История XX века: Россия – Запад – Восток

Незавершенность модернизации в социальной сфере чувствовалась еще более ощутимо, нежели в экономике (на развитие которой в значительной мере влияли государственное предпринимательство и иностранный капитал). Одна из особенностей России заключалась в том, что формирование индустриального общества проходило в условиях необычайно высокого для европейских стран этого периода естественного прироста населения. Его численность за 1858–1914 гг. выросла почти в 2,4 раза: с 74,5 млн до 178,4 млн чел. (Для сравнения: население Франции за 100 лет – 1801–1901 гг. – увеличилось лишь в 1,4раза.) На Российскую империю приходилась примерно / населения всей Европы. По количеству населения страна уступала только Британской империи (включая Индию), а также Китаю, существенно превосходя остальные державы.[3] Высокие темпы роста населения наложили существенный отпечаток на российскую модернизацию. Они способствовали не только быстрому экономическому росту, но и явились причиной относительной замедленности урбанизации, сокращения прироста ВВП на душу населения, обострения земельного голода крестьян в Европейской России и усиления социальной напряженности.

В стране активно шло формирование классов, однако процессы классообразования еще не завершились, сословный строй сохранялся в виде не отдельных «пережитков», а системы. В отличие от индустриально-классовых обществ Запада в России существовало сословно-классовое общество переходного типа. Социальная структура носила «полюсный» характер. Буржуазия имела незначительный удельный вес, а доля среднего класса, который на Западе выступал основой общества, в России оценивалась лишь в 5,5 %.[4] В то же время крестьяне, беднейшие мелкие хозяева, составляли около 80 % населения. Высока была и доля маргинальных групп. Эти особенности были вызваны как относительной «молодостью» капитализма, так и историческими традициями, в частности, отсутствием третьего сословия – свободных горожан.

Существование сословий с различными, а иногда и враждебными субкультурами и огромной имущественной дифференциацией между ними и внутри них затрудняло формирование не только среднего класса, гражданского общества, но и единой российской нации. В отличие от западных обществ и даже Японии для России была характерна слабая степень национальной самоидентификации (самоопределения), несформированность общенационального гражданского сознания, что во многом предопределило последующие социально-политические катаклизмы.

У власти в России все еще находилось сословие дворян, численность которого равнялась 1,4 млн человек. Несмотря на ослабление своих экономических и политических позиций, потомственное дворянство к началу XX в. составляло 37 % чиновничества, более половины офицерского корпуса, а главное, почти весь высший эшелон чиновничества. Даже в 1913 г. среди министров и главноуправляющих дворян было 89 %, среди губернаторов – 97 %, среди депутатов IV Думы – 52,4 %. (В Англии, к примеру, в 1914 г. только 15 % членов палаты общин были благородного происхождения.)

Молодая русская буржуазия еще не вполне сформировалась как класс, была слаба и в целом политически пассивна. Сила и влияние буржуазии в обществе существенно уступали уровню развития капитализма в стране из-за большой роли государства и иностранного капитала в экономике, а также из-за слабости сельской буржуазии, средних слоев и господства в массовом сознании антибуржуазных, традиционных стереотипов. Буржуазия не стояла у власти (хотя оказывала на нее влияние) и по меньшей мере до 1905 г. не очень-то к ней и стремилась, предпочитая решать свои предпринимательские задачи. Она быстро развивалась, но ее идентичность (классовое самосознание) полностью еще не сформировалась.

К началу XX в. из 125,6 млн населения России индустриальных рабочих (т. е. занятых на крупных фабрично-заводских, горных, горнозаводских предприятиях и на транспорте) насчитывалось лишь 2,6 млн. (Впрочем, это примерно в 26 раз превосходило численность фабричных рабочих Китая.) Вместе с другими категориями лиц наемного труда, традиционно относимыми к рабочим (в том числе сельскохозяйственным), их было 12,2 млн (менее 10 % населения). К 1913 г. численность рабочих выросла в полтора раза: индустриальных – до 3,9 млн, а всех – до 18,2 млн человек.

Российские рабочие также еще не вполне оформились как класс. Если в Западной Европе рабочие формировались главным образом за счет бывших ремесленников и других городских слоев, то в России – в основном за счет крестьян. Потомственных рабочих было меньшинство. От 60 до 80 % к концу XIX в. и половина – к 1914 г. являлись рабочими в первом поколении, выходцами из деревни, и сохраняли тесную связь с ней. Даже в 1917 г. свыше 31 % рабочих имели землю.

