КалейдоскопЪ

МЕЖСОЮЗНИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

Межсоюзническая конференция, начало которой несколько раз откладывалось, была назначена на конец января 1917 года. Выбором в качестве места ее проведения российской столицы предпринималась новая попытка подтвердить общность интересов и согласованность действий военного командования всех фронтов государств «сердечного согласия». Однако, вспоминая прошедшие события, следовало отдать должное русскому Верховному командованию, которое не только на словах, но и на деле, невзирая на требования текущего момента, всегда стремилось к реализации этого идеала.

Когда Франция попросила великого князя Николая Николаевича нанести удар по Германии, чтобы тем самым помочь французским войскам остановить германское наступление, он не только санкционировал в августе 1914 года дальнейшее продвижение армейских корпусов Ренненкампфа в Восточную Пруссию, но и приказал ускорить наступление армии Самсонова, хотя вполне отдавал себе отчет в том, насколько бедны наши войска всем необходимым для продолжительного наступления.

Те же самые соображения руководили русским Верховным главнокомандующим, когда в мае 1916 года император дал Брусилову указание о начале вторжения в Австрию, чтобы помочь ослабить натиск австрийских войск на Италию. Это наступление лишало нас возможности нанести главный удар на Западном фронте, где нашей целью было изгнание германцев с русской территории. Данная операция была проведена несмотря на то, что в течение всего лета 1915 года, когда наши войска испытывали нехватку всех видов военного снаряжения, союзники не смогли оказать им никакой помощи, оставаясь на своем фронте практически пассивными.

Причины отсрочки наступательных действий на фронте наших союзников состояли в том, что французская армия не была укомплектована тяжелой артиллерией, а британская не закончила формирования и организации. Силы английской кадровой армии к тому времени уже практически истощились. Британская армия, пропорционально численности и боевой силе, которую она имела в начале кампании, отдала все, на что была способна. Наконец, когда в марте 1916 года германцы вели отчаянные атаки, рассчитывая сломить стойкость защитников Вердена, русская армия должна была перейти к активным действиям, хотя ее руководители вполне сознавали, насколько малы были наши шансы на какой бы то ни было успех.

Действительно ли наши операции в марте 1916 года оказали какую-либо помощь Франции, мы узнаем только в будущем, если германцы напишут подлинную историю этой войны, но, во всяком случае, мы выполнили все, что от нас требовалось. Поэтому желание союзников к более последовательному применению принципа согласованного ведения военных действий встретило у нас только удовлетворение.

Имелись все основания верить, что летняя кампания 1917 года укрепит это единство действий как в теории, так и на практике.

Участники конференции должны были прибыть в порт Романовский[157] на мурманском берегу, а оттуда по недавно завершенной строительством железной дороге, которая связала столицу с незамерзающей частью Белого моря, на экстренном поезде переехать в Петроград.

Для их встречи на Мурман был послан генерал граф Ностиц[158], бывший прежде нашим военным атташе в Париже.

Межсоюзническая конференция собиралась тогда в Петрограде впервые. Поездка делегатов конференции в Россию содержалось в тайне из-за риска нападения германских субмарин.

Еще свежа была в памяти трагедия, случившаяся во время поездки на военном корабле с создателем современной британской армии лордом Китченером[159].

Были приняты все мыслимые меры предосторожности, чтобы лишить наших врагов удовольствия пустить на дно корабль, везущий всех делегатов Межсоюзной военной конференции. Судя по полученным мной в Ставке докладам о конференции в Шантильи, можно было только изумляться, в каком неведении относительно условий проведения наступательных операций на русском фронте пребывают наши союзники в лице своих правительств или главных командований. Как видно, все они судили о нашем положении, опираясь на опыт ведения войны на своем театре военных действий. Они плохо понимали различия [природных] условий, в которых вели борьбу мы и западные союзники, недостаточно учитывали обширность пространств, на которых проводились наши операции, а также разрыв между масштабами действий и скудными средствами, которыми мы располагали для их выполнения. Как раз для уменьшения этого разрыва союзники если вообще и делали что-либо, то чрезвычайно мало – если не в абсолютных величинах, то, во всяком случае, соразмерно значимости и размерам нашего театра войны.

