Генералы Великой войны

Несмотря на то что все еще продолжались бои за редут Гогенцоллерн, официально сражение при Лоосе окончилось 8 октября 1915 года. Вплоть до июля 1916 года, когда 4-я армия вместе с двумя дивизиями 3-й армии перешли в наступление на Сомме, войска Великобритании не проводили крупных наступательных операций. Под этим не подразумевается, что на британском участке фронта воцарилась тишина, армии пребывали в бездействии, а генералы бездельничали. За период с декабря 1915 по июль 1916 года потери БЭС либо в боях местного значения, которые за малым не переходили в полномасштабные сражения, либо в ежедневных перестрелках, характерных для позиционной войны, составили более 125 000 человек.

В течение всего этого времени происходил постоянный рост БЭС. Сюда прибывали дивизии Новой армии, английские подразделения сменяли части французской армии, увеличивая длину британского участка фронта. Новое вооружение, такое как минометы Стокса и ручные пулеметы Льюиса, стало штатным в действующей армии, наконец, на передовую в больших количествах поступили орудия и артиллерийские боеприпасы, и на стол легли новые планы боевых операций. Чтобы справиться с возросшим объемом работ и попытаться исправить ошибки, допущенные фельдмаршалом Френчем в стратегии, тактике и в командовании войсками, был произведен ряд перестановок в составе высшего командования.

Генерал сэр Дуглас Хейг принял командование БЭС 19 декабря 1915 года и приступил к реорганизации подчиненных ему войск. Командование 3-й армией было возложено на генерала сэра Чарлза Монро, но через непродолжительное время этому офицеру было поручено отправиться в командировку с целью установить, насколько целесообразно проведение боевой операции в Дарданеллах, и на какое-то время его пост занял генерал-лейтенант сэр Генри Роулинсон. 22 декабря 1915 года генерал-лейтенант сэр Генри Вильсон, бывший заместитель начальника штаба Верховного командования, принял на себя командование IV корпусом Роулинсона. Генерал-лейтенант сэр Уильям Робертсон, который являлся начальником штаба при фельдмаршале Френче, был повышен в звании до полного генерала и направлен в Лондон на пост начальника Имперского Генерального штаба, где все последующие годы он нес службу как вернейший союзник Хейга.

На пост начальника своего штаба Хейг пригласил генерал-лейтенанта сэра Ланселота Кигелла, который служил в Военном министерстве, занимая пост начальника отдела обороны страны и помощника начальника Имперского Генштаба. Бригадный генерал Джон Чартериз, который начиная с 1914 года служил при Хейге, отвечая за разведывательную работу, был переведен из I корпуса и назначен начальником отдела разведки. Робертсону, Кигеллу и Чартеризу предстояло рука об руку работать с Хейгом в течение двух последующих лет; каждому из них, а в особенности Кигеллу и Чартеризу, придется разделять некоторые из обвинений, которые в более поздние годы посыплются на Хейга за то, как он проводил свои многочисленные сражения.

Уильям («Вулли») Робертсон является примером блестящей карьеры, сделанной в британской армии, человеком, который прошел путь от рядового солдата до главы Имперского Генерального штаба и завершил свою службу в чине фельдмаршала. Подобно Хейгу, он был кавалеристом: в 1877 году, 17 лет от роду, он поступил рядовым в 16-й уланский полк. Робертсон не принадлежал к семье потомственных военных, его мать, сокрушаясь, говорила, что она «предпочла бы видеть своего сына в гробу, нежели в красном мундире». Однако Вулли нравилась армейская служба, и, как это часто бывает в случаях, когда человеку нравится то, что он делает, он стал хорошим солдатом и вскоре получил повышение. В течение года он стал солдатом на должности капрала и, как написано в его мемуарах, «получив это повышение в 1878 году, испытал большую радость, чем сорока годами позже, когда стал баронетом».

По причинам как социального, так и военного плана обычному солдату викторианской армии трудно было продвинуться далеко по служебной лестнице, и, должно быть, Робертсон имел какие-то совершенно исключительные качества. К 1885 году он стал старшиной кавалерийского взвода, а тремя годами позже, получив офицерский чин, Робертсон был назначен в 3-й драгунский гвардейский полк и вместе с этим полком отправился в Индию. Там он служил в штабе на должности офицера разведки и участвовал в боевых действиях на Северо-Западной границе, в том числе в Читральской экспедиции 1895 года, а также в боях, которые вела Малакандская полевая армия. Доблесть и храбрость Робертсона отмечались в официальных донесениях, и вскоре он был награжден орденом «За доблестную службу». Робертсон последовательно поднимался по служебной лестнице; в периоде 1895 по 1897 год он прослушал курс Штабного колледжа, а во время войны в Южной Африке ему довелось служить в качестве офицера разведывательной службы при штабе лорда Робертса. Работа в разведке составляла основу многочисленных обязанностей Робертсона, однако он использовал любую возможность расширить свой кругозор, путешествуя по территориям Британской империи и по Соединенным Штатам. С 1910 по 1912 год Робертсон в чине генерал-майора служил начальником Академии Генерального штаба, а в 1913 году его назначили начальником отдела военной подготовки Военного министерства. В 1914 году Робертсон был направлен во Францию в качестве генерал-квартирмейстера при штабе сэра Джона Френча. Работая на этом посту, Робертсон хорошо справлялся со своими обязанностями; во всяком случае не хуже, чем в те трудные дни это мог бы делать любой другой, способный прорываться сквозь бюрократические заслоны ради того, чтобы солдаты были по крайней мере сыты, одеты, обуты и обеспечены военным снаряжением. В начале 1915 года, уже в чине генерал-лейтенанта, Робертсон сменил Мэррея на посту начальника штаба в ставке Френча. Теперь благодаря Китченеру и Хейгу он оказался в Лондоне на посту начальника Имперского Генерального штаба, и этот пост требовал от него выступать и в роли главного военного советника правительства, и в роли связующего звена между военным министром и командованием действующей армии.

Вулли Робертсон был умным и строгим офицером, способным работать не зная усталости. Мало кто ставил ему в упрек его незнатное происхождение, и общее уважение к нему было всегда глубоким. Однако в его натуре была одна черта, которая не позволяла ему стать совершенно идеальным дополнением к сэру Дугласу Хейгу. Точно так же как и последний, Робертсон мог служить примером краткости и ясности изложения в своих письмах, но когда дело доходило до устного общения, он, подобно Хейгу, был в высшей степени неразговорчивым. Его не особенно интересовали беседы, еще меньше — споры. Его обычной реакцией на любые критические замечания было продолжительное сердитое ворчание или резкая отповедь: «Я слышал иное мнение по этому поводу». В предстоящие трудные годы этому нежеланию или неспособности вести полемику или отстаивать свою точку зрения в устной манере суждено было стать серьезной препоной при встречах с политическим руководством, особенно когда приходилось иметь дело с Дэвидом Ллойд Джорджем, бывшим в ту пору министром вооружений и несомненной восходящей звездой британской политики.

И вновь точно так же, как и Хейг, Робертсон был убежденным «западником», и это тоже привело к скорому возникновению конфликта между ним и Ллойд Джорджем. Если Хейг должен был бороться с немцами и до какой-то степени защищать интересы Великобритании перед французами, Робертсон должен был защищать его тылы в Англии, где политики стали проявлять беспокойство по поводу неудачных боевых операций и больших потерь на Западном фронте. Он и старался делать это изо всех сил и не жалея своих незаурядных способностей. Можно сказать, что если бы не неизменная поддержка Робертсона и его разумные советы, в последующие годы положение Хейга было бы далеко не таким неуязвимым.

Генерал-лейтенант Ланселот Кигелл был офицером с большим опытом работы в штабе. Но, являясь военным, он провел мало времени непосредственно на поле боя, хотя, как и большинству генералов Первой мировой войны, о которых идет речь в данной книге, ему довелось нести службу в вельде в годы англо-бурской войны. В течение двух лет до того как в 1916 году он прибыл во Францию, чтобы занять пост начальника штаба при ставке Хейга, Кигелл в течение двух лет служил в должности начальника Академии Генерального штаба, а непосредственно перед этим он еще четыре года проработал в Военном министерстве в должности начальника отдела штабной работы, сменив на этом посту Дугласа Хейга. В силу этих обстоятельств новый главнокомандующий БЭС получил в свое распоряжение одного из лучше всего подготовленных и наиболее опытных штабных офицеров во всей армии Великобритании, а также человека, располагающего обширными связями. Однако, несмотря на все эти качества, Кигелл был мало популярен в армии. У него не было опыта командования войсками, он не мог похвастаться крепким здоровьем и часто болел. Его имя было мало знакомо командирам боевых подразделений, большинству из которых уже доводилось воевать совместно в разных концах Британской империи. Кигелл также не пользовался симпатией у историков, склонных доказывать, что все генералы Великобритании, а Хейг в особенности, были безграмотными убийцами своих солдат.

Однако настойчивая критика, которая преследовала Кигелла в годы после Первой мировой войны, относилась не к его профессиональным качествам, но к утверждению, что якобы он в 1917 году, после двухмесячного сражения при Пасшендейле, приехал на фронт, увидел условия, в которых воюют солдаты, и, во всяком случае так говорится, разрыдался, восклицая: «Боже правый, неужели это мы послали их воевать здесь?» Тщательное расследование, а также опрос большого количества специалистов по истории Первой мировой войны не позволили найти ни капли истины в этом утверждении, и вряд ли Кигелл когда-либо произносил что-то подобное. Нет сомнения, условия, в которых находились солдаты на передовой, были хорошо известны ему, поскольку он питался за одним столом с генералом Чартеризом, начальником разведки в штабе Хейга, и, конечно же, последний был достаточно осведомлен об этих условиях. Наверное, Кигелл совершал поездки к фронту до линии траншей резерва, по крайней мере время от времени; кроме того, в его распоряжении имелись результаты аэрофотосъемки, оперативные сводки за прошедшие сутки или за период боевых действий, планы артиллерийского обеспечения боевых действий и сводки по их реализации. К нему поступали сводки о потерях, требования по обеспечению дощатыми настилами и болотными сапогами, а также медицинские доклады о количестве больных «траншейной стопой»[37] и многие другие данные. Однако просто невозможно представить себе, что два человека в течение двух месяцев крупномасштабного наступления могут дважды в день встречаться за одним обеденным столом и при этом не касаться обстановки, складывающейся на фронте, и не говорить об особенностях местности, где идут бои.

Бригадный генерал Джон Чартериз тоже не был обойден вниманием критиков. Больше всего он обвинялся в том, что разведданные, которые Хейг получал от него, были либо совершенно неточными, либо искаженными, так чтобы главнокомандующий получал именно ту информацию, какую, по мнению Чартериза, ему и хотелось слышать. Последнее утверждение использовалось даже партией сторонников Хейга в качестве доказательства, что именно Чартериз, а не Хейг нес вину за принятые решения продолжать атаки, которые уже давным-давно захлебнулись. Хотя за суровой внешностью сэра Дугласа Хейга пряталась душа оптимиста, те, кто клеветал на Чартериза, утверждали, что это именно он скрывал истинное положение дел или неприятные данные о действительной обстановке на фронте и что это побуждало его руководителя продолжать атаки, которые, знай он всю правду, были бы остановлены на более раннем этапе.

Заявлялось даже, что якобы Чартериз с целью показать упадочное состояние немецкой армии приказывал, чтобы в лагерях военнопленных, расположенных близко к линии фронта, не содержалось физически развитых, здоровых и крепких немецких солдат и чтобы Хейг мог видеть только слабых, контуженных и деморализованных пленников. Трудно найти какие-либо свидетельства, в особенности в поддержку этого голословного утверждения, а сам Чартериз в своих военных мемуарах, названных им «В Ставке главнокомандующего» (At GHQ) и составленных главным образом на основе его дневников и отрывков из писем к жене, не дает никаких оснований считать, что он когда-либо чувствовал себя обязанным «подслащать пилюлю» в своих ежедневных докладах руководству. Чартериз полагался на взвешенные и объективные донесения, и 28 октября 1916 года он, касаясь состояния немецкой армии, делает следующую запись в своем дневнике:

«Конечно, каждый согласится, что неразумно предаваться излишнему оптимизму, будь то в прессе или на военном совете. Однако, я думаю, существует определенная опасность, что мы можем удариться в другую крайность. Все захваченные нами документы противника, все наши обследования военнопленных и, что более важно, все наши командиры на передовой фактически свидетельствуют об одном и том же, а именно: без всяких сомнений, немец, хотя ему очень далеко до состояния разгромленного и деморализованного противника, уже совершенно другого калибра в сравнении с тем, каким он был в это время год назад».