Еще в конце XIX в. права рабочих были слабо защищены законодательно, тем более – политически, и они подвергались жестокой эксплуатации. Большинство из них не имели своего жилья. Продолжительность рабочего дня лишь в 1897 г. была ограничена 11,5 часами. Впрочем, это не выглядело тогда необычным – даже во Франции в конце XIX в. рабочий день продолжался 12 часов для мужчин и 10 часов для женщин.

В начале XX в. уровень жизни российских рабочих существенно вырос. Этот процесс был аналогичен тому, который происходил в Европе во второй половине XIX в., но в России он шел еще более быстро. В результате годовые заработки рабочих в 1913 г. по сравнению с началом столетия увеличились в 1,3 раза. Разрыв в размере средней заработной платы с ведущими державами (кроме США) сокращался,[5] хотя производительность труда была существенно ниже. По потреблению мяса и хлеба в начале XX в. российский рабочий опережал английского. Фактическая продолжительность рабочей недели в 1880–1913 гг. уменьшилась с 74 до 57,6 часа, и Россия почти сравнялась с США, Германией (более 55 ч) и опередила Францию (60 ч). Началось введение элементов социального страхования.

Важнейшим фактором роста революционных настроений среди рабочих было, по-видимому, отсутствие у большинства из них своего жилья (они ютились в казармах и коммунальных квартирах) и бытовая неустроенность (у многих семьи остались в деревне). Выходцы из деревни ощущали себя в городе чужаками. Все это способствовало разрушению традиционного сознания.

Рост забастовок в начале XX в. объяснялся уже не экономическим подъемом, а размыванием господствовавших на предприятиях патриархально-патерналистских отношений между предпринимателями и рабочими. Трудящиеся стали требовать не только улучшения экономических условий (здесь наблюдался явный прогресс), но и недопущения грубости, насилия со стороны мастеров и заводского начальства и других вещей, не столь уж значимых для прежних, традиционных отношений, но вступавших в противоречие с пробуждавшимся чувством индивидуализма, собственного достоинства и профессионализма. В среде квалифицированных рабочих стала зарождаться мода на европеизированную одежду, формы досуга и стиль поведения, присущие представителям цензового общества (хотя при этом рабочие еще отказывались порой садиться за один стол с атеистами).

Однако зародившаяся было тенденция социокультурной интеграции части рабочих, городских «низов» и образованного общества наталкивалась на мощные препятствия в виде сословности, невысокого уровня грамотности, культуры и тяжелых условий жизни. Особо следует отметить относительную молодость рабочего класса, его стремительный рост и резко увеличившееся, благодаря огромной миграции, влияние деревни на город.

Все эти факторы затрудняли восприятие рабочими буржуазных ценностей, поддерживали живучесть традиционалистских стереотипов с их ориентацией на коллективизм и уравнительность, неприязнь к «барам» и т. д. На предприятиях воспроизводились некие подобия сельских общин с соответствующими представлениями о справедливом общественном устройстве и антикапиталистическими настроениями. Сохранявшиеся, но уже потерявшие свою цельность некоторые традиционные представления на фоне экономического кризиса начала XX в. создавали благоприятные условия для восприятия рабочими социал-демократической и эсеровской агитации. Первые крупные политические стачки явственно обозначили начало этого процесса.

Более 77 % населения Российской империи – до 97 млн человек – составляло крестьянство. Многочисленные пережитки традиционных отношений, господство общины затрудняли рост производительности труда, социальной мобильности крестьян, их дифференциацию. В Европейской России крестьяне страдали от выкупных платежей и относительного малоземелья. Все это в совокупности с растущим влиянием города и осуществлявшимся переходом от большой патриархальной семьи к малой, «современной» (в городе этот процесс был в основном завершен к началу XX в.) способствовало размыванию традиционных стереотипов массового сознания (хотя и более медленному, чем в городах) и росту социальной напряженности в деревне.

Своеобразие России придавало наличие особого социокультурного слоя – интеллигенции. Как и в восточных странах, она возникла под влиянием не столько развития капитализма, частного предпринимательства, сколько потребностей модернизирующегося государства в специалистах. Однако российская интеллигенция (особенно после того как она превратилась из дворянской преимущественно в разночинскую) оказалась во многом чуждой своему государству. Она страдала от затрудненности доступа к власти, самодержавно-бюрократического произвола, сознания отсталости России и тяжелого положения народа. В результате интеллигенция отличалась относительной небуржуазностью, восприимчивостью к моральным императивам и новым идеям, оппозиционностью к правительству и известным мессианством – претензией на роль посредника между властью и обществом. В условиях незавершенности формирования классов и слабости буржуазии именно интеллигенция брала на себя роль выразителя интересов всех основных социальных групп и общества в целом. Она активно втягивалась в политику, выступая катализатором антиправительственных настроений и политической нестабильности.