В течение длительного времени после начала войны союзники поставляли нам только те излишки предметов военного снабжения, которые заведомо превышали их потребности. При этом они ожидали от нас проведения таких крупных операций, которые почти превосходили их собственные возможности, несмотря на то что конференция в Шантильи утвердила принципы согласованного оперативно-стратегического планирования военных действий, единства целей и общности материальных средств их достижения. Последнее положение я считал скорее умозрительным построением, чем практически действующим правилом. Тем не менее нам следовало воспользоваться упомянутыми принципами, чтобы показать союзникам, до какой степени игнорировалось это правило прежде и как велика вероятность того, что оно останется без применения и в будущем. В то же время я надеялся, что на основе принятых в Шантильи решений мы сможем получить от союзников максимально возможное количество военного снаряжения самого лучшего качества.

Для более наглядного сравнения боевых сил и средств ряда наших фронтов с противостоящим противником я приказал генералу Лукомскому подготовить по моим указаниям схемы и диаграммы, отражающие это соотношение. Кроме того, были приведены для сопоставления данные о длине фронтов государств Согласия с указанием абсолютных и относительных значений численности дислоцированных на них сил союзников и войск неприятеля; количество – также абсолютное и относительное – имеющихся технических средств, тяжелых и легких орудий и пулеметов в сравнении с оснащением австрогерманцев. Эти диаграммы были составлены на основании данных, сообщенных участникам конференции в Шантильи. Они давали всестороннее и подробное представление о состоянии фронтов союзников и о степени их материально-технического превосходства над противостоящими группировками противника; о том, насколько лучше были материально оснащены армии союзников по сравнению с нашими; наконец, насколько русский фронт был слабее австро-германского во всех отношениях, за исключением числа батальонов. К этому можно добавить, что как наши союзники, так и неприятель имели возможность в полную силу использовать свою тяжелую артиллерию, тогда как у нас в этой части дело обстояло не лучшим образом, поскольку поставки снарядов и патронов по-прежнему были ограниченны.

Пока я перед второй поездкой в Петроград находился в Ставке, туда прибыл глава румынского правительства месье Братиану[160].

Положение на румынском фронте в то время упрочилось, и австрогерманцы оказались более не в состоянии продолжать наступление. Однако организация тыла обеих армий еще оставляла желать много лучшего. Трудности, вызванные эвакуацией половины румынского правительства из Бухареста сначала в Барлат, а затем в Яссы, не были еще преодолены. В любом случае следовало заранее решить вопрос о том, куда в случае необходимости должны быть переведены румынское правительство и административные учреждения и где разместятся Главное командование Румынии и члены королевской фамилии. Император взял на себя заботу о семействе короля Фердинанда и выразил желание поселить их либо в Зимнем дворце в Петрограде, либо на Южном берегу Крыма в Ливадии. Я понимал, какое трудное время переживает румынский народ и в особенности правители Румынии, взявшие на себя моральную ответственность за все бедствия, случившиеся из-за их решения вступить в мировую войну. Поэтому мне хотелось оказать главе румынского правительства всякую мыслимую – в границах возможного – помощь, чтобы таким путем облегчить тяжесть ноши, которая легла на плечи народа, армии и правящих классов этой страны. Наиболее трудноразрешимыми проблемами представлялись расквартирование, обмундирование и снабжение едой контингентов, из которых предстояло сформировать румынскую армию (обучение новобранцев было отдано в руки французских офицеров во главе с генералом Бертло), а также эвакуация всего имущества, скопившегося в румынских городах и на железных дорогах.