Это — справедливая, взвешенная и точная оценка состояния немецкой армии после трех с половиной месяцев боевых действий у реки Сомма, записанная спустя десять месяцев после того, как Чартериз занял свой пост в Ставке главнокомандующего. Нет оснований считать, что его донесения Хейгу не являются столь же честными и не менее взвешенными, правда, здесь будет уместно добавить, что оценки силы и боевого духа немецких войск, даваемые Чартеризом, не всегда совпадали с общим мнением даже внутри его собственного отдела, а ряд офицеров из других отделов Ставки и из Военного министерства считали, что подаваемые им сведения или оценки нуждаются в корректировке. Суждения Чартериза могли быть ошибочными, и, возможно, он пытался навести глянец на сведения, собранные им и его штатом. Однако нет ни одного свидетельства, что он когда-либо пытался обмануть своего главнокомандующего.

Планы наступательных действий БЭС на 1916 год разрабатывались при постоянном участии Френча, а инструкции, полученные Хейгом от Китченера при назначении на новую должность, подкрепляли те инструкции, которые были даны фельдмаршалу Френчу в августе 1914 года. Хейгу надлежало «обеспечивать тесное взаимодействие» с французами, но при этом он «не попадал в подчинение», а также: «вы ни в коем случае не поступаете в распоряжение ни одного из генералов союзных войск… в большей степени, чем это необходимо в целях упомянутого выше взаимодействия» (курсив автора). Конечно же, содержание этого последнего положения оставляло широкое поле для возникновения полемики и разногласий между союзниками. На практике Хейг всегда старался действовать в соответствии с желаниями Жоффра и его преемников, если только или до тех пор, пока он не начинал чувствовать, что, поступая таким образом, он ставит свои войска в положение, неприемлемое для них.

Получилось так, что одним из первых шагов Хейга в новой должности должен был стать визит к генералу Жоффру. Встреча командующих произошла 23 декабря 1915 года, и на этой встрече Хейг согласился как можно скорее принять от французов еще один участок фронта и развернуть свои части на двадцать миль (примерно 32 км) по фронту между Третьей армией на Сомме и Первой армией к северу от Вими. В то время этот участок фронта прикрывала французская 10-я армия. Спустя очень короткое время Хейг смог выполнить свое обязательство, поскольку по состоянию на 1 января 1916 года численность БЭС составила примерно 987 000 солдат, собранных в 38 (в том числе 2 канадских) пехотных и 5 кавалерийских дивизий, две из которых прибыли из Индии. Индийской кавалерии суждено было остаться в Европе до самого конца войны, однако свирепые зимы в Северной Европе оказались слишком суровым испытанием для индийской пехоты, и было принято решение отправить ее на другие театры военных действий. Индийский корпус прекратил свое существование 8 декабря 1915 года, и к концу этого месяца части, входившие в его состав, отбыли из Франции в Месопотамию (ныне это часть Ирака), где шли тяжелые бои с турецкой армией.

Общее увеличение боевой мощи БЭС шло гигантскими шагами, и это при том, что из их состава были выведены храбрые гуркхи и прекрасная индийская пехота. И тем не менее для своего полного комплектования подразделения пехоты нуждались еще примерно в 75 000 человек; личный состав многих дивизий не имел достаточной подготовки, или не был приучен к условиям и тяготам позиционной войны, или же не имел на вооружении артиллерии, необходимой для такой войны. Управлявший этими силами штаб Ставки Верховного командования имел в своем составе всего 101 офицера, тогда как численность «Штаба 3-го эшелона», в задачи которого входило решение таких жизненно важных вопросов, как обеспечение связи, снабжение войск, медицинское и ветеринарное обслуживание, а также всегда важная полевая почта, столь необходимая для поддержания на должном уровне боевого духа войска, увеличилась к январю 1916 года с 45 человек в 1914 году до 129 человек. Однако на уровне штабов корпусов и дивизий потребность в хорошо подготовленных и знающих свое дело штабных офицерах оставалась неудовлетворенной.

В этих новых дивизиях многие батальоны были сформированы из солдат «Армии Китченера» — соединений, в составе которых находился миллион или около того добровольцев, вставших под знамена отечества в 1914 году. Среди этих батальонов были и подразделения, набранные из людей, проживавших в одной местности, или, как их стали называть позже, «батальоны земляков» (или «земляческие батальоны»). Им суждено было придать этой войне совершенно особую горечь, и трагедия гибели этих подразделений в огромной степени усиливала горе всей нации и следующие за ним боль и тоску. Большинство батальонов, сформированных для Новой армии, не принадлежало к земляческим, и лишь только определенные полки имели в своем составе подобные подразделения. И тем не менее уникальному принципу, использованному для их построения, выпала роль послужить особой чертой Первой мировой войны.

Следует напомнить, что в 1914 году лорд Китченер дал понять, что у него нет времени, чтобы заниматься уже организованными Территориальными войсками. «По мне предпочтительнее совсем необученные солдаты, чем те, которые обучены поверхностно и не тому, что нужно», — так сказал он Марго Асквит, супруге премьер-министра. Это его суждение было и неверным, и несправедливым — в течение короткого времени батальоны Территориальных войск стали полноценными боевыми частями на фронте, и они оставались таковыми всю войну, а Территориальные войска за этот период сформировали не менее 692 батальонов, как общевойсковых, так и резервных, в сравнении с 557 войсковыми и резервными батальонами Новой армии.

Однако в августе 1914 года Китченер хотел создать Новую армию, набранную из солдат, готовых к долгой и упорной борьбе, которую он — практически единственный из всего высшего командного состава — предвидел. Его знаменитый призыв «Твоя страна нуждается в тебе!» привел к появлению такого потока добровольцев, что они буквально заполонили все армейские призывные пункты. Поэтому 19 августа того года лорд Дерби, председатель Ланкаширской территориальной ассоциации, высказал предложение, чтобы жители Ливерпуля и его органы самоуправления взяли на себя задачу проведения набора на военную службу в районах вдоль реки Мерсей. Эта инициатива оказалась в высшей степени успешной, и пятью днями позже, а именно 24 августа, 11-й вспомогательный батальон Королевского (Ливерпульского) полка был готов приступить к обучению своих солдат. Этот батальон не был земляческим, поскольку, несмотря на то что все подобные подразделения набирались в одной местности, отнюдь не все из них были земляческими. В данном случае в последующие месяцы в Ливерпуле было сформировано четыре земляческих батальона: 17-й, 18-й, 19-й и 20-й батальоны Королевского полка. На следующий день вслед за 11-м Королевским в учебные лагеря последовал 10-й (вспомогательный) батальон полка Королевских фузилеров — еще одно полностью добровольческое подразделение, набранное из мелких служащих лондонского Сити.

Энтузиазм добровольцев на местах подогревался обещанием, что те, кто вместе пришли в армию, будут служить и воевать тоже вместе. Таким образом желание оказаться в одном строю с людьми из своего круга послужило дополнением к тому взрыву патриотизма, который охватил все страну, и национальная трагедия стала набирать обороты. В каждом городе страны, но особенно в промышленных городах и поселках на севере — в Бернли, Шеффилде, Бредфорде, Эккрингтоне, так же как и в Бристоле, Белфасте, Глазго и в Лондоне, — в сотне городов, городков и городишек, больших и маленьких, местное мужское население толпами вступало в армию… и зачастую люди приходили на призывные пункты не по одному, а группами, вместе с друзьями или товарищами по работе.

Футболисты и регбисты прекращали свои игры по графику зимнего сезона и целыми командами шли в местные призывные пункты, чтобы пойти в армию целым отделением или взводом. Рабочие заводов и фабрик сразу всей сменой записывались на воинскую службу, и служащие одновременно оставляли свои конторы, чтобы вместе поступить в армию и отправиться на войну. Так поступили на воинскую службу четыреста штатных сотрудников «Хэрродс», а после того как они приняли решение в полном составе пойти добровольцами в армию, работники поместья Берхэм в графстве Букингем получили от владельца поместья вознаграждение в 10 фунтов каждый. Так формировались взводы, роты и целые батальоны, и независимо от своего воинского звания каждый знал, зачем он пошел в армию, и старался не забывать об этом. Теперь они стали солдатами, но они всегда были и остались «земляками».

Так были сформированы батальон «Приятели из Бредфорда» (Bradford Pals), Батальон трамвайщиков из Глазго или же батальоны «Закадычные друзья из Гримсби» (Grimsby Chums) и «Бристольский Собственный» (Bristol’s Own), в составе которых оказались люди, которые вместе росли, вместе играли, ходили в школу, а на вечеринках танцевали с сестрами своих приятелей. Многие из них приходились друг другу братьями, шуринами и свояками. Другие работали в одних и тех же компаниях или играли в одной команде. Однако самым главным было то, что все они знали друг друга или были призваны из одной общины. Упоминавшийся выше 10-й батальон из полка Королевских фузилеров стал известен под названием «Батальон биржевых маклеров», поскольку его личный состав был набран из служащих лондонского Сити, всего в количестве 1600 человек. Построившись на улице напротив лондонской ратуши, они строем прошли до Тауэра, и там лорд-мэр Лондона привел их к присяге. Таким же образом проводился призыв новобранцев и в других городах страны. При этом формировались такие подразделения, как Батальон торговцев из Гулля (11-й Восточно-Йоркширский полк) или Батальон Северо-восточной железной дороги (17-й Нортумберлендский стрелковый полк) и множество других подразделений, личный состав которых был представлен уроженцами одной местности, патриотические чувства которых подогревала гордость за родные места.

Это был восхитительный всеобщий порыв, и он приносил добрые плоды, поскольку новобранцы стремились овладеть воинской наукой и хорошо, и быстро. Некоторых добровольцев, главным образом тех, кто пришел с заводов, обеспечивавших нужды военного времени, в особенности занятых производством вооружения и боеприпасов, пришлось комиссовать и отправить домой. Однако основная масса продолжила службу и стала хорошими солдатами, и это при том, что на первых порах имела место страшная нехватка вооружения, воинского снаряжения и обмундирования, а также хорошо подготовленных офицеров и опытных унтер-офицеров, которые могли бы обучить новобранцев основным положениям воинской службы и умению обращаться со своим оружием. По любым меркам ответ добровольцев на призыв правительства не может не вызывать восхищения, но, как уже говорилось, в том взрыве патриотических чувств таилось начало великой трагедии.

Правда, сама трагедия произошла гораздо позже, когда эти набранные по территориальному принципу батальоны были брошены в бой. Какими бы тяжелыми ни были эти бои, но в подразделениях, личный состав которых набирался во всех концах страны, потери от участия в боевых действиях теряются в общей массе ее граждан. Когда же в бой посылался земляческий батальон и когда на родину приходили сведения об убитых и раненых, горе, которое при этом испытывала община, все члены которой были тесно связаны между собой, становилось очень заметным. После того как на родине стали известны новости о судьбе, постигшей батальон Эккрингтонского землячества (11-й Ланкаширский полк) и батальон города Шеффилда (12-й Йоркский и Ланкастерский полк), которые 1 июля 1916 года, в первый день сражения на Сомме, попали у Серра под пулеметный огонь, горе пришло на улицы Эккринггона и Шеффилда, где многие семьи потеряли мужей, отцов, братьев или друзей. В те теперь уже далекие дни семьи гораздо в большей степени были связаны между собой и со всей общиной, и горечь утраты распространялась далеко за пределы отдельной семьи.

Такие катастрофические для отдельно взятой местности потери вовсе не были ограничены только Британскими островами. Остров Ньюфаундленд сформировал двухбатальонный полк, и многие из его солдат были родом из Сен-Джона — главного города острова. 1-й батальон нес службу в Галлиполи, а на земле Франции его ввели в бой на Сомме в 9 часов 05 минут 1 июля 1916 года, послав в атаку на немецкие позиции в дефиле «Игрек», что расположено у Ошонвиллер возле Бомон-Амель. Около 800 офицеров и солдат перевалили через холм и спустились по склону к немецкой линии обороны прямо под пулеметный огонь. В течение нескольких минут и на дистанции в считаные метры батальон потерял убитыми и ранеными 710 человек. Жители Ньюфаундленда и по сей день не в силах забыть потери того ужасного дня. Вот так несколько взятых из многих приведенных здесь примеров позволяют видеть, что создание земляческих батальонов проводилось с самыми лучшими намерениями, но в конечном счете оно послужило усугублению и увеличению страданий военного времени. «Стоит отметить, — говорит Питер Симкинс, главный историк Имперского военного музея и признанный специалист по истории земляческих батальонов, — что руководство признало, что данная система оказалась порочной, и в результате в августе-сентябре 1916 года была изменена вся система подготовки, рекрутирования и восполнения понесенных потерь с тем, чтобы в дальнейшем не повторялось ничего подобного» (письмо к автору, 1998 г.).

