Война и революция в России

ВСТУПЛЕНИЕ В ВОЙНУ РУМЫНИИ

Штаб Верховного главнокомандующего, иначе просто – Ставка (что по-русски означает лагерь, в особенности – военный лагерь вождя), был устроен в Могилеве осенью 1915 года в то время, когда великий князь Николай Николаевич все еще занимал пост Верховного главнокомандующего. Смещение великого князя и возложение на себя обязанностей Верховного главнокомандующего самим императором для большинства в армии оказалось неожиданностью. Несмотря на давно циркулировавшие слухи о том, что царь намерен сам принять командование, к домыслам этим никто почти всерьез не относился. Разумеется, когда это стало совершившимся фактом, разговоров и комментариев о причинах случившегося было более чем достаточно, но истинная подоплека событий осталась неизвестна.

Можно предположить, что тут, как в случае большинства важнейших событий, имело место взаимодействие целого ряда различных факторов. Очевидно, перемена руководства произошла по многим причинам, среди которых было недовольство управлением военными операциями и, что самое главное, недостаток опыта и знаний у части ближайших помощников великого князя, с которыми он тем не менее расставаться не пожелал. Вдобавок некоторые из людей, близких ко двору, рассказывали, будто случившееся явилось результатом влияния лиц из ближайшего окружения императора, которые желали ближе приобщиться к непосредственному управлению боевыми действиями в надежде, что и на них в таком случае отразится часть славы военных побед. Кроме того, основной довод приближенных государя состоял в том, что царь, принимая на себя верховное руководство, поднимет собственный престиж и укрепит любовь к себе народа и армии. При этом они указывали, что во многих королевствах, принимающих участие в великой европейской войне, монархи сами стоят во главе вооруженных сил. Намекали еще, что смена руководства армией произошла не без влияния императрицы Александры Федоровны. Ее считали властной и амбициозной женщиной, рассчитывавшей, что в случае, если ее муж будет всецело поглощен руководством военными действиями, он, вероятно, если и не полностью вверит ей вопросы общего управления империей, то, во всяком случае, ее влияние в этой области сильно укрепится.

Разумеется, все перечисленное представляется более или менее вероятными причинами перемены руководства. Насколько мне известно, его величество никогда не раскрывал перед кем бы то ни было настоящих мотивов принятого им решения, однако не следует забывать и того, что после объявления войны было определенно заявлено о временном характере назначения великого князя.

С прибытием императора в Могилев ежедневная жизнь Ставки Верховного главнокомандующего изменилась очень незначительно; сменились только люди из ближайшего окружения Верховного главнокомандующего, поскольку офицеры, составлявшие свиту великого князя Николая Николаевича, все вместе последовали за ним на Кавказ. Вместе с императором явилась и его свита. В целом штаб не испытал каких-либо неблагоприятных изменений личного состава, так как генерал Алексеев приступил к исполнению своих обязанностей начальника штаба Ставки совсем недавно, в момент, когда смена верховного руководства была, вероятно, уже решена. Царь по прибытии в Ставку занял резиденцию, которой ранее пользовался великий князь. Это здание было так мало, что императрица, приехавшая с дочерьми в Могилев, так и осталась жить в своем поезде, проводя только часть дня в губернаторском доме. Свита императора была довольно мала, и число лиц, не принадлежавших к штабу Верховного главнокомандующего, ограничивалось всего десятью или двенадцатью, не считая трех учителей наследника-цесаревича, занимавшихся исключительно его образованием. Цесаревич почти все время жил с отцом в Ставке и, как правило, сопровождал его в поездках в войска. Все свободное время он обыкновенно проводил с отцом, когда тот бывал свободен от занятий военными вопросами, и даже ночевал с ним в одной комнате на обыкновенной походной кровати.

Среди лиц свиты следует упомянуть престарелого графа Фредерикса[106], министра Императорского двора и уделов и командующего Императорской Главной квартирой по гражданским вопросам, человека, державшегося с величайшим достоинством, обладавшего огромным личным обаянием и весьма любезного.