Судя по его словам, Братиану остался доволен нашими переговорами, продолжение которых мы отложили до встречи в Петрограде. Из наших разговоров я понял, что его волнует вопрос, сможет ли он принять участие в Межсоюзнической конференции в Петрограде и получит ли возможность лично изложить позицию своей страны и предложить меры, которые бы способствовали защите ее интересов. Я со своей стороны был противником всяческих шаблонов при решении любых вопросов и совершенно не опасался создания прецедентов, поскольку прецедент, по моему мнению, ни в коем случае не может служить весомым аргументом. Поэтому я был склонен настаивать на допущении Братиану на все те заседания конференции, в которых могли рассматриваться вопросы, касающиеся Румынии. Я рассчитывал, что таким путем союзники могли бы поднять престиж румынского премьера в его стране – на чем он особенно настаивал. Союзникам было выгодно, чтобы Братиану оставался во главе румынского правительства. Не следует забывать, что после военного разгрома в Румынии подняла голову и усилилась партия германофилов. Не составляло тайны, что в их намерения входил перевод Румынии в лагерь наших противников. Возможности этой группы были продемонстрированы в инспирированном генералом Стурдзой инциденте, о котором я расскажу позднее. Братиану, вероятно, был единственным государственным деятелем Румынии, который безвозвратно сжег свои корабли. Направление его политики тогда уже окончательно определилось, и пути назад у него не было. Прочие политики могли бы еще заявить, что Румыния совершила ошибку, и попробовать убедить румынский народ радикально изменить свои политические пристрастия, чего никак нельзя было ожидать от человека, который лично направил страну по ее нынешнему пути. Текущие события подтвердили справедливость этого предположения. Когда в феврале 1918 года Румыния силою обстоятельств была вынуждена вступить в предварительные переговоры с ее противниками[161], Братиану пришлось уйти с политической сцены.

После моего приезда в Петроград состоялось неофициальное совещание, на котором председательствовал министр иностранных дел Покровский. Было намечено, на какие секции будет разбита конференция, кто будет председательствовать в различных подкомитетах или комиссиях и тому подобное. Было ясно, что делегаты конференции, приехавшие из-за границы, будут спешить возвратиться назад. Некоторые из них непременно захотят посетить наши фронты. С учетом всего этого и велась подготовка конференции, первое заседание которой, то есть официальное открытие в присутствии всех делегатов, должно было состояться в так называемом Круглом зале Мариинского дворца, где обычно проходили закрытые для публики заседания Государственного совета. Заседание должно было ограничиться приветственным словом Покровского и моим выступлением, которое касалось главным образом программы предстоящих работ. После этого участников конференции распределили по различным комиссиям и комитетам в соответствии с их специальностями. Наиболее обширная программа, требовавшая самой напряженной работы, досталась Комитету по вооружениям. Он, в свою очередь, подразделялся на подкомитеты, каждый из которых занимался своим особым видом боевого снаряжения. Задача комитета заключалась в том, чтобы определить истинные материальные потребности русской армии и сроки, в которые союзники могут обещать осуществить поставки в целом и отдельно по конкретным видам оружия, а также имеющиеся в нашем распоряжении пути и средства доставки военных грузов от портов выгрузки к нашим фронтам. Военный министр генерал Беляев, председательствовавший в этом комитете, и великий князь Сергей Михайлович представляли в нем Ставку. Сам я присутствовал только на закрытии конференции и посещал заседания так называемой Стратегической комиссии, так что имел возможность лично выслушивать принятые ими решения, внося иногда некоторые поправки и поднимая принципиальные вопросы, имевшие отношение к поставкам и перевозке военных грузов от русских портов и т. п. Особая [финансовая] комиссия была создана под председательством русского министра финансов H. H. Барка[162].

По правде говоря, вся ее подготовительная работа была проведена в ходе переговоров министра Барка с одним из британских делегатов конференции лордом Ревельстоком, специально приехавшим для обсуждения финансовых вопросов. Сама же комиссия собралась только в конце конференции, пригласив на заседание руководителей делегаций всех заинтересованных правительств.

Под моим председательством работала комиссия, в состав которой, помимо меня, входили три старших военных представителя держав Согласия, а именно генералы Кастельно, сэр Генри Вильсон и граф Руджиери. Наконец, в основном комитете, созданном для обсуждения политических вопросов, председательствовал министр иностранных дел Покровский. В него входили представители правительств «Сердечного согласия» лорд Мильнер и лорд Ревельсток от Великобритании, Гастон Думерг от Франции и Шалоя от Италии. Членами комитета были также послы заинтересованных правительств: сэр Джордж Бьюкенен, Морис Палеолог и маркиз Андреа Карлотти, а кроме того – наш бывший министр иностранных дел Сазонов, который еще не уехал в Лондон, куда он был назначен послом. От русского правительства, кроме председателя комиссии и меня, присутствовали также товарищ министра иностранных дел Нератов и министр финансов Барк. Когда работа стратегической комиссии закончилась, ее иностранных участников пригласили на одно из заседаний Политического комитета, где я, как ее председатель, – в общих словах, опуская секретную часть, – изложил перед участниками политической дискуссии наши решения и выводы. Стратегическая комиссия завершила работу раньше всех прочих – за три заседания, после чего генералы Кастельно и Вильсон отправились в поездку по фронтам.