К концу 1915 года война ширилась и все сильнее разгоралась на других фронтах. 14 октября Болгария объявила войну Сербии и выступила на стороне Германии и Австро-Венгрии. В декабре только что сформированный британский кабинет министров военного времени, проконсультировавшись с французами, принял решение вывести войска из Галлиполи. Дело в том, что военная операция, которая проводилась здесь с целью разрядить обстановку на Западном фронте, обернулась катастрофой. Французы хотели, чтобы части, сражавшиеся в Галлиполи, были направлены в Салоники, и 5 октября объединенный англо-французский экспедиционный корпус прибыл в это место. Однако большая часть солдат Великобритании, включая солдат из Австралийско-новозеландского армейского корпуса (АНЗАК)[38] была отправлена на Западный фронт. За исключением русского фронта, где бои прекратились еще до конца 1917 года, сражения продолжались на всех театрах военных действий до самого конца войны, и наиболее интенсивно они велись в Италии, Палестине, Месопотамии, а также на Балканах. Точно так же до самого конца войны союзный военно-морской флот продолжал морскую блокаду Германии и борьбу с немецкими подводными лодками, а британское политическое руководство не прекращало своих бесчисленных попыток уговорить английских генералов не ограничивать проведение боевых операций одной только Францией. Однако начиная с конца 1915 года Западный фронт рассматривался как главный театр военных действий армии Великобритании. Теперь все усилия были направлены на поиски решений проблем, возникших вместе с позиционной войной, а также на поиски способа прорвать немецкую линию обороны.

Жоффр настаивал на еще одном наступлении на Западном фронте, которое по времени должно было совпасть с ударами по армиям Центральных держав в Италии, Греции и России. На совещании во французской Ставке Главного командования, в Шантильи 29 декабря, Хейг внимательно слушал предложение французского главнокомандующего, согласно которому задача войск, действовавших на Западном фронте, заключалась в массированном наступлении, которое предполагалось провести в середине лета 1916 года армиями как Франции, так и Великобритании на участке фронта, имеющем протяженность около 100 км по обоим берегам реки Соммы. Для большей убедительности это предложение было повторено в письме, направленном к Хейгу на следующий день. Поскольку в его распоряжении теперь оказалось гораздо больше дивизий, то, ознакомившись с этим письмом, последний согласился сменить французские войска на позициях к югу от Ленса, удерживаемые в то время 10-й французской армией.

Жоффр также предложил с самого начала весны проводить беспокоящие атаки на различных участках вдоль линии фронта с целью вымотать части немецкой армии на передовой и вынудить ее нерационально использовать свои резервы. Этот план имел один очевидный недостаток, заключавшийся в том, что подобные атаки будут также «выматывать» и армии союзников, особенно если учесть то обстоятельство, что за 17 месяцев боев, прошедших с августа 1914 года, потери французской армии уже составили 1 932 051 человек. Хотя эта книга касается главным образом действий английских войск на той войне, следует всегда помнить о гораздо больших потерях, которые понесла Франция. Хейг отказался от участия в подобных атаках или от проведения их собственными силами, сказав, что он намерен сберечь солдат и имеющиеся у него ресурсы для совместного массированного наступления, намечаемого на середину лета.

Планируя этот совместный удар, Жоффр хотел, чтобы Хейг присоединился к массированному наступлению, действуя в полосе наступления шириной как минимум 20 км к северу от реки Соммы. В середине февраля оба командующих пришли к соглашению о проведении совместного наступления 1 июля или близко к этой дате. Семью днями позже, 21 февраля 1916 года немецкая армия начала решительное наступление на Верден.[39]

Немцы нанесли удар по Вердену по двум причинам. Во-первых, Верден был тем местом, которое французы были обязаны защищать. Мрачный город-крепость на восточной границе Франции, он устоял перед натиском германских войск в 1870 году, и в этой войне, окруженный сетью своих фортов и фортификационных сооружений, он не сдался и в 1914 году. Подобно Ипру для англичан и бельгийцев, Верден для французов был символом стойкости и сопротивления. Во-вторых, немцы знали, что для защиты Вердена французы бросят в бой каждого солдата, каждую пушку, имеющуюся у них. Поэтому они надеялись, что, защищая Верден, французская армия, используя эту ужасную фразу генерала Фалькенгайна, «сама себя обескровит до смерти» под дулами немецких пушек. Битва за Верден была сражением на истощение, которое велось не для того, чтобы захватить какую-то территорию, а чтобы уничтожить как можно больше солдат противника, и при этом дополнительным преимуществом для немцев было то обстоятельство, что, если они победят, потеря города станет для французов тяжелым моральным ударом.

Осада и оборона Вердена, которая стоила ужасающего количества потерь и французской, и немецкой армиям, не входит в число основных тем, рассматриваемых в данной книге. Однако этому сражению суждено было привести к немедленному и коренному изменению в планах наступления при Сомме. Потому что все больше и больше французских резервов втягивалось в бои при Вердене, включая и те подразделения, которые предназначались для совместного наступления; количество французских войск, выделенных для боевых действий при Сомме, сокращалось, и все это сочеталось с растущими требованиями Жоффра, согласно которым армии Великобритании следовало брать под свою команду еще больше участков фронта, которые до этого оборонялись французскими войсками, а также проводить беспокоящие атаки и отодвигать сроки своего наступления на Сомме. Ко времени начала этого сражения французская доля в общей полосе наступления уменьшилась с 40 до всего 13 км.

Сражение при Вердене оказалось фоном, на котором шла подготовка войск Великобритании к наступлению на Сомме, но параллельное проведением этих приготовлений британские войска вели свои собственные бои. Хотя они и на этот раз не принесли существенных результатов, но целый ряд сражений, некоторые из которых были весьма значительными, прошел в северном секторе английской обороны в районе Ипрского выступа и вдоль линии фронта перед Лоосом. Состав Канадского экспедиционного корпуса был увеличен до трех дивизий, и 1-й дивизией теперь командовал генерал-майор Артур Карри (к этому времени он уже дослужился до этого чина). В начале 1916 года во Францию прибыл АНЗАК, который до этого доблестно воевал в Галлиполи, и его солдаты отдыхали, перед тем как пойти на передовую. Теперь, когда в его распоряжении стало гораздо больше войск, Хейг получал возможность увеличивать сектор фронта, обороняемый армиями БЭС.

4 февраля он поручил генерал-лейтенанту сэру Генри Роулинсону принять командование вновь сформированной 4-й армией и приказал, чтобы тот подключился к командующему 3-й армией генералу сэру Эдмунду Алленби для совместного изучения условий и местности к северу от Соммы, где британское командование должно было наносить свой основной удар, который являлся частью того, что все еще считалось совместным англо-французским наступлением. Теперь Хейг имел под своим командованием войско в полтора миллиона штыков, которые были собраны в сорок три дивизии, объединенные в двенадцать корпусов четырех армий. 1-й армией командовал Монро, 2-й — Плюмер, 3-й — Алленби и 4-й — Роулинсон. В мае 1916 года была сформирована резервная (позднее ставшая 5-й) армия под командованием генерал-лейтенанта сэра Губерта Гофа.

Поскольку на него была возложена масса обязанностей, даже при подготовке общего наступления Хейг не мог лично разрабатывать подробные планы развертывания армий, находящихся в его подчинении. В британской армии (равно как во французской и германской) было принято поручать эту задачу командующим конкретных армий, то есть тем военачальникам, которые будут командовать войсками, производящими атаку. Для этого последние получали сведения о стратегической цели предстоящего наступления, а также сведения об условиях его проведения, такие как данные о количестве приданного резерва и поддерживающей артиллерии. Получив эти данные, командармы проводили разведку на местности в районе наступления и разрабатывали свои планы действий, которые они затем представляли главнокомандующему для рассмотрения, внесения необходимых поправок и последующего утверждения.

Процедура утверждения будет сопровождаться множеством дискуссий и даже споров, в случае каких-то сомнений, как правило, но ни в коем случае не неизбежно, в конце концов превалирующей будет скорее точка зрения не главнокомандующего, а командующего армией. Это вполне обоснованно, поскольку именно последнему предстоит вести сражение, ему лучше знать и местность, где будет идти бой, а также части, которым предстоит выполнять боевую задачу, и он имеет гораздо лучшее представление о своих реальных возможностях. Как только план боевых действий конкретной армии будет утвержден, аналогичная процедура обсуждения и утверждения будет повторяться по нисходящей — у командования корпусами, дивизиями, бригадами, батальонами и даже у командиров рот и взводов.

Алленби и Роулинсон начали выполнение поставленной перед ними задачи с изучения местности, и Роулинсону понравилось то, что он увидел: «При наличии у нас достаточного количества артиллерии, это — местность, прекрасно подходящая для проведения наступления, поскольку здесь отличная видимость на большом расстоянии, и, имея много пушек и боеприпасов к ним, мы должны получить возможность избежать тех больших потерь, которые несла пехота во время предыдущих боев» (Архив Роулинсона, Национальный музей армии, Лондон).

Такая оценка местности довольно интересна. Местность вокруг Соммы представляет собой пологие низины, перемежающиеся с всхолмленными нивами; здесь много «мертвых зон»,[40] лесов и рощ, и с северо-восточного направления ее прорезает глубокая пойма реки Анкр. В силу этих обстоятельств пехота получала здесь гораздо больше возможностей для скрытного передвижения, чем где-либо еще за все время боев 1915 года. Но одобрение, высказанное Роулинсоном по поводу местности, выбранной для проведения наступления, было действительным при соблюдении не одного, а двух условий, и оба они относились к наличию пушек и боеприпасов к ним. Командующему 4-й армией хватило и одного взгляда на местность, чтобы понять, что наступление его армии окажется успешным или неудачным в зависимости от плотности огня артиллерии, поддерживающей его. Другими словами, пушки будут залогом победы на Сомме.

По данным официальных источников, наступление, которое в военной истории Великобритании стало известно как сражение при Сомме, включало в себя двенадцать отдельных боевых эпизодов, ни один из которых не проходил по обе стороны Соммы. Бои шли departement — на удалении от Соммы и почти строго к северу от нее. Некоторые из них состоялись на возвышенной местности по обе стороны от реки Анкр, притока Соммы, на берегах которого стоит город Альбер и который впадает в Сомму возле Амьена. Из Альбера, непосредственно перед которым в 1916 году находилась передовая британских войск, выходила дорога; она повторяла маршрут шедшей на северо-восток дороги времен Римской империи, проходя почти прямо, как стрела, через пологие низины к Бапуму, а затем в 3,2 км от Альбера поднималась вверх, с тем чтобы пересечь возвышенный участок местности, известный как хребет Позьере. Эта дорога должна была определять направление британского наступления, или, говоря языком военных, служить «стержнем атаки», и в большей своей части бои, как 1 июля, так и в последующие дни, велись ради захвата деревень или немецких позиций по обеим сторонам долины реки Анкр, а также на хребте Позьере. Перед началом сражения при Сомме это был «тихий» участок фронта, поскольку в перерывах между боями и французские, и немецкие войска действовали по принципу «живи и дай жить другим».

Однако этого нельзя было сказать про англичан. Когда осенью 1915 года 3-я армия сменила французские войска на участке фронта у Соммы, английские пехота и артиллерия стали возмущать спокойствие, установившееся здесь: их разведывательные дозоры стали захватывать участки нейтральной полосы, англичане делали налеты на траншеи немецких войск и подвергали их позиции артиллерийскому обстрелу. В результате подобных действий немцы всю зиму укрепляли свои рубежи обороны, увеличивали глубину проволочных заграждений и выкапывали в известняке глубокие и хорошо оборудованные укрытия для своих солдат.

Немецкая линия обороны проходила по рубежам прямо на север от реки Сомма у деревни Марикур, затем она шла на запад до деревни Фрикур и далее к западу от хребта Позьере. После этого она поворачивала на север к деревне Гоммеркур, пересекая долину Анкра немного ниже деревни Типваль. Позиции немецких войск располагались на возвышенных участках местности, и это при том, что многие из них находились на обратных склонах холмов, скрытые от глаз наблюдателей и недоступные для артиллерийского огня прямой наводкой. Немцы также создали вторую линию обороны, которая охватывала хребет Позьере, и в 6,5 км от второй они наметили третью линию обороны, которая возле деревни Ле-Сар пересекала дорогу Альбер — Бапум.