Граф Фредерикс происходил из старинного шведского рода. Существовало установившееся мнение, что он не участвует в придворных интригах и никогда не пользуется в личных интересах тем влиянием, которое имеет на императора. Его помощником по должности командующего Императорской Главной квартирой был генерал Воейков. Несмотря на то что он был женат на дочери графа Фредерикса, Воейков отнюдь не пользовался расположением своего тестя. Приводились слова, якобы сказанные графом Фредериксом: «Здесь каждый интригует, но более всех – мой зять». О генерале Воейкове сложилось мнение, что он имеет очень большое влияние на царя, однако я не могу сказать, соответствовало ли оно действительности, и никогда не имел тому подтверждения. Гофмаршалом высочайшего двора, который по должности ведал дворцовым хозяйством, был относительно молодой генерал-майор князь Долгорукий[107].

Насколько мне известно, он занимался исключительно своими обязанностями; царь был к нему весьма благосклонен, однако мне никогда не приходилось слышать, чтобы он пользовался своим влиянием на императора.

Командиром Собственного его императорского величества конвоя был генерал граф Граббе[108].

Про него говорили, что он, благодаря своему врожденному такту, далеко превосходившему данные природой умственные способности, чудесным образом избегал влияния различных партий и был весьма ценим как придворными интриганами ввиду того, что никогда не вмешивался в их планы, так и теми, кто от интриг воздерживался, поскольку сам не интриговал, несмотря на близость к царю. Государь очень ценил его за отстраненность от всего, что его непосредственно не касалось. Кроме перечисленных лиц, всегда присутствовали адъютанты, некоторые – постоянно, другие появлялись только на время дежурства.

Рабочий день императора начинался в десять часов утра, не считая того времени, которое он проводил за делами у себя в кабинете. В этот час его величество переходил в соседнее здание, занятое его штабом, где начальник штаба Ставки генерал Алексеев в присутствии генерал-квартирмейстера докладывал ему, зачитывая ежедневные сводки о положении всех четырнадцати армий и четырех фронтов. Генерал-квартирмейстер на заранее размеченных крупномасштабных планах показывал позиции армий и положение населенных пунктов и географических объектов. Затем начальник штаба докладывал о распоряжениях, которые необходимо издать, и о приказах, присланных для утверждения. После окончания части доклада, занятой исключительно решением стратегических вопросов, генерал-квартирмейстер уходил, а начальник штаба докладывал обо всех прочих проблемах, имевших отношение к ходу военных операций. Сюда относились, например, важнейшие основополагающие вопросы, касавшиеся общего положения дел, а также вопросы внутренней и внешней политики, постольку, поскольку они могли влиять на развитие военных событий. Большая часть менее важных проблем, которые на практике требовали только формального одобрения верховной власти, отправлялась в резиденцию царя в письменном виде. Устные доклады продолжались почти до часа завтрака, который был установлен на половину первого. К завтраку приглашалось большинство высших военных чинов из числа находившихся на данный момент в Ставке по личным или служебным делам и желавших быть представленными императору. Приглашались также все высшие чины иностранных миссий. Оставшиеся свободными места за столом – он мог вместить около сорока приглашенных – занимали лица из свиты его величества. За завтраком цесаревич неизменно садился по левую руку от отца. Место, предназначенное для начальника штаба генерала Алексеева, было справа от царя, однако генерал обычно отсутствовал, являясь к высочайшему завтраку только через день; в другие дни и в обед он отправлялся в столовую офицеров штаба. Это давало ему удобную возможность для общения со своими подчиненными, которых он, разумеется, в иных условиях встречал очень редко, а также для того, чтобы переговорить с лицами, прибывшими в Ставку по делам и на беседы с которыми ему иначе приходилось бы тратить свое драгоценное время.