Мнения членов вышеупомянутой комиссии по существенным вопросам ни в чем практически не отличались. Была в очередной раз подтверждена необходимость по возможности самого последовательного применения принципа единства действий союзников. Во всяком случае, это относилось к вопросам поставки достаточного количества вооружения армиям тех стран, промышленность которых не была достаточно развита для удовлетворения их потребностей.

Политический комитет заседал чаще.

Мне не удалось присутствовать на одном из его заседаний, так как, не желая надолго отрываться от работы штаба, я должен был на некоторое время отлучиться в Ставку. Проблемы, подлежавшие обсуждению, предлагались министром Покровским; комитет рассматривал не только вопросы, касавшиеся правительств, представители которых участвовали в конференции, но и те, которые затрагивали интересы как других союзников, так и нейтральных государств. На одно из таких заседаний был приглашен Братиану. Это было собрание комитета, в котором участвовали военные представители союзников. Мне не удалось получить согласия старших представителей правительств «Сердечного согласия» на присутствие Братиану на всех заседаниях. Они аргументировали свой отказ нежеланием создавать для представителей всех малых воюющих государств – Бельгии, Португалии, Сербии – прецедент, который позволил бы им претендовать на участие в следующей конференции. На это делегаты союзников не имели согласия своих правительств.

Должен сказать, что главной помехой для успешной работы подобных межсоюзнических конференций являлось то, что не только перед принятием решений, но даже при обсуждении какого-либо серьезного вопроса участники комиссии могли заявить, что не имеют соответствующих полномочий. В результате важные дебаты оборачивались простым обменом мнениями.

Министр Покровский уже пришел тогда к выводу, что для обсуждения и решения вопросов, представляющих обоюдный интерес для нескольких союзных государств, необходимо создать в Париже постоянно действующую межсоюзническую конференцию или комитет. Все по той же указанной мной причине – из-за отсутствия полномочий – никакого решения по этому поводу принято не было. Предлагая создать подобный орган, представитель русского правительства тем самым признавал, что участие России в нем будет менее значимым, поскольку наши союзники будут иметь возможность включить в его состав глав своих правительств – людей, наделенных правом и обсуждать, и решать любые вопросы. В то же время Россия, даже в случае присылки представителя, наделенного особыми полномочиями, должна будет либо предоставить ему право решать самые важные вопросы, не будучи достаточно информированным, либо воздерживаться от обязывающих решений, запрашивая инструкции из Петрограда. Не бывает противоречивых ситуаций, из которых возможен удовлетворительный во всех отношениях выход. Тем не менее позитивные результаты создания постоянного Межсоюзнического комитета перевешивали его недостатки.

В эти дни по пути из Румынии в Англию меня посетил британский полковник и член парламента сэр Джон Норман Гриффитс. Он ездил в Румынию со специальной миссией – удостовериться, что румынские нефтяные промыслы совершенно уничтожены. Большая их часть работала с использованием британского капитала и управлялась английскими инженерами. Предложение об уничтожении нефтепромыслов было встречено в Румынии с большой враждебностью. Румынское правительство под давлением общественного мнения не могло решиться на отдачу необходимых распоряжений. Приехав на место и оценив положение, Гриффитс обратился за помощью к русским войскам, и в первую очередь – к нашей кавалерии, которая, прибыв раньше пехоты, уже вступила в контакт с неприятелем. Благодаря объединенным усилиям местных английских инженеров и с помощью русских частей Норман Гриффитс с успехом выполнил задание, с которым был прислан. Перед началом войны с Румынией Германия ежедневно получала из этой страны в среднем более двухсот цистерн с нефтепродуктами. Теперь же должно было пройти немало времени – по крайней мере несколько месяцев, – прежде чем германцы смогут снова получать такое количество нефти и смазочных материалов.

