самой природе шлиффеновского маневра, и в результате получилось нечто вроде попытки перепрыгнуть пропасть в два приема»[429] – трудно не согласиться с такой оценкой современного исследователя.

В результате, при практической реализации в августе-сентябре 1914 года, темпы движения правого немецкого фланга действительно упали, сила удара уменьшилась, захваченное пространство сократилось, а острие завершающего главного удара с севера на юг пришлось уже не западнее Парижа, а восточнее.

Немецкие же войска вдоль франко-германской границы, получив усиление, могли уже не только обороняться, но и наступать, а в результате занялись не полезной, а прямо-таки вредной работой: принялись вытеснять к западу французов из предполагаемого запланированного мешка. В результате никакого мешка вовсе не получилось, а возник огромный непрерывный фронт – от Ла-Манша к Парижу (оставшемуся в руках французов) и далее к франко-швейцарской границе. Получив в сентябре 1914 контрудар на Марне под Парижем, немцы лишились и возможности захвата французской столицы. На этом иссякли и материальные ресурсы, припапасенные для первоначального этапа войны, и победоносный наступательный дух немецких войск.

Последующая четырехлетняя борьба на Западе вылилась в перемалывание людских и материальных ресурсов на почти неподвижной линии позиций – вплоть до завершения войны дипломатическим путем в результате революции в Германии.

Значительно эффективнее действовали немцы в 1940 году.

Замысел Э. фон Манштейна предусматривал удар не по «дуге Шлиффена» вокруг Арденн, как первоначально собирались действовать и руководители гитлеровского Генштаба в 1940 году, а напрямую через Арденны: темп наступления был поднят за счет сокращения протяженности пути. К тому же немцы 1940 года имели и преимущества, недоступные для Шлиффена: танковые дивизии, способные перемещаться быстрее пехоты и даже кавалерии, штурмовую авиацию, снявшую тяжелую для артиллерии задачу следовать совместно с передовым кулаком главного удара, и парашютистов, сразу непосредственно появляющихся в тылу врага и захватывающих важнейшие объекты – прежде всего мосты для наступающих танков.

Колоссальным психологическим и оперативным преимуществом немцев стала и внезапность направления главного удара: англичане и французы не верили в возможность быстрого преодоления танками Арденн, а Гитлер сумел защитить замысел Манштейна и преодолеть сопротивление своих консервативных генштабистов[430].

В результате, выйдя к Ла-Маншу по прямой, немцы разрезали фронт противника надвое. Бельгия, по которой и пришелся этот первоначальный удар, капитулировала. Справа от направления главного удара образовался почти классический мешок: англичане и их союзники были прижаты к морю, и только ошибочное решение Гитлера, запретившего танковый удар по Дюнкерку, позволило эвакуировать через Ла-Манш из Дюнкерка основную часть людского континента английского экспедиционного корпуса, бросившего почти все оружие[431].

Гитлер рассчитывал таким гуманным решением смягчить англичан при последующих переговорах, но добился прямо противоположного эффекта: У.Черчилль, сохранив основные воинские кадры, вовсе отверг всяческие переговоры.

Зато слева от напрвления первоначального удара немцы получили возможность осуществить практически всю завершающую часть плана Шлиффена для Западного фронта: ударили-таки из Бельгии на юг и образовали восточнее Парижа классический огромный мешок, задуманный Шлиффеном. Передовые танки даже действительно доехали по гигантской дуге практически до самой франко-швейцарской границы – хотя уже на пределе технических ресурсов машин и физической выносливости танкистов.

Последующее стягивание и уничтожение мешка было предотвращено лишь капитуляцией французов – эта часть первоначального замысла Шлиффена блистательно завершилась в 1940 году, наглядно практически подтвердив, что и сам план Шлиффена был не игрушкой, а истинным шедевром стратегического искусства.

Но данная оценка должна относиться все-таки не ко всему плану Шлиффена, а, повторяем, к его если и весьма важной, но все-таки только части общего замысла, который обязан был быть ориентирован на конечную победу Германии в войне на два фронта.

Увы, как также показала неумолимая практика, такой победы Германия так и не достигла – ни в 1914 году, когда реализация плана Шлиффена осуществлялась бездарнейшим образом, ни в 1940 году, когда план Шлиффена был даже улучшен его достойными преемниками.

Почему?

План Шлиффена принес заведомый успех немцам в 1940 году, и теоретически обеспечил не меньший успех и к середине сентября 1914 года – достижения тогдашнего немецкого наступления немногим уступали успехам 1940 года и заведомо превосходили их же достижения в 1870 году.

