Противоречия нэповской модели
Нэп позволил быстро восстановить страну и сохранить большевистскую диктатуру. Однако идеологизированный однопартийный режим объективно вступал в противоречие с рыночной в основе экономикой. По мере развития нэпа росла «новая буржуазия»: «нэпманы», «кулаки» – и большевики все дальше оказывались от своей заветной стратегической цели – социализма.
Из-за политико-идеологических соображений (и стремления сохранить свою социальную опору в лице номенклатуры, части рабочих и бедных крестьян) большевики ограничивали развитие крупного и среднего капитала и тем самым затрудняли рост экономики, накоплений, усиливали автаркию, внутренние диспропорции и социальное напряжение. Субъекты рыночной экономики, и в особенности нэпманы, зажиточные крестьяне, были политически бесправными. Хоть как-то гарантировать свою собственность, личную безопасность и преодолеть недостатки экономического механизма они могли лишь путем подкупа советских чиновников. Среди госаппарата, представителей правящей элиты росла коррупция. Психологически большевики, часть рабочих и бедных крестьян так и не смогли примириться с нэпом.
Противоречия нэпа требовали изменения либо «надстройки», т. е. постепенного «обуржуазивания» большевистской власти (или, по меньшей мере, пересмотра ее стратегии), либо «базиса» (ликвидации или резкого сужения рыночных отношений в экономике).
Исторический опыт показал, что эти противоречия, равно как и сама нэповская модель, отнюдь не являлись лишь советским феноменом. В той или иной мере они присущи и ряду развивающихся стран. По наличию монопольно правившего коммунистического режима и по уровню экономического развития СССР конца 1920-хгг. сопоставим с Китаем конца 1970—1980-хгг. Обе эти преимущественно крестьянские страны стояли перед проблемой завершения индустриализации. ВВП на душу населения составлял в СССР в 1930 г. 1448 долл., в Китае в 1980 г. – 1462 долл., а доля городского населения – соответственно 20 и 19,6 %. Тем не менее Китай выбрал постепенную, контролируемую компартией капитализацию (пусть и отрицаемую идеологически), а СССР – противоположный вариант. Сказались не только иные национальные традиции. У большевиков, которые самостоятельно, в отличие от китайских коммунистов, пришли к власти и почти не использовали национально-освободительную риторику (у КПК в ходе борьбы с японской оккупацией во Второй мировой войне и последующего воссоединения Китая она занимала приоритетное место), дорогу «назад», к капитализму, затрудняла небывало кровопролитная Гражданская война, с окончания которой прошло менее 7 лет. У них была сильна коммунистическая убежденность и не хватало печального опыта «реального социализма». У китайского руководства, начавшего реформы примерно через 30 лет после своей победы и создания КНР, глобальных идеологических амбиций, стремления к мировой революции, победе социализма во всем мире было уже меньше, в то же время присутствовали сильные национальные, «великокитайские» мотивы (отчасти из-за преимущественно мононационального состава страны). Качественно иным был и международный контекст.
Тем не менее выбор пути развития СССР вряд ли был жестко предопределен. Его решал не только объективный фактор – большевистские радикальные традиции и необходимость завершения индустриализации в не слишком-то благоприятных (из-за мирового экономического кризиса и нестабильности внешнеполитического положения СССР) международных условиях, но и субъективный – соотношение сил и борьба в правящей элите.