После завтрака все переходили в соседний зал, где царь, переходя от одного к другому, беседовал с теми из присутствующих, с кем у него не было случая поговорить за столом, и с теми, кто прибыл в Ставку для представления государю. После этого он принимал министров и других лиц, приехавших из Петрограда, хотя редко более одного или двух. Эти доклады продолжались до трех часов, а если они к тому времени не заканчивались, то министров вновь допускали к нему с шести часов и до обеда, а в исключительных случаях даже и после обеда. Ежедневно с трех часов и до пяти император с цесаревичем и некоторыми чинами своей свиты отправлялся на автомобиле за город и там, как правило, около часа гулял по лесу или в полях.

К обеду, по обыкновению, приглашалось меньше народу, но главы иностранных миссий присутствовали всегда. Цесаревич за обедом отсутствовал, поскольку обедал несколько раньше и рано укладывался в постель. Один раз в неделю в городском театре с шести часов пополудни до семи с половиной, в основном для цесаревича, устраивалась демонстрация фильмов кинематографа. На это представление приглашались все сотрудники штаба Ставки. На верхние ярусы театра допускались нижние чины Георгиевского батальона[109] и штабные писаря.

Это служило в Ставке единственным развлечением.

По воскресеньям доклады начинались на час позже, поскольку царь ходил к утрене. Зимой, во время затишья в боях, царь посещал фронт и инспектировал войска, находившиеся на отдыхе. В этих поездках его обычно сопровождали наследник и лица из его свиты, но генерал Алексеев при всех обстоятельствах оставался в Ставке.

* * *

В какой-то момент после моего появления в приемной, где уже собрались приглашенные к высочайшему столу, из кабинета императора вышел камер-лакей и пригласил меня пройти для встречи с царем. Произнеся несколько слов приветствия, государь сказал мне, что он избрал меня на роль командующего Особой армией для того, чтобы начальство над гордостью русской армии – Императорской гвардией – попало в умелые руки. Император выразил сожаление, что гвардия, будучи столь мощной силой, в тех случаях, когда требуется энергичный натиск, редко используется с достаточной осмотрительностью и несет большие потери, не приносящие достойных результатов. Я ответил царю, что полностью согласен с такой оценкой. С одной стороны, огромная забота, которой окружена гвардия, позволяет в случае необходимости требовать, чтобы она отплатила за нее царю и Отечеству самоотверженной работой на поле брани. С другой стороны, необходимо также учитывать, что в гвардии собран весь цвет мужского населения России, а потому использовать ее следует только при том условии, что принесенные ею жертвы будут оправданы достигнутыми результатами. Одним словом, «кому много дано, с того многое же и спросится».

Разговор с государем продлился достаточно долго, и, вероятно, повара императора уже опасались, что кушанья переварятся или пережарятся.

Необходимо сказать, что царский стол был очень скромен и не отличался обилием. В общем, кушанья больше напоминали о хорошей и здоровой семейной трапезе. Два дня в неделю считались постными, и мяса не подавали. После обеда я пошел к генералу Алексееву для продолжения разговора. Во время беседы, примерно в десять часов вечера, вошел личный секретарь генерала Алексеева и доложил, что на крыльце – царь, вероятно желающий видеть своего начальника штаба. Генерал Алексеев поспешил встретить государя, и через полминуты они оба уже входили в комнату. В дверях император сказал, что был уверен – наш разговор с генералом Алексеевым еще не закончен, и потому хотел бы дополнительно обсудить со мной вопрос о наилучшей роли, которую должна сыграть Особая армия, а главное – два гвардейских корпуса. Я ответил, что в присланные с фронта предварительные разработки данного вопроса придется, по всей вероятности, внести некоторые коррективы, причем сделать это будет возможно только после знакомства с обстановкой на месте. Пробыв с нами примерно полчаса, царь возвратился к себе в сопровождении Алексеева.