Сражение при Сомме будет представлять собой ряд попыток прорвать эти линии обороны, и как Алленби, так и Роулинсону тотчас же стало ясно, что эта задача будет совсем не простой. Немцы обладали главным преимуществом расположения позиций на возвышенностях, благодаря чему им было удобно наблюдать за позициями английских войск. К началу лета 1916 года систему обороны на участке фронта у Соммы они превратили в одну из самых лучших оборонительных позиций на всем Западном фронте. Из своего редута Швабен, расположенного у деревни Типваль, немецкие солдаты могли просматривать всю низменность на западном берегу Анкра и прямо наблюдать за тем, что происходит в британских траншеях. Когда 3-я армия сместилась к северу, чтобы сменить на там 10-ю французскую армию, ее позиции заняла 4-я армия Роулинсона, и поскольку основной удар в данном наступлении будет наносить эта армия, с этого времени ее командарм тоже попадает в ряды великих генералов Первой мировой войны.

Генри Роулинсон был выпускником Итонского колледжа и пехотным офицером, в отличие от Хейга и Френча. Свое офицерское звание он получил при назначении в Королевский Его Величества стрелковый корпус (60-й стрелковый полк), но после 8 лет службы в этом полку в 1892 году его перевели в Колдстримский гвардейский полк. Роулинсон родился в 1864 году, и когда началась Первая мировая война, ему было всего 50 лет, к этому времени он уже сумел накопить большой военный опыт на службе в Индии, Бирме, Египте и в Южной Африке. В 1889 году Роулинсон женился, и, решив продолжить службу в армии, он прослушал курс Академии Генерального штаба. Здесь его способности привлекли внимание великого Дж. Ф. Р. Гендерсона, и здесь же было положено начало долгой и крепкой дружбе с Генри Вильсоном. В период с 1895 по 1896 год Роулинсон в чине бригад-майора, или начальника штаба бригады, служил в штате Олдершотского военного округа, а затем, в надежде на то, что климат тех мест укрепит здоровье его жены, он добился назначения в Каир. Таким образом, когда Китченер начал свою кампанию против махдистов в Омдурмане, Роулинсон оказался под командой последнего, и в его обязанности входили сбор и доставка подкреплений.

Во время англо-бурской войны Роулинсон оказался в составе тех английских войск, которые были взяты в блокаду в городе Ледисмит, и это по его инициативе в осажденный город было доставлено несколько артиллерийских орудий, прежде чем осаждающие замкнули кольцо блокады. Помогая артиллеристам, Роулинсон не покидал город вплоть до прорыва блокады в марте 1900 года. После этого Роулинсон был принят в штаб лорда Робертса — нового главнокомандующего, которым он восхищался. Между ними сложились хорошие отношения, и Роулинсон был приглашен обедать за одним столом с лордом Робертсом и жить в доме фельдмаршала, где спустя немного времени к нему присоединился его друг Генри Вильсон.

В 1900 году, полагая, что так или иначе, но война подошла к концу, Робертсон возвратился в Англию, взяв с собой Роулинсона. Однако, когда в колониях Мыса Доброй Надежды и в Натале вспыхнула партизанская война, Роулинсон вернулся назад под команду Китченера (который сменил Робертса на посту главнокомандующего) в качестве строевого командира. Здесь он принимал активное участие в боевых действиях, и в одной из скоротечных схваток под ним была застрелена лошадь. В Южной Африке Роулинсон заслужил прочную репутацию опытного боевого командира и вернулся в Англию с рядом соображений об армии и о методах ее подготовки к боевым действиям. Он был убежден, что время arme blanche (кавалерийской атаки), время кавалеристов, вооруженных саблей и пикой, прошло. «Пехота остается единственным родом войск, способным решить исход сражения, — писал он, — и поскольку возросли действительность огня и дальнобойность современного оружия, кавалерия должна быть обучена вести бой в пеших порядках». Подобные суждения Роулинсона никак не могли вызвать симпатии у сэра Джона Френча, и последний стал одним из его самых злейших врагов.

Вернувшись в Англию, Роулинсон был принят на службу в Военное министерство в качестве исполняющего обязанности генерал-адъютанта — старшего штабного офицера в чине бригадного генерала во вновь созданном отделе военного образования. После этого он, как и его немного более старший по возрасту современник Уильям Робертсон, прослужил три года в должности начальника Академии Генерального штаба в Кемберли. Вслед за тем Роулинсон был назначен командовать 2-й пехотной бригадой, а потом, уже в чине генерал-майора, — 3-й пехотной дивизией в Южном военном округе. Но несмотря на свое продвижение по служебной лестнице, Роулинсон не посвящал себя только военной службе. Известны случаи, когда он подумывал о том, чтобы оставить военную службу ради более прибыльной службы в лондонском Сити, но армия посылала его в разные концы света, и, подобно Хейгу, за ним укрепилась репутация думающего солдата. Роулинсон, или Роули, как звали его друзья и близкие, показал, что он способен усвоить уроки Гражданской войны в Америке или еще более актуальные уроки русско-японской войны, в которой пулеметы японцев, их крупнокалиберная артиллерия и полевые укрепления с большим эффектом использовались в боях с русской пехотой.

В августе 1914 года генерал-майор Роулинсон получал половинное жалованье, поскольку он только что оставил пост командира 3-й пехотной дивизии. Ему был предложен важный пост руководителя отдела учетно-призывной работы, и на этом посту он снова получал возможность работать вместе с Китченером. Однако служба в новом назначении оказалась недолгой, поскольку Роулинсон был послан во Францию, чтобы принять командование 4-й дивизией, и он прибыл туда немногим позже, чем нужно, чтобы принять участие в сражении при Эне. Затем его вновь отозвали в Англию, где ему было поручено принять командование 7-й пехотной и 3-й кавалерийской дивизиями и отправиться в Бельгию, чтобы оказать помощь бельгийской армии, запертой в Антверпене. Благодаря этому Роулинсон избежал необходимости исполнять почти невыполнимый приказ, гласивший: поскольку возглавляемые им части становятся теперь IV корпусом БЭС, ему надлежит ко времени начала Первого сражения под Ипром прийти на соединение с армией Френча. Роулинсон участвовал в Первом Ипрском сражении, и он там хорошо справлялся со своими задачами. Однако из записей в его дневнике видно, что он постоянно ссорился с Френчем. Нет никакого сомнения, что конфликт с Френчем мог возникнуть у любого офицера, причем без особых усилий со стороны последнего, но в данном случае фельдмаршал и без того терпеть не мог Роулинсона, и он искал любой повод, чтобы придраться к действиям последнего.

Будет справедливо сказать, что Генри Роулинсон являлся человеком со сложившимися взглядами, и в его характере присутствовали и стремление быть независимым в своих решениях и действиях, и способность постоять за себя, и дар, присущий всем питомцам Итона и заключающийся в умении легко найти общий язык с людьми всех слоев общества. К 1916 году он был опытным боевым генералом, который служил и воевал в качестве и дивизионного, и корпусного командира и который на любом посту хорошо справлялся со своими обязанностями, хотя его действия во Франции и не свободны от критики. Мнения Роулинсона и Хейга (который, поскольку IV корпус входил в состав 1-й армии Хейга, являлся его непосредственным начальником) часто не совпадали. Дело в том, что Хейг придавал большое значение личной преданности, и поэтому он не до конца доверял Роулинсону, человеку, в обычае которого было спорить со своим начальством и поступать по-своему.

Роулинсон также поддерживал тесную дружбу с Генри Вильсоном, этим интриганом из интриганов. И хотя данное обстоятельство усиливало недоверие Хейга к Роулинсону, нельзя сказать, что раздоры, которые сеял Вильсон, когда-либо оказывали большое влияние на Роулинсона. Последний обладал чувством юмора, а шутки Вильсона были очень забавны. Но, получая удовольствие от его шуток, Роулинсон был слишком умен, чтобы воспринимать всерьез соображения, высказываемые этим ирландцем, или принимать участие в его интригах. Однако он и сам мог быть и хитрым, и коварным и не стеснялся переложить на подчиненных вину за свои ошибки.

В марте 1915 года генерал-лейтенант сэр Генри Роулинсон был близок к тому, что его отстранят от командования IV корпусом 1-й армии Хейга в связи с делом генерал-майора Дейвиса, который командовал 8-й дивизией и был несправедливо обвинен Роулинсоном в том, что во время сражения при Неф-Шапелль он якобы промедлил с атакой. Дэйвис подал рапорт Хейгу, все дело было пересмотрено, и Дэйвис оказался реабилитированным, а Роулинсону пришлось признать, что ошибка была допущена по его вине. После этого фельдмаршал Френч решил освободить командующего IV корпусом от занимаемой должности, но решение вопроса находилось в пределах полномочий руководства 1-й армии, и Роулинсон записал в своем дневнике: «Я знал, что Д. Х. (имеется в виду Дуглас Хейг) отнесется ко мне по справедливости, и он так и поступил». Однако при этом Роулинсон получил недвусмысленное предупреждение, переданное ему от фельдмаршала Френча и требующее не допускать повторения подобных вещей, иначе «в следующий раз он лишится своего корпуса». Правда заключается в том, что Хейг, с подозрением относившийся к дружбе Роулинсона и Вильсона, отдавал должное способностям подчиненного ему генерала и ценил его опыт. Вот почему Роулинсону были доверены и командование 4-й армией, и нанесение главного удара в «Большом прорыве» 1916 года — в будущем англо-французском наступлении на Сомме.

Целью этого наступления являлось создать прорыв в немецкой линии обороны и через образовавшуюся брешь выйти на равнины вокруг Бапума, а затем, обойдя оборону немецких войск, ударить по ней с тыла. Прорыв обороны поручалось осуществить 4-й армии Роулинсона; затем в созданную брешь должна была, сея смерть, ворваться кавалерия резервной армии Гофа, позиции которой располагались непосредственно за боевыми порядками 4-й армии, и после чего ожидалось, что маневренная война вновь вернется на Западный фронт.

Вся линия фронта представляла собой одну большую крепость, но ее стены имели одинаковую прочность далеко не на всем протяжении. Однако немецкие позиции на Сомме, где были выкопаны глубокие укрытия в меловых отложениях, где система обороны предусматривала наличие трех линий обороны, где господствующие над равниной высоты хребта Позьере обеспечивали противнику хорошие условия для ведения наблюдения и где многорядные заграждения из колючей проволоки в сочетании с большим количеством пулеметов и артиллерии обеспечивали надежную защиту, конечно же, были практически неприступными, в особенности при условии огневой поддержки со стороны укреплений, расположенных в деревнях Ля-Буассель, Овиллер, Фрикур, Мамез, Типваль и других, каждая из которых представляла собой бастион немецкой линии обороны.

Дивизии и полки, оборонявшие позиции на Сомме, принадлежали немецкой 2-й армии, которой командовал генерал Фриц фон Белов и которая входила в группу армий кронпринца Рупрехта Баварского. 2-я армия не имела резервов — их оттянули на себя Верден и Восточный фронт. Однако, как только подготовка англо-французских войск к наступлению стала более очевидной, 2-я армия была усилена подразделениями артиллерии, некоторые из которых были обнаружены только 1 июля, когда они открыли огонь.

Учитывая все эти обстоятельства, остается только удивляться, почему именно Сомма была выбрана в качестве района, пригодного для проведения наступления. Однако это решение было продиктовано двумя основными соображениями. Если бы это зависело только от него, Хейг повел бы наступление под Обером или на Ипрском выступе. Но наступательные действия на Сомме планировались как совместные действия, и французы настаивали на том, чтобы они проводились здесь, по той простой причине, что, поскольку на это место приходился стык английского и французского рубежей обороны, англичане были обязаны принимать участие и вести свои действия в соответствии с желаниями французской стороны. Река Сомма должна была бы стать естественной разделительной линией между двумя союзными армиями, однако Жоффр настаивал на том, чтобы как минимум один из корпусов 6-й французской армии был развернут на северном берегу реки якобы для защиты французского левого фланга. На самом же деле его задачей было следить, если не сказать препятствовать любой попытке британских войск изменять темп атаки или направление удара. Вторым доводом в пользу этого решения явилось то, что прорыв обороны на Сомме давал союзникам стратегическое преимущество, заключавшееся в том, что в случае успеха будет вбит клин между немецкими армиями, благодаря чему они будут вынуждены отступать.

