В путь!
Безотцовщина кончилась.
И зажили Марко и Никколо в Венеции в их опустевшем без матери доме. Но опустевшим дом был недолго: отец привел новую жену, мачеху Фиордилизу. Та была просто помешана на чистоте и порядке, и Марко, что и говорить, частенько от нее доставалось! Фиордилиза Тревизан, дочка старого торговца шерстью Тревизана, считалась перестарком. Она была уже в отчаянии: никто отчего-то не брал ее даже с солидным приданым, и потому пошла бы хоть за черта. И тут появился Никколо Поло, совсем еще ничего собою! Вот и влюбилась без оглядки. А Никколо верно рассчитал: эта будет покорно ждать и следить за складами и домом, как цепная собака.
Караван Марко Поло. Иллюстрация из старинного манускрипта
Марко видел, что отца тяготит оседлая, домашняя жизнь. Отец был как на иголках, словно все время ждал чего-то, и, может быть, поэтому Марко тоже был как на иголках и тоже ждал каких-то скорых перемен.
И вот наконец дождался. На этот раз все они уезжали из Венеции вместе. Отец и дядя брали его с собой! Марко не мог поверить своему счастью. Его ждут удивительные страны и приключения! Он будет так же свободно говорить на неведомых языках и научится быть таким же бесстрашным, как отец!
Перед отплытием из Венеции Марко пришел к Антонио прощаться. Старик сидел в своем кипарисовом кресле с зеленой обивкой как-то особенно прямо, и от него пахло лекарством. Он казался сердитым и не сказал на прощание Марко ни одного доброго слова. И лишь потом, обернувшись уже в дверях, увидел Марко слезы, катившиеся по старческим щекам, и тоску в глазах – ту же бездонную тоску, что стояла когда-то в глазах матери…
Это была последняя их встреча.
Венеция таяла за кормой, галера выходила в Адриатику. Марко никогда до этого не был в открытом море. Он стоял на носу и читал молитву, рекомендованную «справочником» Zibaldone к троекратному повторению перед морским путешествием: «Святой Ариель и Товий („И святой Марк“, – добавил он для пущей надежности), Христос-победитель, Христос-владыка, Христос на небесах, Христос на земле…» И опять: «Христос-победитель, Христос-владыка, Христос на небесах, Христос на земле…» И опять…
Его немного тревожило, что солнце – бледное и неяркое: Zibaldone учил, что, «если солнце утром безжизненного цвета, словно выцветшее, значит, быть шторму и другой непогоде».
– Эй, в нашем деле стоять да смотреть – толку мало будет! – ворвался в молитву голос отца. – В каюте возьмешь перо и пергамент, да не дорогой, а серый, подешевле, и составишь подробную опись провизии в трюме..
Марко бросился выполнять отцовский приказ, а бородатый Никколо с непослушным «ежиком» волос и дочерна загорелым лицом, на котором так и сияли неправдоподобно голубые глаза, сам засмотрелся на уменьшающуюся позади – в который уже раз! – таможню Пунта Догана.
Нечастым он был здесь гостем, но именно Риальто заставлял его гордиться тем, что он – венецианец. Пока шумит этот рынок, стоять и городу!
Потом его мысли сменили направление. Да… Не простые они теперь купцы, а служат самой Инквизиции. Монголы – враги опасные и могучие. Они подмяли под себя и Китай, и Московию – страны огромные. Христианство и Республика должны знать, как можно от них защититься. Затем и посланы они к монгольскому хану.
«Хубилай об этом, видать, знает, он непрост, но у него для нас свои задумки, а у Серениссимы[135] – свои. Положение неудобное – как раз посередке, ну да ничего: Венеция между водой и землей который уж век – а стоит и процветает!..»
Два года ждали братья в Венеции избрания нового папы, но тщетно. А тут вдруг были призваны в канцелярию Инквизиции и получили приказ отправляться к хану немедленно. Никколо все недоумевал, как же так, ведь они не выполнили поручения хана: папа еще не избран, ханские письма, естественно, не переданы, и сотню монахов-миссионеров они не нашли. Одним только маслом лампадным разжились – и всё. Но в канцелярии причину спешки объяснили Никколо так: при дворе хана недавно объявились генуэзцы, а значит, надо держать их сношения с «тартарами» в поле зрения. И теперь братья плыли в полную неизвестность: хан может помиловать, а может и казнить. Но не выполнить приказ Инквизиции было столь же опасно.