В ту же ночь я через Киев выехал на фронт и на второй день прибыл на станцию Рожище, расположенную примерно в десяти километрах от Луцка, где в единственных уцелевших домах, принадлежавших местным евреям, разместился штаб гвардейского отряда. Само местечко, лежащее километрах в двух от станции, целиком лежало в развалинах. Здесь в июле проходило наступление 8-й армии генерала Каледина, в результате которого был захвачен город вместе с окрестностями и с множеством военных трофеев. К счастью, сам Луцк совершенно не пострадал, и большое здание католической семинарии, построенное в XVI столетии, служившее резиденцией католических епископов, осталось нетронутым. На станции меня встретил начальник штаба гвардейского отряда граф Игнатьев – брат министра народного просвещения и сын нашего посланника в Константинополе до Русско-турецкой войны. От него я узнал, что генерал Безобразов[110], который прежде командовал гвардейцами, узнав о реорганизации своего отряда и формировании новой Особой армии, которая не будет отдана под его команду, выехал из Рожища и отправился в Ставку.

Он оставил вместо себя следующего по старшинству начальника, командира 1-го гвардейского корпуса великого князя Павла Александровича. Как я уже говорил, со мной приехал генерал-майор Алексеев, который должен был занять пост начальника штаба новой армии. Я всегда считал, что для успешного исполнения обязанностей начальника штаба армии человеку прежде всего необходимо иметь всесторонний опыт штабной работы и быть коротко знакомым с командующим, под началом которого ему предстоит работать. Я без обиняков сказал графу Игнатьеву, что он, несмотря на свои личные и воинские достоинства, не сможет занять этот пост: после окончания Академии Генерального штаба он служил на строевых должностях и только во время войны получил назначение на штабную работу. Нет сомнения, что всему можно научиться, но следует избегать положения, когда за обучение придется, быть может, платить человеческими жизнями.

Мы сразу же приступили к исполнению своих обязанностей; генерал-майор Алексеев и я сам буквально окунулись в работу. Распорядившись относительно переформирования штаба и организации его работы, я выехал для инспекции войск и личного ознакомления с районом предстоящего наступления, в котором гвардейским корпусам предстояло играть важную роль. К несчастью, здесь, как и во многих других случаях, обнаружились значительные изъяны в организации, порожденные неприятием новых идей в отношении обороны позиций и нападения. Осмотр выбранного для наступления участка фронта показал, что он предоставляет неприятелю слишком много преимуществ при ведении обороны. Это объяснялось тем фактом, что после нашего предыдущего быстрого наступления австрогерманцы оставались на выбранных ими самими позициях – не только хорошо укрепленных, но и превосходно приспособленных к местности. Кроме того, было очевидно, что в любом случае наше наступление возможно здесь только на сравнительно небольшую глубину – скажем, десять километров, за пределами которых почва становится настолько топкой, что о проведении серьезных операций не может быть и речи. Там мы выходили бы на границу так называемых Ковельских болот. Серьезно поразмыслив, я пришел к выводу, что предполагаемое здесь наступление не сулит никаких шансов на успех, а значит, нам волей-неволей, а придется отказаться от этого плана.

В это время штаб 8-й армии генерала Каледина находился в Луцке. В первый же свободный день я навестил Каледина, чтобы выяснить, каковы его намерения и каким образом мы организуем наше боевое взаимодействие. В беседе Каледин признался, что он, так же как и я, должен вести подготовку к предстоящим операциям, в то время как его ресурсы, как в живой силе, так и в артиллерии, совершенно недостаточны для запланированного крупного наступления. Каледин рассказал, что после его быстрого наступления в июне и июле неприятель значительно укрепил свои передовые позиции, имеет силы, не уступающие его собственным войскам, и даже превосходит их по части артиллерии.

После обмена мнениями мы расстались, договорившись о возможно более частых личных встречах, которые к обоюдной выгоде сильно облегчают согласование наших действий. Через короткое время Верховное командование подтвердило мои выводы о бессмысленности предполагаемого наступления на избранном участке фронта и предложило отыскать для его проведения более подходящее место на другом участке фронта. Однако вскоре после этого от главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Брусилова была получена директива, из которой следовало, что он решил атаковать противника силами 8-й армии с целью добиться лучших результатов. Для этого два гвардейских пехотных корпуса следовало перебросить к востоку от Луцка, передав под командование генерала Каледина. Эти корпуса завершили передислокацию из одной армии в другую в начале сентября. Одновременно два фланговых корпуса из армии Каледина были переданы в Особую армию. Мне было указано, что в случае успеха 8-й армии я должен поддержать ее наступление активными действиями на своем левом фланге, который находился вблизи от фронта предполагаемого наступления. Однако, поскольку атака 8-й армии в середине сентября не принесла ожидаемых результатов, я не принял участия в развитии этой операции.