После того как Роулинсон и Алленби провели рекогносцировку на местности, Хейгу и Роулинсону предстояло согласовать вопрос первостепенной важности в части определения полосы наступления и глубины боевой задачи английских войск. Здесь между ними возникли первые разногласия. Дело в том, что Хейг высказывался за то, чтобы в результате первого же боя были обеспечены стремительный прорыв сквозь три основные линии немецкой обороны и выход в незащищенные тылы. Что же касается Роулинсона, то он считал, что все, что может быть достигнуто в первой атаке, это захват первой линии немецкой обороны.

Во времена Первой мировой войны вопрос о тактике наступления служил поводом для больших споров. Какую цель лучше было преследовать генералу: стоило ли прорывать оборону противника на всю ее глубину с последующим выходом в его незащищенные тылы, с развертыванием кавалерии, с охватом обороняющихся и с возвратом к маневренной войне? А может быть, следовало избрать более осторожную, но и более результативную тактику «наскока и захвата», заключающуюся в захвате какой-то части линии обороны противника, отражении последующих контратак, закреплении на отвоеванных позициях с подводом артиллерии, обеспечивающей огневую поддержку, и в последующем развитии наступления? При определении характера наступательных действий на Сомме Хейг настаивал на прорыве обороны противника на всю ее глубину, а Роулинсон выступал за атаки по тактике «наскока и захвата», или за ряд последовательных атак, начинающихся от немецкой передовой. В чем были согласны оба генерала, так это в том, что, учитывая постоянные проблемы со связью и требования оперативной задачи по немедленному вводу в бой резерва, атака должна быть до предела согласованной, боем, где тщательно скоординированному и рассчитанному по времени плану подчинено все до мельчайших деталей: и действия артиллерии, и время подрыва мин, и время выдвижения пехоты.

И тот и другой генералы придерживались разных точек зрения на то, как следует проводить наступление, и нельзя сказать, что кто-то из них был всецело неправ. Хейг, как это и полагается главнокомандующему, обязан был рассматривать возникшее разногласие в более широком плане, чем генерал Роулинсон, командующий 4-й армией. Если целью последнего была победа в сражении, то Хейг точно так же имел целью добиться победы во всей войне… и тогда сколько же атак, построенных по принципу наскока и захвата, потребовалось бы для того, чтобы довести войска БЭС от берегов Соммы к берегам Рейна?

Здесь также имеет значение опыт боевых действий, полученный ими в 1915 году. Хейгу уже приходилось видеть, как захлебывались атака за атакой, как бесцельно терялись тысячи жизней, и все из-за того, что эти атаки не получали должного подкрепления или же распадались, достигнув успеха на первом этапе. На этот раз, имея в своем распоряжении большие силы и соответствующее количество орудий, а также боеприпасы к ним, он намеревался совершить настоящий прорыв в тылы противника, не давая немцам возможности подвести резервы и заделать брешь. Роулинсон имел почти такой же опыт, но его точка зрения была иной. Он просто не мог поверить, что можно продвинуться на несколько миль вперед, преодолев при этом три линии немецкой обороны; ничего подобного не происходило за весь предыдущий период войны, и он не верил, что что-либо подобное может быть осуществлено теперь. Поэтому ему хотелось действовать методом наскока и захвата, хотелось прогрызать себе дорогу сквозь линии немецкой обороны. Поскольку Хейгу никогда не удавались его прорывы в глубину обороны противника, а 4,5 месяца боев методом наскока и захвата тоже не помогли Роулинсону пробиться сквозь немецкую оборону, то оба оказались неправы в своих практических действиях, но в принципе каждый из них мог оказаться правым. Когда сражение окончено, каждый знает, какие решения следовало принять генералу, все дело в том, что настоящим генералам приходится принимать решения перед боем.

Роулинсон отдавал себе отчет, что сил его 4-й армии и приданных ей соединений 3-й армии достаточно, чтобы вести наступательные бои на фронте шириной около 18 км. Это позволит ему атаковать в полосе наступления, начинающейся на стыке с французской армией у деревни Марикур и продолжающейся в северном направлении до деревни Гоммеркур. Что же касается прорыва сквозь линию немецкой обороны, то в то время как имеющаяся у него артиллерия обеспечивала прикрытие наступающим войскам на глубину до 4500 м, Роулинсон не верил, что формирования Новой армии и Территориальных войск, из которых была составлена 4-я армия, смогут продвинуться на такое расстояние и не отклониться при этом от направления атаки. Поэтому он остановил свой выбор на средней глубине боевой задачи, равной 1800 м, при которой его армия должна будет пройти сквозь первую линию немецкой обороны и выйти на вершину широкого хребта Позьере. Глубина боевой задачи не была постоянной, и она менялась от одного участка полосы наступления к другому. Это объясняется тем, ширина нейтральной полосы была тоже непостоянной, и она колебалась от 180 до 1600 м. Однако если к концу первого дня сражения его армия сможет закрепиться на вершине хребта Позьере, Роулинсон будет очень доволен.

Существовали и другие разногласия между двумя военачальниками. Хейг по-прежнему отдавал предпочтение фактору внезапности и настаивал на проведении короткой, но подавляющей артиллерийской подготовки перед самой атакой. Роулинсон, наоборот, в первую очередь заботился о как можно более полном разрушении проволочных заграждений немецкой обороны и настаивал на предварительном артиллерийском обстреле позиций противника в течение как минимум семи дней, сторонником подобной тактики являлся и Фош. В своем докладе, составленном им после рекогносцировки на местности, Роулинсон отмечал, если артиллеристы справятся со своей задачей и уничтожат немецкие проволочные заграждения, все остальное будет несложным делом. Вот так подобные роковые «если» стали накапливаться еще на этапе планирования операции. Хейг хотел, чтобы наступление было начато на рассвете, в то время как Роулинсон и французское командование считали, что заключительный этап артиллерийской подготовки должен проводиться при ярком свете дня. Хейг хотел сосредоточения войск для нанесения концентрических ударов на определенных участках немецкой линии обороны, а Роулинсон считал необходимым проводить атаку одновременно вдоль всей полосы наступления.

Командующий 4-й армии был непреклонен в своем убеждении, что его пехота не должна продвигаться за пределы зоны огня поддерживающей ее артиллерии. Когда пушки будут выведены на новые позиции и наведены на новые цели, когда они своим огнем снимут следующую линию проволочных заграждений, вот тогда он будет готов отдать приказ пехоте продолжить наступление. Хейг, напротив, стремился воспользоваться любым замешательством в стане противника, использовать любую возможность, возникшую на начальном этапе наступления, для того чтобы продвинуться еще вперед, захватить более удобные позиции. Эти споры не были рождены эгоистической борьбой мнений; просто оба генерала старались найти наилучший вариант проведения атаки, которая, как они это хорошо знали, будет исключительно трудной, каким бы хорошим ни был план, составленный ими.

12 апреля, после очередного обсуждения этого вопроса с Роулинсоном, Хейг сформулировал свое решение в виде официального инструктивного письма. Наступление 4-й армии будет составной частью общего наступления, проводимого в тесном взаимодействии с французскими войсками; полоса наступления армии будет лежать от разграничительной линии у Марикур до окрестностей Хебютерна; задачей армии на первом этапе наступления будет создание прочного оборонительного рубежа на фланге вдоль отрога хребта Позьере, тянущегося в юго-восточном направлении от Серра до Миромона, а также на самой вершине этого хребта, который тянется на юг до деревни Фрикур, проходя через Бомон-Амель, Типваль, Овтиллер, Ля-Буссель… Короче говоря, требовалось наступать на восток и овладеть немецкой линией фронта. Поскольку у Фрикура эта линия поворачивала на восток, то в силу этого обстоятельства, «одновременно с этими действиями должна быть проведена атака на траншеи противника к востоку от Фрикура в полосе наступления вплоть до разграничительной линии на стыке с французскими войсками у Марикура». Направление атаки на данном рубеже будет северным. Хейг подчеркивал, что при проведении этой атаки на участке фронта южного фланга армии Роулинсона главными объектами, которые будет нужно захватить как можно скорее, будут деревня Монтобан и позиции вдоль хребта, которые проходят от этой деревни до деревни Мамез, поскольку «на втором этапе операции обладание этими позициями будет играть немаловажное тактическое значение». Директива Хейга продолжала:

«После того будет взята местность, упомянутая выше, ваши дальнейшие усилия должны быть направлены на то, чтобы с помощью ударов с запада и с юга овладеть хребтом Жинши — Базентэн — Ле-Гран и затем продвигаться вдоль этого хребта в направлении Комбле, с тем чтобы во взаимодействии с французской армией на вашем правом фланге осуществить форсирование реки Соммы».

Для выполнения этой части боевой задачи требовалось прорвать вторую линию немецкой обороны, которая проходила перед хребтом Базентэн — Ле-Гран, тогда как их третья линия обороны практически проходила через Комбле. В директиве не говорится, должны ли эти два этапа наступления осуществляться как одна атака или же как две, но документ оставляет впечатление, что Хейг, настаивая на незамедлительном прорыве второй линии обороны противника, был готов к тому, что он будет осуществлен при следующей атаке, разумеется при условии, что эта атака будет проведена без ненужных проволочек. Далее в директиве говорилось:

«Боевые действия, которые должны последовать за операциями, описанными здесь, будут зависеть от величины успеха, достигнутого в этих операциях, и от обстоятельств, которые нельзя предугадать на данном этапе…, однако их целью по-прежнему будет, во-первых, не дать противнику восстановить целостность своей линии обороны и, во-вторых, в полной мере использовать все возможности, способствующие уничтожению его войск в зоне непосредственного соприкосновения. Однако все это должно сопровождаться должным вниманием к требованию оказывать помощь французской армии».

На этом этапе было бы весьма полезно потратить десять минут на знакомство с картой, помещенной в настоящей книге. Если называть вещи своими именами, то предложение Хейга провести наступление на фронте шириной около 22,5 км и на среднюю глубину примерно 2,5 км, было весьма амбициозным. Как уже было сказано, в силу особенностей того или иного участка местности расстояние между передовыми британских и немецких войск было непостоянным; в силу той же причины было непостоянным расстояние между первой и второй, равно как между второй и третьей линиями немецкой обороны. По этой причине действительная глубина боевой задачи менялась от немногим более 1,5 км у деревни Типваль до значительно больше 3 км на правом фланге британских войск и еще большего расстояния на самом конце их левого фланга. Так выглядело то, что надлежало сделать, проблема заключалась в том, как это сделать.

Как это излагалось в директиве Хейга, основной удар должна была наносить 4-я армия; при этом перед двумя дивизиями 3-й армии Алленби, которые располагались на северном фланге, была поставлена задача атаковать и устранить Гоммекурский выступ, который вдавался в английскую линию обороны к северу от Серра. Для выполнения поставленной задачи в распоряжении Роулинсона было пять корпусов. На севере, на стыке с 3-й армией, был расположен VIII корпус, а за ним, в направлении на юг и восток, были развернуты X, III и XV корпуса, каждый из которых должен был наступать на восток, и, наконец, XIII корпус, который с исходных рубежей в Марикуре, там, где английский правый фланг имеет стык с французским XX корпусом, будет наносить удар в северном направлении.

Как на этом и настаивал Роулинсон, наступлению пехоты будет предшествовать семидневный артиллерийский обстрел. Это будет сделано для того, чтобы, во-первых, уничтожить проволочные заграждения противника, во-вторых, разрушить немецкую систему траншей, в-третьих, лишить пищи и боеприпасов солдат, находящихся в тех траншеях, и, в-четвертых, чтобы деморализовать их. Поскольку результативность предварительного артиллерийского обстрела является решающим фактором, который определяет успех наступательных действий пехоты, сейчас было бы неплохо провести анализ этой составляющей наступления и рассмотреть, как решается каждая из задач, поставленных перед нею.