Несмотря на то что шла война и большинство делегатов конференции, в первую очередь – ее русских участников, было сильно перегружено делами, поскольку работа на конференции не входила в круг их обычных обязанностей – несмотря на все это, заседания перемежались с официальными обедами в министерствах и посольствах. Должен заметить, что этот скверный обычай был заведен не нами – мы только придерживались традиции, установившейся на межсоюзнических конференциях, проходивших ранее в других странах. Следует признать, однако, что эти обеды играли и свою положительную роль. Они давали гостям возможность в перерывах между подачей блюд обменяться мнениями, лучше познакомиться друг с другом и переговорить на темы, которые не всегда удобно было обсуждать на заседаниях.

В посольства кроме русских участников приглашались только те делегаты конференции и их сопровождающие, которые приехали из страны, представляемой послом. На обед, устроенный в британском посольстве, был также приглашен Родзянко. На приемах, устраивавшихся представителями русских властей, собиралось значительно больше народу – очевидно, туда приглашали всех представителей союзных правительств. Особенно многолюден был парадный прием, устроенный главой русского правительства князем Голицыным. Присутствовали, помимо всех иностранных гостей, множество русских общественных деятелей, членов Государственного совета и Думы. Меня там не было, поскольку в тот момент я отлучался в Могилев.

Ближе к концу конференции все ее участники были приняты императором, устроившим в их честь обед. Хорошо было то, что на этом обеде не нужно было выступать. Члены комитетов более чем достаточно заседали, обмениваясь мнениями и произнося речи. Казалось, что все вопросы уже обсуждены, и очередные выступления на парадных приемах теперь представляли собой или простое повторение прежнего, или совершенно ненужные рассуждения общего характера. Исключением стал обед в Царском Селе, на котором император в кратком слове поблагодарил участников конференции и выразил уверенность в том, что их работа послужит ко благу союзных держав и будет способствовать их усилиям, направленным на достижение общих целей и намерений. Было решено, что никто из глав иностранных делегаций не станет произносить ответной речи. Императрица Александра и дамы из ее свиты на обеде отсутствовали. Возможно, это было сделано для того, чтобы ведущие представители союзников имели возможность расположиться за столом недалеко от императора и лично с ним побеседовать. После обеда все гости, по заведенному правилу, собирались в одной из гостиных; образовывалось то, что французы называют cercle[163].

В это время обер-гофмаршал императорского двора граф Бенкендорф[164] приглашал главных гражданских и военных представителей союзников и по очереди провожал на прием к императрице Александре.

Сразу же после того, как все перешли в гостиную, я подошел к императору, чтобы попросить его отложить мои регулярные доклады на два следующих дня, отведенные для работы Межсоюзнической конференции. Потом наш разговор с его величеством переключился на другие темы и несколько затянулся. Тем не менее спустя примерно четверть часа император сказал: «Я не должен забывать, что принимаю гостей. Мне следует быть любезным». После этого царь начал обходить приезжих иностранцев, беседуя с каждым, причем с некоторыми – достаточно долго. Он распорядился, чтобы ему сообщили, когда императрица закончит прием гостей, но, даже когда аудиенции закончились, продолжал ходить между присутствующими, расточая вокруг любезности. В это время граф Фредерикс и я отошли в сторону и имели тот самый разговор об императрице Александре, уже упоминавшийся мной в одной из предыдущих глав. В тот день cercle продолжался значительно дольше обычного. Назавтра, с раннего утра, работа конференции пошла обычным порядком. Я использовал дни, не занятые работой комиссий и подкомиссий, для индивидуальных консультаций с руководителями зарубежных делегаций, разъясняя и обсуждая вопросы, не попадавшие в категорию дел, подлежащих рассмотрению на общих или раздельных заседаниях, то есть касающихся только России и одного из союзных государств. В конце работы конференции под председательством министра Барка было созвано совещание для консультаций по финансовым делам. По большинству вопросов Барк уже достиг согласия с лордом Ревельстоком. Оставалось обсудить только несколько принципиально важных моментов. Я лично считал, что было бы полезно привлечь общее внимание к тому, что курс русской валюты во время войны непрерывно снижался. Если не будут приняты меры, призванные остановить или хотя бы, сколько возможно, замедлить этот процесс, то мы можем оказаться в ситуации, когда курс рубля упадет очень значительно по сравнению с валютами союзников, оставаясь при этом неизменным по отношению к германской марке. В результате в будущем нам окажется существенно легче поддерживать торговые отношения с сегодняшними противниками, нежели с государствами Согласия. Львиная доля прибыли от подобных коммерческих связей достанется нашим нынешним врагам. Надеяться на необыкновенный патриотизм в ситуации, когда плата за него чересчур высока, не приходится. Расчеты должны опираться на действительные факты и реальную выгоду. Кроме того, быстрое обогащение Германии за счет России будет означать новую громадную поддержку германского милитаризма, а значит – и новую угрозу европейскому миру. Главные представители Великобритании и Франции в принципе были со мной согласны, но, ввиду отсутствия у них соответствующих полномочий, данный вопрос не получил детального освещения, оставшись в области благих намерений.