* * *

Тем временем на крайнем левом фланге всего русского фронта получили развитие новые и весьма важные события. В августе 1916 года к армиям, ведущим борьбу с Центральными державами, после долгих сомнений относительно своих будущих действий примкнула Румыния. В свое время история объяснит, почему, после длительного периода неуверенности, Румыния вступила в войну в момент самый неблагоприятный как для нее самой, так и для союзников. Насколько мне известно, русское правительство пыталось убедить Румынию выступить в июне, в то время когда Брусилов полным ходом наступал через Карпаты и можно было надеяться, что через месяц-другой русская армия получит достаточно материальных и людских резервов для продолжения энергичного наступления. Однако румыны упустили этот шанс; их войска вступили в бой только в последних числах августа, в то время когда наступление генерала Брусилова постепенно выдыхалось. Помимо недостаточности резервов и нехватки боеприпасов, с очевидностью начала проявляться усталость армии, которая в течение трех месяцев находилась в страшном напряжении от бесконечных боев. В то же время генерал Алексеев доказывал румынскому правительству, что большая протяженность их границы не допускает возможности защитить всю ее от вражеского вторжения собственными румынскими войсками, как не позволяет и предпринять наступление по всему фронту. Для этого было бы необходимо перебросить в Трансильванию, которая тогда была едва прикрыта австрийцами, русские войска и отозвать румынские части, занимавшие крайнюю восточную часть провинции Валахия близ сербской границы, для создания оборонительной линии на меридиане несколько восточнее Бухареста. Обе эти меры были направлены на сокращение румынской передовой линии и на высвобождение части румынских войск для наступательных действий на каком-либо предпочтительном направлении. Румыния тем не менее не воспользовалась преимуществами ни одного из предложенных вариантов, но начала с наступления по всему фронту, на всем протяжении своей границы. Трудно сказать, насколько оправданным было это решение, однако имеются подтверждения того, что румынское правительство не пожелало согласиться с русским планом оккупации Трансильвании, поскольку опасалось превращения временной оккупации в постоянную. Вообще говоря, в тот момент союзники занимались дележом шкуры неубитого медведя. Между Россией и Румынией уже состоялось соглашение, в соответствии с которым часть Буковины с городом Черновиц[111], который в тот момент был в действительности занят нашей армией, отойдет под власть Румынии.

Вдобавок одновременно было решено, что после подписания мира австрийские провинции с румынским населением войдут в состав Румынии!

Как известно, первое наступление румынской армии оказалось успешным, поскольку в Трансильвании практически не было австрийских войск. Произошло это, скорее всего, по той причине, что Центральные державы продолжали надеяться на сохранение румынского нейтралитета. Однако не прошло и двух недель, как австрогерманцы, собравшись с силами, остановили румынские войска, а вскоре после этого и сами начали общее наступление. Примерно в это время все считали, что Румыния надеется на болгарский нейтралитет. При вступлении в войну Болгарии не только удлинился фронт румынской армии и увеличилась угроза для румынской провинции Добруджа – вдобавок ко всему возникла опасность форсирования болгарами Дуная. Тогда, вполне естественно, румыны вынуждены были возвратиться к идее генерала Алексеева и согласились на занятие русскими войсками части своей границы, обращенной на восток. Это, однако, требовало удлинения нашего фронта. Убогость румынских железных дорог, сравнимая только со скудостью наших собственных путей сообщения в районах, близких к Молдавии, тем не менее оставляла некоторые шансы на успешную переброску войск именно таким путем. Нам пришлось мало-помалу продвигать к югу левый фланг русской армии, чтобы таким образом постепенно заменять румынские войска. Эта задача была поручена частям левого фланга 9-й армии, которой командовал генерал Лечицкий[112].