Артиллерийский обстрел, целью которого является разрушение системы проволочных заграждений, по-прежнему поручался 18-фунтовым полевым орудиям, стрелявшим шрапнелью. В данном случае, как и в других сражениях той войны, колючая проволока оказывалась либо не полностью снятой, либо не снятой совсем. Как и во всем, у этого правила имелись исключения, но в общем и целом результат был таким. Массированный артиллерийский обстрел, когда в дело вступают орудия более крупного калибра, эффективно разрушает или расстраивает системы окопов и траншей на передовой, а также уничтожает ходы сообщения. Однако, чего всегда и опасался Роулинсон, огонь этих пушек оказывался не столь губительным для второй линии обороны, а немецкие солдаты, укрывшиеся в своих глубоких блиндажах, отрытых в траншеях на передовой и в опорных траншеях, хотя и чувствовали себя далеко не лучшим образом, но не несли особых потерь. Конечно, из-за обстрела к ним не поступали питьевая вода и питание, и никакое подкрепление не могло попасть в окопы на передовой, но их оружие, в особенности пулеметы и необходимое количество боеприпасов к ним, были надежно укрыты глубоко под землей. И наконец, хотя есть много свидетельств того, как постоянный обстрел доводил немецких солдат до безумия, тем не менее после обстрела всегда было достаточно бойцов, способных и готовых воевать. Выбравшись из укрытий, они по разрушенным траншеям бросались к своим огневым точкам, чтобы в нужный момент открыть огонь по наступающей английской пехоте.

Непреложным фактом остается и то, что эффект артиллерийского обстрела в значительной степени снижался из-за некачественных снарядов, из-за слишком большой полосы наступления, а также из-за необходимости вести огонь по двум немецким оборонительным позициям. Проще говоря, в силу первой причины не взорвалось большое количество снарядов, выпущенных во время артподготовки перед 1 июля. Доказательством этому служит то, что и сегодня, спустя 80 лет после окончания Первой мировой войны, на полях былых сражений при Сомме ежегодно собирают около 30 тонн неразорвавшихся артиллерийских боеприпасов. Об этом свидетельствует и то, что любой приехавший сюда человек все еще может увидеть груды заржавевших снарядов, лежащих вдоль дорог и ждущих, когда специальные команды минеров вывезут их отсюда. К середине 1916 года британская армия во Франции получала артиллерийские боеприпасы в достаточном и постоянно возрастающем количестве, но качество снарядов было невысоким. Когда в середине 1917 года Уинстон Черчилль получил пост министра вооружений, он был вынужден сделать такой прогноз: «В первый год вы не получаете ничего, на второй чуть-чуть больше, а на третий год вы получите столько, сколько вам нужно». Говоря о качестве снарядов, сказанное было бы совершенно справедливо и годом раньше. Но, к несчастью, в 1916 году погоня за государственным заказом на поставку вооружения и стремление наладить бесперебойное обеспечение фронта снарядами привело к сильнейшему снижению контроля за качеством, и не в последнюю очередь при производстве взрывателей. В результате этого в дни перед началом наступления можно было видеть, как все возрастающее количество неразорвавшихся снарядов, многие из которых были американского производства, мусором ложилось на склоны по берегам Анкра.

Вторая проблема была обусловлена самим планом наступления, и ее породила необходимость проводить атаку на фронте большой ширины, избегая тем самым образования узких выступов. Роберт Прайер и Тревор Вильсон в их книге «Командование на Западном фронте» (Robert Prior, Trevor Wilson «Command on the Western Front»), в этом их великолепном анализе сражения при Сомме, проведенного Роулинсоном, отмечают, что хотя в его распоряжении было большое количество пушек — более 1000 полевых пушек и 400 крупнокалиберных пушек и гаубиц, вдвое больше, чем имелось артиллерии во время сражения при Лоосе, — им пришлось работать по гораздо большему количеству целей и вести огонь по линии траншей гораздо большей длины, а точнее, по линиям траншей гораздо большей длины. Позиции немецких войск подвергали обстрелу 1010 полевых орудий, 808 из которых были 18-фунтовыми пушками для уничтожения проволочных заграждений, а 182 орудия являлись тяжелыми орудиями калибра 4,7 дюйма и шестьдесят фунтов, а также 345 тяжелых гаубиц калибра 6 дюймов и выше. Сто таких тяжелых гаубиц принадлежали французской армии, они располагались у деревни Маркур правее английских позиций, но были наведены на цели, находящиеся в полосе наступления британской армии.

Согласно данным «Официальной истории», такое количество артиллерии обеспечило англичанам концентрацию полевых пушек одно орудие на каждые 19 м немецких траншей и одно крупнокалиберное орудие на каждый 51 метр этих траншей. Когда оно выражено в подобных соотношениях, число пушек не выглядит ошеломляющим, и хотя взятые вместе эти пушки за неделю перед наступлением сделали 1 508 752 выстрела и еще 250 000 выстрелов в течение первого дня наступления, и хотя артиллерийская подготовка сопровождалась огнем установленных в траншеях минометов и станковых пулеметов, 1 июля этого оказалось мало, чтобы подавить сопротивление противника, а общий вес выпущенных снарядов был гораздо меньше, чем общий вес крупнокалиберных снарядов, которые будут выпущены в каждом из последующих сражений.

Результатом всего этого стало то, что и на этот раз огневая подготовка атаки не справилась со своей задачей, плотность огня оказалась недостаточной, и она не обеспечила ничего похожего на успешное подавление противника и уничтожение его средств сопротивления, хотя именно на этом строилась вся стратегия Роулинсона. Ко всему этому можно добавить еще и то, что меткость стрельбы британских артиллеристов, особенно в контрбатарейной борьбе, по-прежнему оставалась невысокой. Очень большое количество целей не было поражено совсем или поражено, но не подавлено, или же огонь велся по ним недостаточно эффективно. Военные историки критикуют Хейга и Роулинсона за то, в чем они видят неудачную организацию действий артиллерии, но это — взгляд в прошлое, не обремененный какими-либо представлениями о реалиях того времени. Правда заключается в том, что, для того чтобы подвергнуть позиции противника сокрушительному обстрелу продолжительностью в целую неделю, эти генералы ввели в бой все орудия, которые они могли только найти, и больше орудий, чем участвовало в любом из предыдущих сражений. Любой обычный расчет покажет, что такого количества пушек должно было хватить для того, чтобы уничтожить любые признаки жизни на немецких позициях. То, что этого не случилось, произошло, конечно же, не потому, что генералы не сумели сделать все, что в их силах, для обеспечения достаточно сокрушительной артиллерийской поддержки.

Однако и с учетом всего сказанного, даже если после артиллерийского обстрела и артподготовки были бы обнаружены серьезные очаги немецкого сопротивления, нет сомнения, 1 июля наступление все равно было бы начато. У войны свои законы, и такая крупная и крайне сложная военная операция, подобная наступлению у Соммы, начала разворачиваться уже тогда, когда только были определены первые части, которым предстоит участвовать в сражении. В силу этого обстоятельства она не могло быть остановлена в последнюю минуту, из-за того, что какая-то часть приготовлений пошла не так, как планировалось.

Такое положение вещей, при котором наступательные действия, коль скоро они начались, уже не могут быть остановлены, действительно не только для берегов Соммы, и оно складывалось не только у генералов Первой мировой войны. В 1944 году, 6 июня, в первый день вторжения в Нормандию, подполковник (позднее генерал-майор) Дж. Л. Маултон, который командовал 48-м диверсионно-десантным отрядом британской морской пехоты, вместе со своим подразделением высадился на берег у Сен-Обен-сюр-Мер и увидел, что от его отряда не осталось и половины, а поставленная перед ним задача все еще не выполнена.

«Нас встретила кровавая бойня, но надо было идти вперед. Оглядевшись, я увидел, что весь берег усеян телами убитых и умирающих пехотинцев, и наших, и канадских, стояли разбитые танки, горели десантные катера и баржи. Но сзади нас, за линией прибоя, к берегу шла великая армада, сотни десантных кораблей готовились к высадке. Было слишком поздно поворачивать назад, и уже ничто не могло остановить вторжение. В этом-то и заключалась проблема… представление началось, и надо было продолжать наступление, не щадя тех сил, которые еще оставались у нас». (Генерал Маултон. Беседа с автором книги. Стоит отметить, что на следующий день изрядно поредевший в боях отряд подполковника Маултона выполнил поставленную перед ним задачу и захватил укрепления противника в Лягрюн-сюр-Мер.)

Так было в День «Д»,[41] то же самое имело место и на Сомме 1 июля 1916 года, за 28 лет до него.

На совещании, состоявшемся между Роулинсоном и Хейгом 16 мая, Хейг согласился с Роулинсоном в том, что пехота не будет посылаться в атаку до тех пор, пока командование корпусов не убедится, что сопротивление противника на их участках фронтов в значительной степени подавлено. Однако волею случая никто не следовал этому соглашению. Французы, которые продолжали настаивать на проведении атаки в утренние часы; концентрация солдат и припасов, резервов и поддерживающих сил в пунктах сосредоточения, а также расстановка по позициям пушек и боеприпасов к ним; подготовка и начало артиллерийского обстрела противника — все это было теми ступенями, которые подводили пехоту к моменту, когда нужно будет подняться над бруствером и пойти в атаку. Вместе с подготовкой к сражению поднималась и росла неодолимая сила обстоятельств, и 1 июля эта сила погонит британскую пехоту на нейтральную полосу независимо от того, будет подавлена немецкая оборона или нет.

Помимо артиллерийской подготовки намеченная на 1 июля атака с исходных рубежей будет сопровождаться подрывом мин в минных галереях, подведенных под немецкие позиции. К этому времени рытье сап и подвод минных галерей стали характерной чертой позиционной войны, и для поддержки этой атаки под траншеи противника были подведены три заряда большой мощности и ряд более слабых зарядов. Два первых заряда установили в неглубоких лощинах по обе стороны от деревни Ля-Буассель, названные англичанами лощина «Сосиска» и лощина «Мешанина» (взрыв в первой из них образовал сохранившуюся до сих пор воронку, известную под именем «Лошнагар»), Третий заряд был установлен под позициями редута «Боярышник», расположенного у Бомон-Амель в зоне действий VIII корпуса. Мина под редутом «Боярышник» была установлена так, чтобы ее взрыв произошел за десять минут до того как солдаты поднимутся в атаку; две другие должны быть взорваны восемью минутами позже, то есть за две минуты до времени «Ноль».[42]

Согласование вопросов артиллерийской поддержки, ввода подкрепления, организации связи и обеспечения — дело исключительной сложности. Как только началась работа по выполнению плана боевой операции, ее размах ширился день ото дня, достигая пика амплитуды к началу наступления, и стало фактически невозможно приказать остановиться ее безостановочному развитию. Шли недели подготовки к наступлению, и Хейг пришел к выводу, что его нужно перенести на сентябрь. Однако французы стали оказывать на него всевозрастающее давление, требуя не только начать наступление в намеченный день, но и в возможно более ранние сроки. В боях под Верденом немцы перемалывали части французской армии, и если британские войска не начнут свое наступление и не вынудят немцев ослабить или даже совсем остановить активные действия на том участке театра военных действий, французская армия может быть совершенно уничтожена.

В течение недель и дней, предшествовавших наступлению, и пилоты Авиационного корпуса, и ночные разведывательные дозоры пехоты, которые посылались к немецкой передовой, доставили немало сведений, говоривших, что система проволочных заграждений противника в основном не разрушена. Однако на эти донесения не обращали внимания. Да и в любом случае, что можно было сделать в данном положении, кроме того, что продолжать делать то, что и так уже делалось, а именно — по-прежнему осыпать немецкие позиции и проволочные заграждения огнем артиллерии. Когда артиллерия выполнит свою миссию, придет черед попытать счастья пехоте. Насколько судьба будет благосклонной к ней, зависит от тактики, выбранной для проведения атаки.

Обычная тактика выдвижения в атаку под огнем противника, та, которую пехота Великобритании применяла в 1914–1918 год и которая и поныне используется пехотой, это тактика атаки короткими перебежками, описанная ранее в этой книге. В разумных пределах основные положения данной тактики могут быть использованы применительно к любому количеству солдат, но, как правило, это — тактика боевых действий некрупных подразделений на уровне взвода или роты. Она заключается в том, что пока одна часть подразделения движется вперед, другая его часть своим беглым огнем не дает противнику поднять голову над траншеей. Этот процесс повторяется до тех пор, пока цепь атакующих не окажется перед траншеями врага. После этого следует еще один, последний залп, и начинается окончательный штурм, где дело решают пистолет, граната и штык. В первый день сражения при Сомме подобная тактика, как правило, не применялась британской пехотой, однако расхожее мнение о том, что тогда все солдаты шли в атаку со скоростью пешехода и выстроившись длинной цепью, тоже неверно. Применялись разные варианты, как по видам тактических построений, так и по скорости движения в атаку.

17 мая 1916 года Роулинсон издал наставление «Замечания по тактике Четвертой армии» («Fourth Army Tactical Notes») и предписал, чтобы с этим наставлением были ознакомлены все офицеры до капитана включительно, то есть до командиров рот. «Замечания» призывали идти в атаку развернутыми цепями: «Интервал между головными цепями не должен превышать 100 ярдов, а солдаты в цепи должны отстоять друг от друга на расстоянии двух или трех шагов. Число цепей зависит от расстояния и характера поставленной боевой задачи».