«Знает старая монгольская лиса о давней вражде между Венецией и Генуей, – думал Никколо. – Хитер старик, ох хитер! Всех использует! Европейцев – против завоеванных китайцев, генуэзцев – против венецианцев, чтоб передрались друг с другом. Так всеми легче править! Птица Рух его интересует, видите ли!.. Масло лампадное!..» – Никколо догадывался, что про их шпионство хану известно. А как соберут они о монголах все сведения, что требует Инквизиция, – вряд ли отпустит их хан просто так, без залога.
Потому и посоветовал им преподобный епископ Теобальдо Висконти, который принимал их в Акре еще на пути в Венецию, в обратный путь к Хубилаю взять с собой такой залог, и самое верное – какого-нибудь достаточно подросшего сына, если таковой имеется… Это неприятно поразило отца: даже о его Марко знала Инквизиция. Ханские письма римскому понтифику епископ Висконти посоветовал оставить тогда у него.
И до начала константинопольских погромов венецианская Святейшая Инквизиция послала доверенных людей – предупредить, чтобы уносили Поло из города ноги подобру-поздорову: намечается смута. Здорово все получилось: вовремя сумели превратить недвижимость в драгоценные камни и удалиться от погромов на безопасное расстояние. А долг – платежом красен. Потому и служат теперь и папе, венецианской Инквизиции, и Хубилаю. Но вернее всего – самим себе. Да, тревожно братьям было отплывать. И опасался Никколо за Марко: все-таки родного сына сам вез в заложники. Ну да не оставит Пресвятая Дева!
Никколо вспомнил вдруг о жене: «Жаль – умерла, не дождавшись!..»
Хотя, честно-то сказать, за столько лет разлуки и за чередой экзотических подружек он ее совершенно забыл. Помнил только солнечный остров Курзолу, да то, что девица была скромная, тихая, не вертихвостка… И вот ведь какого парня вырастила: счет знает, карты разбирает, по-гречески разумеет. Остаются монгольский да китайский. Да еще владение мечом, стрельба – надо будет на корме приладить мишень, пусть в море тренируется. А как удастся добраться до суши – непременно верховая езда!
На палубе галеры Никколо выделялись выбритые тонзуры двух монахов – их братья Поло везли к Хубилай-хану. Монахи обернулись в сторону Никколо, и он поклонился святым отцам. И подумал между тем, что представляют они собой жалкое зрелище. Хан хотел сто «искушенных в семи искусствах» миссионеров, но братьям удалось залучить лишь этих двоих – остальные отказывались ехать в Китай наотрез.
Святые отцы не внушали особенных надежд: хлипкие больно. В далеких краях миссионер должен быть и монахом, и воином, а эти…
– Как думаешь, Никколо, довезем хоть их? – словно читая его мысли, спросил за спиной брат Матфео.
– Приналечь! – рявкнул вдруг боцман гребцам, и святые отцы даже подпрыгнули, и начали мелко креститься.
Братья переглянулись, и Никколо в сомнении покачал головой.
Он ошибался. Монахи доедут с ними до Китая.
Никколо пристально посмотрел на небо. Оно действительно обещало непогоду. Но галера была добротной, новой, капитан Зилли – моряком опытным, и братья решили рискнуть. Да и парня надо приучать: шутка ли, уже шестнадцать лет – а впервые в открытом море! Какой же это венецианец?
…Много раз повторял Марко свою молитву – с каждой новой горой воды, обрушивавшейся на палубу, и каждым новым приступом неукротимой рвоты. Пока, наконец, потеряв остатки сил, не забылся тяжелым сном. Его морское крещение состоялось.
Первая остановка была в Акре, где братья снова встретились с епископом Теобальдо и провели в беседах с ним несколько вечеров, без свидетелей. Марко в это время бродил по пыльному, полному бродячих собак городу. А через день – они отплыли в Киликийскую Армению. Путь был долог, и уже там, в порту Айас, им сообщили потрясающую новость: новым папой римским стал не кто иной, как их старый друг Теобальдо Висконти! И зовут его теперь Григорий X. Вот таким скромником оказался епископ…