Промежуток между 11-й и 9-й армиями было решено заполнить 8-й армией. Для этой цели в район Черновица был переброшен только штаб генерала Каледина; под его управление были отданы уже находившиеся в этом районе войска, прибывшие с различных участков русского фронта. Приказ об этом был получен в середине сентября, и уже в течение следующих двадцати четырех часов я принял в свое подчинение все корпуса 8-й армии вместе с собственными войсками, которые находились какое-то время у Каледина. Среди них было два кавалерийских корпуса. С этого момента Особая армия стала действительно особой – не только потому, что в ее состав входили части гвардейского отряда, но из-за своей необыкновенной величины. В ее состав вошли четырнадцать армейских корпусов. Особенно сложная работа досталась моему штабу, которому пришлось заново создавать базы снабжения, напрямую работать с различными воинскими соединениями и организациями, которые оказались под его управлением.

В начале сентября наступательные операции генерала Брусилова медленно сошли на нет. Отчасти это было вызвано, как уже говорилось, истощением резервов его армий, а также резервов других фронтов. Было сочтено необходимым отправить последние резервы остальных фронтов для удлинения левого крыла русской армии на румынской границе. Однако главной причиной уменьшения нашей боевой активности следует считать нехватку артиллерийских боеприпасов, запасы которых были поглощены как наступлением Брусилова, так и менее значимыми операциями на участках фронта у Риги и Барановичей. Со временем неприятель так усилился, что мог создавать достаточные резервы для парализации наших наступлений, невзирая на то что вначале они развивались успешно. Однако германцы могли воспользоваться полным прекращением наших наступательных операций для переброски своих резервов из Галиции в Трансильванию, куда они прибыли бы по железным дорогам быстрее, чем это могли сделать наши части, передвигавшиеся походным порядком.

Опасность заключалась в захвате неприятелем горных перевалов Трансильванских Карпат и вторжении австрогерманцев на румынскую территорию с целью окружения нашего левого фланга. На этом этапе крупнейшие германские силы были сконцентрированы против Особой армии, а потому для меня было настоятельно необходимо продолжать активные действия. Наша разведка установила, что на относительно узком фронте против моей армии германцы сосредоточили двадцать три дивизии. Исходя из этих сведений и понимая, насколько трудно сломить сопротивление такого большого количества германских войск, я все же предложил генералу Брусилову продолжить свои атаки, но только при условии, что мне будет выделено соответствующее количество боеприпасов. Мое предложение заключалось в том, чтобы провести артиллерийскую подготовку на фронте трех корпусов общей шириной около пятнадцати километров, время от времени сопровождая ее атаками пехоты. Тем не менее я не предполагал трогать с места всю артиллерию, имевшуюся на фронте моей армии, общая протяженность которого равнялась приблизительно 150 километрам. Пушки должны были в большей степени работать для артиллерийской подготовки наступления, а не для непосредственной поддержки пехоты. Не располагая достаточным количеством орудий, я не мог позволить им бездействовать даже на время, необходимое для отвода батарей с позиций в тыл для передислокации на новый участок.

Штабы трех упомянутых корпусов также должны были принять участие в наступлении в неизменном составе. В сентябре и октябре таких попыток наступления было предпринято не менее пяти. Некоторые из них, ради сбережения живой силы пехоты, сводились исключительно к артиллерийской подготовке. В конце концов операции были прекращены по причине дождливой или бурной погоды.

За это время в атаках, оказавшихся для обеих сторон весьма кровопролитными, успели поучаствовать почти все мои дивизии. Однако прежде, чем боеспособность частей успевала снизиться наполовину, их отводили в резерв для быстрого пополнения. Ближе к концу октября вся артиллерия и пехота пришли в такой беспорядок, что для правильной реорганизации армейских корпусов потребовалась новая перегруппировка войск. Тем не менее главная цель была достигнута – германцам не удалось снять с этого участка фронта ни одной своей дивизии; им даже пришлось еще усилить этот участок свежими частями. Тем временем наши войска успели занять назначенные позиции в Трансильвании и перекрыли австрогерманцам доступ в Молдавию.