На практике, однако, это должно было выглядеть так: солдаты поднимаются из траншей, гуськом проходят через проходы, предыдущей ночью проделанные в колючей проволоке британских заграждений, и плечом к плечу выстраиваются перед траншеями противника в длинные линии. Сделав это, они должны будут ровным шагом проследовать через нейтральную территорию к немецким позициям. «Принцип данной тактики, — говорит наставление, — в том, что артиллерия обеспечивает огневую поддержку атаки, создавая сплошную огневую завесу непосредственно перед фронтом наступающей пехоты, а последняя идет вперед, градом свинца подавляя любые очаги сопротивления». На самом деле Роулинсон в этом документе намечает первые шаги того, что потом станет общепринятой тактикой наступательных действий на Западном фронте, — «атаки за огневым валом», во время которой пехота движется на минимальном удалении от сплошной огневой завесы, создаваемой поддерживающей артиллерией перед фронтом атакующих войск. По мере их продвижения к рубежу огневого вала или же через установленный интервал времени завеса переносится в глубину обороны противника, и таким образом обеспечиваются совместные действия пехоты и огневого вала. Проблема заключается в том, что управлять переносом огневого вала можно только по данным наблюдения или же установив соответствующий временной режим, которому должна подчинять свои действия пехота. В силу этих обстоятельств, коль скоро пехота должна продвигаться, следуя за взрывами снарядов перемещающейся огневой завесы, она должна двигаться развернутым строем. При движении короткими перебежками, когда отдельные группы солдат, сменяя друг друга, несутся через поле боя, они просто попадут под разрывы снарядов своей артиллерии. Клубы дыма и взрывы ухудшают видимость на поле боя, и, как правило, пехота оказывается неспособной поспевать за перемещением огневой завесы; кроме того, в ту пору еще не существовало надежных переносных радиопереговорных устройств, с помощью которых можно было бы управлять темпом переноса огневого вала, и в любом случае тогдашние примитивные приемо-передающие устройства беспроводной связи были слишком тяжелы и несовершенны, чтобы пользоваться ими на поле боя.

Следует учитывать и то, что в дни перед сражением на Сомме, и в особенности в неделю огневой подготовки атаки, у многих была уверенность, и не в последнюю очередь у генерала Роулинсона, что будут разнесены в клочья и укрепления немецкой обороны, и солдаты, находящиеся в них. А если это так, то значит, английское наступление ждет действительно «легкая победа». С другой стороны, если (и снова эти роковые «если»!) огневая подготовка не справится с поставленной задачей, наступление превратится в бойню.

В силу того, что следовало хотя бы допускать возможность неудачи, то принятое решение в пользу тактики «наступления развернутым строем» нуждается в особом рассмотрении. На состоявшемся 15 июля совещании командующих армиями Хейг, который был кавалеристом, высказался критически в отношении тактики развернутого строя и предположил, что было бы лучше воспользоваться тактикой коротких перебежек небольшими группами. Однако его командующие армиями единогласно отклонили это предложение, заявив, «что следует избегать боевых действий отдельными подразделениями, за исключением тех, что проводятся в целях разведки. Подобная тактика приводит к тому, что в первую очередь и совершенно бесцельно погибают самые храбрые и самые лучшие солдаты. Противник получает возможность сосредоточить весь свой огонь на отдельном подразделении, и поэтому будет лучше, если выступление в атаку будет одновременным».

Писателям следует избегать соблазна «поиграть в генералы», однако нельзя допускать, чтобы подобные заявления оставались без рассмотрения, и не только потому, что они неверные, но еще и потому, что уже тогда было известно то, что они неверные. Более того, они бросают вызов всему предвоенному опыту боевой подготовки армии. Спорны и положения данного заявления. Ну, например, не смогут солдаты противника «сосредоточить весь свой огонь на отдельном подразделении», то есть на «группе, делающей перебежку», если группа, которая в тот момент обеспечивает огневое прикрытие, не дает им поднять голову над окопами. Заявление командующих армиями подразумевает наличие нескольких групп героев, которые без всякой поддержки и без всякой надежды на победу, где ползком, где броском, прокладывают свой путь через нейтральную полосу до тех пор, пока не останутся висеть на немецких проволочных заграждениях. Это — совершенно искаженные представления о том, какой может быть хорошо организованная атака, если она проводится на соответствующей местности и при грамотном применении тактики коротких перебежек. Нейтральная полоса полей боев при Сомме будет усеяна воронками от разрывов снарядов, в особенности после недели огневой подготовки. И в любом случае местность здесь всхолмленная, с наличием большого количества мертвых зон — участков, где близлежащие возвышенности защищают от стрельбы прямой наводкой и препятствуют наблюдению за войсками. Это обстоятельство не осталось незамеченным ни командирами дивизий, ни рядовыми солдатами, которым предстояло идти в атаку по нейтральной полосе. Существует масса примеров, когда командиры подразделений на передовой пренебрегали положениями роулинсоновских «Замечаний по тактике».

Главное в тактике выдвижения короткими перебежками в том виде, в каком она применялась армией Великобритании до начала Первой мировой войны, заключается в том, что атакующие должны использовать складки местности и создаваемое огневое прикрытие, чтобы без лишних потерь проложить себе дорогу к позициям противника, и вблизи от них найти такое место, с которого с определенной долей успеха можно будет совершить рывок к передовой линии траншей. Успеху этой тактики в значительной мере способствует наличие «огневых отделений» с одним или даже двумя ручными пулеметами. Однако, как они это показали в боях при Монсе, а также в других сражениях, британские стрелки 1914–1918 годов только огнем своих винтовок могли обеспечить высокую плотность поражения при высокой плотности огня. Солдаты выдвигаются к своим рубежам перехода в атаку различными построениями: в колоннах, небольшими группами по два-три человека или каждый по отдельности. И только выйдя на рубеж перехода в атаку, они перестраиваются в боевой порядок развернутого строя, и это делается для того, чтобы каждый солдат мог стрелять из своего оружия, не опасаясь попасть в кого-то из своих, и чтобы удар на последней стадии атаки оказался губительным для противника. Если бы те 100 000 бойцов (а это количество солдат, посланных 1 июля 1916 года в первые наступательные бои сражения при Сомме), шли к немецким позициям короткими перебежками; если бы на открытых участках местности их движение прикрывал бы огонь со стороны своих траншей, а также «огневые отделения» взводов и рот, участвующих в наступлении вместе с ними, и не в последнюю очередь огонь пулеметчиков, вооруженных ручными пулеметами Льюиса, которые, с тех пор как станковые пулеметы Виккерса были выведены из состава батальонов и сведены в отдельные пулеметные роты огневой поддержки в составе бригад, стали непременной составляющей огневого планирования каждого батальона, тогда результаты боя в тот роковой день могли быть совершенно иными.

Позднее генерал Роулинсон пришел к заключению, что во время сражения при Сомме всего какие-то три минуты отделяли успех от неудачи, это именно то время, в течение которого нужно было пересечь нейтральную полосу до того, как немцы успеют вернуться в траншеи к своим огневым точкам. Подобный график выглядит довольно жестким. Но если он верен, тогда три минуты прицельного огня атакующей пехоты, да еще с близкого расстояния, по обороняющимся немцам, которые еще только выходили из укрытий, могли бы дать иной результат. В «Официальной истории» говорится, что наставление Роулинсона опускает любые упоминания о необходимости использования ружейно-пулеметного огня для обеспечения огневого прикрытия, важной составляющей боевой подготовки в предвоенный период, добавляя при этом, что «возможно, все это было само собой разумеющимся». Однако все было не так. Если для атаки используется предписываемая наставлением тактика развернутого строя, значит, становится невозможным применение предвоенной, хорошо зарекомендовавшей себя тактики коротких перебежек и огневого прикрытия. Там просто не существует условий для движения при огневом сопровождении, и эти две тактические разновидности наступательных действий несовместимы друг с другом.

Среди аргументов, выдвинутых в пользу наступления развернутым строем, был и такой довод: солдаты из дивизий Новой армии не обучены тактике коротких перебежек в сочетании с огневым прикрытием, и стало быть, они все равно не смогли бы эффективно использовать ее. В лучшем случае подобное заявление выглядит сомнительным по двум причинам. Наиболее очевидный вопрос: если они не были обучены, то по какой причине? Большая часть личного состава этих пехотных соединений имела в своем распоряжении более полутора лет, а за такое время совсем нетрудно освоить тактику наступательных действий короткими перебежками и с огневым прикрытием. Достаточно и нескольких недель, чтобы обучиться ей, а месяцы тренировок сделают эту тактику второй натурой даже самого тупого солдата. Утверждалось также, что атака развернутым строем производит такое угнетающее действие на противника, что даже и в случае значительных потерь для захвата позиций противника достаточно будет и того небольшого количества солдат, которые смогут дойти до них. Большинство батальонов проводили атаки, построившись в четыре шеренги, в каждой шеренге по одной роте. Такое построение было принято из тех соображений, что первые две шеренги могут быть уничтожены огнем противника, третья шеренга может понести тяжелые потери, но четвертая шеренга выполнит поставленную боевую задачу, и благодаря этому окупятся понесенные потери.

Это — то, что называется «линейная тактика», и ее рискованно применять по двум причинам. Во-первых, она бесполезна, когда позиции обороняющихся не пострадали от огневой подготовки и когда оборону держит противник, который не намерен сдаваться и который в избытке вооружен автоматическим оружием. Во-вторых, подобная тактика строится на предположении, что система обороны противника в целом — ее укрепления, сами защитники и их оружие — должны быть уничтожены в течение многодневного артиллерийского обстрела. Это, однако, — только предположение, но никак не доказанный факт. После 1914 года появилась масса доказательств и даже еще больше конкретных фактов, убеждающих, что подобное предположение опасно или даже смертельно опасно. При наличии достаточного количества боеприпасов один грамотно установленный пулемет и достаточно храбрый пулеметчик без особого труда могут скосить любой развернутый строй, и он может продолжать это занятие часами, уничтожая одну волну атакующих за другой.

Из пулемета стреляют совсем не так, как это показывают в кино — длинными очередями прямо в нейтральную полосу. В идеальном случае стрельба ведется короткими, продолжительностью в четыре секунды, очередями и с позиций, расположенных уступом вперед к линии фронта. Другими словами, огонь с таких позиций ведется не прямо в цепь наступающих, а как бы вдоль, под возможно более острым углом к ней. Такая стрельба позволяет наиболее эффективно использовать характерный для этого оружия «эллипс рассеяния» — вытянутую и похожую на огурец сердцевину рассеяния, на которую приходится большая часть всех попаданий. Если количество подобных пулеметных гнезд таково, что они позволяют вести перекрестный огонь, а у немцев на Сомме было более 1000 пулеметов, пройти через нейтральную полосу становится невозможным. Пулемет — это машина, и, как всякая машина, он не знает усталости, а горы трупов его не сводят с ума. И на Западном фронте каждый станковый пулемет с водяным охлаждением имел скорострельность 600 выстрелов в минуту, и каждый из них мог стрелять безостановочно в течение многих часов.

И еще несколько слов о дымовой завесе. Дымовая завеса ставилась во время сражения при Лоосе, и даже в том кровавом побоище многим батальонам она помогла пройти нейтральную полосу при меньших потерях. Трудно попасть в человека, который тебе не виден, и очевидно, что, Даже когда такое оружие, как пулемет, установлено на треножном станке, стрельба вслепую в стену белесой мглы будет гораздо менее эффективной, чем прицельный огонь. Роулинсон опасался, что его солдаты, попав в густой туман дымовой завесы, могут отклониться от направления атаки; он знал, что дымовая завеса будет затруднять работу передовых артиллерийских наблюдательных постов (ПАНП), и, несмотря на это, он не отдал приказа, запрещающего ее применение. Точно так же он не настаивал и на постановке дымовых завес. Роулинсон поступил иначе и предоставил решать этот вопрос командующим корпусов и дивизий. Одни из них ставили дымовые завесы, другие нет, но есть основания считать, что те части, которые воспользовались ими, в особенности две дивизии 3-й армии, которые вели наступление в направлении на Гоммеркур — 46-я (Северно-Мидлендская) и 56-я (1-я Лондонская), — смогли перейти в атаку с относительно малыми потерями. Правда, позже обе дивизии были разбиты огнем немецкой артиллерии и контратакой немецкой пехоты.