Разница же этих трех ситуаций состояла в том, что в 1870 и 1940 годах у Германии никаких других фронтов практически не было – и они могли диктовать побежденным французам свою волю, а последние не имели никаких реальных надежд на дальнейший перелом общей стратегической ситуации в свою пользу. А в 1914 году на востоке у немцев стоял уже русский фронт, внушавший французам надежды и позволявший отказаться от мирных переговоров на германских условиях и тем самым лишить немцев вполне заслуженной общепризнанной победы, которую, как ни крути, все же обеспечило немецкое наступление 1914 года.

Точно так же, как и в 1914 году, поступили и англичане в 1940 году, отказавшись от переговоров с явным победителем – хотя их надежды тогда оставались, как казалось Гитлеру, совершенно эфемерными.

Кстати сказать, совсем не очевидно, что возможностей продолжить борьбу в 1940 году были полностью лишены французы: тогда, как и в 1870 году, у них еще оставались массы незадействованных в боях войск, а немцы уже в значительной степени истратили материальные возможности для наращивания дальнейших ударов.

В 1870 году пруссаки вполне определенно застряли на достигнутых рубежах, да и в 1940 году немецкая танковая техника оказалась к концу боев на грани полного технического износа. Поэтому теоретически еще оставалась возможность новой стабилизации фронта, если бы французское командование не утратило централизованного управления и вывело бы на запад основную часть французской армии, не потерпевшей практически никакого ущерба за время боев в Бельгии и на севере Франции, в которых она не участвовала. Но это, конечно, чистейшая фантазия, не подлежащая никакому серьезному обсуждению: чтобы французы продолжили сопротивление летом 1940 года, для этого они должны были бы оказаться не французами, а кем-то совсем другим – вот поляки фактически не сложили оружия ни в 1939 году, ни позднее!

Но каждый народ сам решает, когда ему признать собственное поражение, и капитуляция французов в 1870 и 1940 годах обеспечилась далеко не только качеством планирования немецких генштабистов и доблестью их солдат.

Рассмотренные соображения, разумеется, были недоступны самому Шлиффену и его современникам, не имевшим нашего исторического опыта; не обладали таковым в полной степени и военные теоретики между двумя мировыми войнами, когда более всего писалось о Шлиффене и его идеях. Зато теперь-то следует более четко и определенно высказаться в отношении плана Шлиффена, по существу дважды, и в какой-то степени даже трижды примененного немцами в мировых войнах: последнее наступление немцев на Западном фронте – в Арденнах на рубеже 1944 и 1945 годов – было повторением все того же плана, частично модернизированного в 1940 году и почти не изменного по сравнению с предыдущей версией в 1944 году – только размах и масштабы вынужденно сократились!

Можно и нужно, повторяем, присоединить к этим трем ситуациям еще и разгром Франции в 1870 году, осуществленный хотя и не по плану Шлиффена, но выведший (пусть другими путями) все те же победоносные немецкие войска практически на те же рубежи, что и в 1914 году, и в начале июня 1940 года – к моменту, когда французское правительство всерьез озаботилось вопросом о капитуляции (дальнейшее развитие немецкого наступления в 1940 году – уже только доигрывание кампании, фактически сданной противником).

Так вот: план кампании на Западе, разработанный Шлиффеном, приводил к неизменному и бесспорному успеху (даже при таком бездарном, повторим, командовании, как в 1914 году), и в этом смысле он может считаться шедевром – может быть, даже превосходящим классические Канны Ганнибала!

А приводил ли он военную кампанию к окончательному стратегическому успеху – это зависело прежде всего и в основном от того, был ли у Германии в это время еще и Восточный фронт. В 1870 и в 1940 году его не было – и никто не пытался оспорить их право на победу, а в 1914 и в декабре-январе 1944-1945 года он был – отсюда и принципиально различные политические и дипломатические последствия выигранных немцами сражений!

Строго говоря, ситуация 1940 года должна рассматриваться как промежуточная среди всех других рассмотренных: в июне 1940, когда капитулировали французы, Восточного фронта еще не было, но он возник почти сразу – менее, чем через месяц, когда Гитлер отдал первую директиву на подготовку нападения на СССР; первоначально фронт возник только в умах Гитлера и его генштабистов (никто, правда, так и не знает, о чем в это же время думал Сталин).

Еще раньше российско-германский фронт, возможно, возник и в умах англичан, отказавшихся, повторяем, вести переговоры с победителями-немцами и заставив Гитлера задуматься над загадкой: на что же рассчитывают англичане (хотя, на наш вкус, одной Америки в 1940 году было достаточно, чтобы предсказать окончательный исход войны – но для тогдашних политиков и стратегов Америка была не столь предсказуемым объектом, как в наши дни).

Вот теперь-то и можно и нужно завершить окончательную оценку плана Шлиффена: вел ли он в действительности к победе на обоих фронтах?