Уже приближался день, назначенный для отъезда делегатов конференции. Эта дата, насколько возможно, держалась в секрете; поэтому было официально объявлено, что делегаты разъехались для посещения фронтов.

Перед отбытием главных военных представителей союзников я имел удовольствие от имени императора вручить русские орденские ленты генералам Кастельно, Вильсону и графу Руджиери. Мне пришлось сделать это в самый последний момент, поскольку Министерство иностранных дел при составлении списков иностранных участников конференции предусмотрело для всех без исключения награжденных пожалование орденов «без мечей»[165].

Я, однако, полагал, что таким генералам, как Кастельно и Вильсон, ордена жалуются не просто за их работу на конференции, но также за их прошлую деятельность в военной области и выдающиеся, первостепенные боевые заслуги. Поэтому мне пришлось послать в Орденскую комиссию адъютанта для замены предназначенных им наград на ордена с мечами, одновременно вернув в Царское Село для внесения изменений уже подписанный царем пергамент. Разумеется, я предварительно переговорил с императором и получил его одобрение. Во время прощальной аудиенции его величество лично наградил генерала Кастельно орденом Святого Георгия.

После отъезда участников конференции у меня осталось время на то, чтобы заняться некоторыми вопросами, касавшимися внешней политики, и разобраться с проблемами, которые возникли в связи со снабжением наших армий. В области внешней политики меня занимали польский и чешский вопросы, а в экономике – степень сотрудничества министерств земледелия и путей сообщения с различными отраслями промышленности. По польской проблеме мне было необходимо говорить с министром Покровским; он же должен был уладить и вопросы, касающиеся чехов. Совещание комиссии по польской проблеме было проведено еще до закрытия Межсоюзнической конференции. В нем приняли участие одиннадцать человек, большинство которых составляли заинтересованные министры, а кроме того – бывший министр иностранных дел Сазонов, который в свое время предложил план автономии Польши, и бывший министр юстиции Щегловитов. Присутствовали также председатель Государственной думы Родзянко и бывший премьер Горемыкин. Это был последний случай, когда он принимал участие в правительственных делах. В октябре 1917 года, живя на вилле на кавказском побережье, он был убит анархистами.