Несмотря на все это, не следует думать, что офицеров и солдат штурмовых батальонов гнали в бой, как овец на убой. Во многих случаях они принимали меры, с тем чтобы довести до минимума свои потери и сократить время нахождения в простреливаемом пространстве. В ряде мест на нейтральной полосе были отрыты траншеи, которые служили передовым исходным рубежом атаки. Некоторые батальоны высылали вперед отдельных стрелков и целые огневые команды, и командиры многих батальонов требовали от своих солдат, чтобы те занимались поиском брешей в системе проволочных заграждений противника, чтобы они искали пути обхода любых немецких укреплений и способы избежать фронтальной атаки на хорошо защищенные позиции. Другие наступающие оставили совершенно без внимания то наставление, которое предписывало наступать развернутым строем и размеренным шагом, и старались в едином броске достичь позиций противника, что, в общем-то, было вполне естественно. Третьи подразделения вели выдвижение отделениями или вовсе малыми группами, стараясь «просочиться по каплям» к передовой противника. Представление о том, что британская пехота шла в атаку на Сомме развернутым строем и не торопясь, — это еще один из мифов Первой мировой войны.

Какими бы малыми ни выглядели все эти меры, но вполне вероятно, что благодаря им наступательные бои 1 июля 1916 года не обернулись еще большей катастрофой, чем та, что имела место. Однако ничто не может изменить тот факт, что главной причиной катастрофы оказалась неспособность английской артиллерии уничтожить немецкие проволочные заграждения, разрушить системы траншей и посеять панику в рядах немецких солдат. Когда английская пехота выстроилась в цепь и двинулась через нейтральную полосу, очень многие из солдат пошли навстречу своей гибели.

Можно очень долго находить изъяны в плане наступления на Сомме, и этому занятию посвящено много страниц «Официальной истории». Однако том, в котором описываются подготовка к сражению и боевые действия первого дня сражения при Сомме, был опубликован в 1932 году, и в силу этого в нем присутствует не поддающееся оценке количество запоздалых мнений о том, каким следовало быть правильному решению. И тем не менее изучение «Официальной истории» позволяет убедиться, что несмотря на то, что при его составлении рассматривалось большое количество вариантов, в окончательном плане боевых действий слишком многое было отдано на волю случая и слишком непосильная задача была поставлена перед пехотой; что были отвергнуты или даже совсем не обсуждались такие очевидные варианты наступательных действий, как ночная атака или атака в предрассветные часы; или же, как это имело место с постановкой дымовых завес, выбор решения был оставлен за нижестоящим командиром. Все тем более любопытно, что Роулинсон не особенно доверял предложенному Хейгом общему плану наступления, согласно которому предполагалось захватить две линии немецкой обороны если не одним рывком, то хотя бы в течение боев одного дня, и вместе с тем он отвергал, не встречая при этом возражений, некоторые из вполне разумных предложений Хейга по тактике предстоящего сражения.

Ко всем этим подробностям можно еще добавить старые проблемы 1915 года, многие из которых еще не нашли своего решения. Армия получила много пушек, но ей по-прежнему не хватало гаубиц крупного калибра, а выбор, сделанный Роулинсоном в пользу нанесения одновременного удара по всей линии фронта, не позволял нанести сокрушающий артиллерийский удар на каком-то отдельном его участке. Войсковая связь по-прежнему была кошмарной; покинув свои траншеи на передовой, ударные штурмовые батальоны могли рассчитывать на связь, осуществляемую только с помощью связных или голубиной почты. Однако это не означает, что все мирились с подобным положением вещей, просто средства, способные решить одну из основных проблем — обеспечение надежной связи с передовыми подразделениями, — тогда еще не существовало.

Подальше от линии фронта саперы, пионеры,[43] а также пехота, «отведенная на отдых», занимались рабским трудом, выкапывая мили узких траншей глубиной примерно 180 м, с тем чтобы защитить телефонные провода, однако снаряды противника все равно рвали их. Проводились попытки решить эту проблему или подкрепить телефонную связь какими-то иными способами связи, однако, когда пехота уходила вперед от своих траншей на передовой, оказывалась предоставленной сама себе. Для сбора данных о ее действиях в патрульный полет посылались группы самолетов Авиационного корпуса. В каждой группе было два аэроплана, один из которых имел радиостанцию для связи с землей, а другой сбрасывал вымпелы с донесениями непосредственно в Ставку Главного командования или в командные пункты корпусов. Однако и этот способ связи оказался недостаточно эффективным. Кроме того, Авиационный корпус посылал самолеты для корректировки огня артиллерии, и эти машины тоже были вооружены радиостанциями, но такая связь тоже не всегда была надежной. Здесь нужно отметить, что, по мере того как воюющие стороны вводили в бой новые и более совершенные самолеты, в ходе войны господство в воздухе на Западном фронте принадлежало то одной, то другой воюющей стороне; однако в июле 1916 года авиационное превосходство было на стороне англичан.

Когда шли эти приготовления к наступлению, армии Великобритании и, конечно же, всем людям этой страны был нанесен неожиданный удар. Пятого июня погиб военный министр Великобритании, фельдмаршал лорд Китченер. Направляясь с миссией в Россию, он находился на борту корабля Военно-морского флота Великобритании «Гемпшир», когда тот наскочил на мину и затонул у Оркнейских островов. Китченер был иконой, на которую молилась вся страна, и эта утрата оплакивалась не только военнослужащими регулярной армии, но даже в большей степени теми молодыми солдатами Новой армии, или солдатами Армии Китченера, как они предпочитали называть себя, которые откликнулись на его призыв в 1914 году.

Однако высшие эшелоны военного командования и политического руководства, хотя и оплакивали гибель Китченера на публике, но переживали они по этому поводу в меньшей степени. Дело в том, что к 1916 году Китченер стал заходящим светилом на небосклоне британской политики. Ему принесли вред его нежелание работать в контакте с законодателями и ничем не скрываемое презрение к политическим деятелям; кроме того, в некоторой степени он был признан виновным в неудаче экспедиции в Дарданеллы, и вина за неудачи 1915 года тоже приписывалась ему. Общественность и армия оплакивали гибель величайшего солдата Великобритании, однако его пост в кабинете министров был быстро занят Дэвидом Ллойд Джорджем, а шок, вызванный его гибелью, вскоре был забыт, заслоненный гигантскими потерями на Сомме.

Первый выстрел сражения при Сомме, которое шло четыре с половиной месяца, прозвучал 24 июня, за шесть дней до 30 июня — первоначально назначенной даты общевойскового наступления. Это было начало огневой подготовки, и первые два дня обстрела пошли исключительно на то, чтобы уничтожить проволочные заграждения и пристрелять орудия по конкретным целям и ориентирам. Хотя некоторые из батарей получили задание нанести также удар по траншеям и ходам сообщения, тем не менее обстрел с целью уничтожения проволочных заграждений продолжался еще три дня. Огневая подготовка велась из всех видов артиллерийского оружия, начиная от трехдюймовых траншейных минометов и до крупнокалиберных гаубиц, и с применением всех способов огневого поражения — от контрбатарейной борьбы до ударов по укреплениям, проволочным заграждениям и по траншеям. Время от времени батареи прекращали огонь, поскольку нужно было доставить боеприпасы, провести чистку и обслуживание орудий или хотя бы выждать, пока они остынут, нужно было дать время расчету, чтобы отдохнуть и поесть. Однако после таких пауз стрельба возобновлялась, и так продолжалось день за днем в течение семи дней. Дело в том, что 30 июня пошел сильный дождь, и это задержало наступление пехоты на двадцать четыре часа. Поэтому огневая подготовка продолжалась до утра 1 июля. Так как в течение всей недели обстрела погода была ненастной, с низкими облаками, с туманами и с дождями, видимость на поле боя была плохой, и это серьезно нарушало наведение пушек на цели и уменьшало вероятность попадания. Большой объем работы по корректировке огня и по наблюдению за целями выполнялся пилотами Авиационного корпуса, и рапорты, поданные ими, подводят к заключению, что несмотря на плохую видимость, огонь артиллерии сделал свое дело в отношении немецких проволочных заграждений. Однако разведгруппы, отправленные в ночь из английских траншей, возвратились с гораздо менее утешительными сведениями. Но, как это часто бывает, на донесения командиров разведгрупп, когда они выходят на уровень дивизии или корпуса, попросту не обращают внимания. В одном из случаев в ответ на такое донесение было сказано, что те, кто составляет подобные печальные документы о неснятых проволочных заграждениях, «просто напуганы». Даже если не считать того, что она совершенно несправедлива, подобная насмешка, оставляет без внимания тот факт, что коль скоро немецкие проволочные заграждения остались неразрушенными накануне дня наступления, у солдат были все основания бояться. На самом же деле некоторые из подобных донесений все-таки доходили до высшего командования, поскольку орудиям с калибром 18 фунтов было приказано сосредоточить весь свой огонь на проволочных заграждениях.

27 июня Хейг перешел в свою передовую штаб-квартиру, расположенную в Букэсне, в 19 км к северо-востоку от Альбера. Проводились последние приготовления к атаке, они включали в себя развертывание в цепь предбоевых порядков ударных подразделений пехоты, испытание и проверку линий коммуникации и последний инструктаж личного состава подразделений, которым предстояло идти в бой. Люди были хорошо подготовлены к бою, и каждый солдат знал, в чем будет заключаться его задача, когда он вместе со своей ротой поднимется в атаку. Затем начались затяжные дожди, и 28 июня было принято решение перенести атаку на сутки позже, назначив ее на 7 часов 30 минут утра 1 июля.

Разведывательные группы, которые в ночь с 28 на 29 июня были посланы в нейтральную полосу для разведки боем, доложили, что в немецких траншеях сосредоточено много солдат и что обороняющиеся не позволят застать себя врасплох. Правда, одной разведгруппе большой численности, которая действовала на правом фланге у деревни Марикур, удалось прорваться к немецким траншеям и продержаться в них в течение часа, прежде чем вернуться назад. Немецкое верховное командование знало о готовящемся наступлении. Эту информацию оно получило частично путем прослушивания телефонных переговоров в британской армии, а частично благодаря тому, что один из членов кабинета министров Великобритании в своей получившей большую огласку речи обратился к рабочим заводов с просьбой не устраивать выходных дней до начала июля, «и факта не найдешь красноречивее». Однако немецкое командование пришло к выводу о готовящемся наступлении главным образом благодаря тому, что длительный артиллерийский обстрел сводил на нет действие фактора внезапности, а также еще потому, что с высот над деревней Типваль немцы имели прекрасную возможность вести наблюдение за позициями английских войск. И тем не менее, согласно показаниям перебежчиков и военнопленных, информация о готовящемся британском наступлении не доходила до фронтовой полосы, поскольку всегда существовала возможность, что такая артиллерийская подготовка — не более чем ложный маневр с целью отвлечь внимание противника и не позволить ему подготовиться к сильному удару, наносимому на каком-то ином участке фронта. Так пролетали секунды и минуты и проходили часы. Наконец до начала наступления остался только один час, и пушки британской артиллерии обрушили неистовый заключительный шквал огня на линии немецкой обороны. В 7 часов 20 минут и в 7 часов 28 минут утра 1 июля были взорваны три большие подземные мины — по одной справа и слева от деревни Буассель и еще одна под редутом «Боярышник». Последняя была взорвана с запозданием, чтобы посеять панику среди обороняющихся, у которых было достаточно времени, чтобы занять позиции у бойниц на бруствере и подготовиться к отражению атаки, относительно которой теперь ни у кого не возникало сомнения. На многих участках фронта британская пехота к этому времени уже вышла из траншей, и цепи солдат, стараясь по возможности ближе подобраться к немецким проволочным заграждениям, залегли на нейтральной полосе и стали ждать, когда огневой вал будет перенесен на рубежи в глубине обороны и прозвучат свистки командиров, зовущие в атаку.

Наконец настал час «Ч» — 7 часов 30 минут утра. Пронзительно зазвучали свистки офицеров, и в артиллерийском обстреле на короткое время возникла пауза, так как расчетам требовалось время навести свои пушки на новые цели. В течение этой паузы на всем протяжении 20 км линии фронта 120 000 солдат Великобритании поднялись с земли или выбрались из траншей, а затем прошли через проходы в собственных проволочных заграждениях и стали двигаться к массе перепутанной и ржавой колючей проволоки и к белеющим полоскам известняка, за которыми находились немецкие траншеи. Примерно минутой позже в игру против наступающих вступили пулеметы, винтовки и пушки противника.