Не менее сложным был чешский вопрос. Чешский народ, будучи одной из ведущих и, в политическом смысле, наиболее «воинственной» славянской нацией, вполне естественно связывал свои надежды с мирной конференцией, которая должна состояться после окончания войны. Чехи рассчитывали, что конференция даст им шанс на обретение полной независимости, которую они, по собственному убеждению, вполне заслуживали. Представители чешского народа, как жившие в западных государствах, так и приехавшие в Россию, прилагали максимальные усилия к созданию предварительных условий для образования в будущем своего независимого Чешского королевства. Первые шаги в этом направлении должны были включать формирование ядра будущей чешской армии. В этом вопросе русское Министерство иностранных дел требовало подтверждения правила, согласно которому чехи, записывающиеся в чешские полки, должны были приносить присягу на верность России, тогда как сами они были готовы сражаться только во имя будущего чешского правительства. Не меньше затруднений возникало и в других ведомствах – тех, которые использовали военнопленных чехов на работах внутри страны. Другая сложность состояла в том, что вожди чешского движения считали себя республиканцами, а это вызывало возражения многих русских государственных деятелей, которые опасались, что уступки, сделанные чехам, могут отозваться в среде других славянских народностей. Кроме того, большинство чешских руководителей понимало, что государство с республиканской формой правления рискует стать объектом противоречий других держав. Цена за это может оказаться несколько выше той, которую стоило бы заплатить за обретение свободы управления внутренними делами страны. Новая республика, без сомнения, лишится полноправия в области внешней политики, и уже одно это станет источником серьезных внутренних и внешних трудностей для молодого государства. В любом случае в то время было резонно предположить, что вопросы строительства чешского государства будут решаться на международной конференции без учета пожеланий тех или иных чешских политических партий. Замечу, что в состав русской армии в то время уже входило несколько чешских батальонов, но позднее, под влиянием каких-то сложных политических факторов, они были раскассированы на отдельные роты и распределены по разным армиям и армейским корпусам.

Вполне очевидно, что подобного рода «самоопределение» не могло удовлетворить чешских политических деятелей. В результате разгорались страсти и рождались надежды, но проблема оставалась нерешенной. В Министерстве иностранных дел возбудителем интереса к данному вопросу был некий чех по фамилии Дюрих. Существовало, однако, серьезное подозрение, что им манипулировали австрийские агенты, которые ловко использовали его не столько в качестве провокатора, сколько как человека, способного запутать чешский вопрос и скомпрометировать саму идею. Сам я с Дюрихом не встречался, а потому не мог составить о нем личного впечатления. Однако из всего сказанного другими чехами, которые пользовались доверием как у своего народа, так и у наших союзников, я могу сделать единственный вывод – он не был способен помочь урегулированию вопроса. Одновременно создавалось впечатление, что наше Министерство иностранных дел склонно требовать от чехов проявления русского патриотизма. Я придерживался мнения, что любой человек в первую очередь – сын своего отечества и только потом – сторонник и помощник дружественных государств. Плохой чешский патриот будет никчемным другом и для России. Во всяком случае, я очень надеялся, что вопрос о создании новых чешских военных организаций может быть разрешен благоприятно для чехов и с выгодой для нас.

Для упорядочения вопросов снабжения я пригласил к себе в гостиничный номер трех министров, чья работа теснее всего была связана с поставками всего необходимого для русской армии: министра земледелия Риттиха, путей сообщения – Войновского-Кригера и торговли и промышленности – князя Шаховского. Я остановился тогда в гостинице «Европейская», чтобы находиться под одной крышей с участниками конференции. Наше трехчасовое совещание дало важные результаты – значительно большие, чем можно было ожидать от применявшейся ранее для тех же целей казенной переписки, которая к тому же иногда продолжалась месяцами. Мы решили тогда проблему доставку угля с шахт – до этого рассмотрение данного вопроса тянулось целых полтора года. Князь Шаховской, как раз собиравшийся выехать в Донецкий каменноугольный район, официально пообещал нам действовать там в соответствии с намеченным на этом совещании. Между прочим, эта встреча навела меня на мысль о создании особой должности для направления и координации деятельности министерств и ведомств, занимавшихся снабжением армии. Способный человек, назначенный на этот пост, находясь в непосредственном подчинении у самого императора как Верховного главнокомандующего, должен был бы часть времени проводить в Петрограде, а часть – в Ставке, в тесном контакте с начальником штаба. Для официального назначения на эту должность и для наделения лица, которое ее займет, соответствующими правами и полномочиями, требовалось составить правила и инструкции, которыми это лицо могло бы руководствоваться в работе. Однако труднее всего было найти человека, способного успешно выполнять столь сложные обязанности. По возвращении генерала Алексеева я рассказал ему об этом плане, а в ходе последнего доклада императору изложил свою идею и перед ним. Несмотря на одобрительное отношение к моему предложению как самого царя, так и Алексеева, трудно сказать, могло ли оно быть реализовано. В любом случае русская революция исключила эту возможность, как и многие другие.


Яндекс.Метрика