История XX века: Россия – Запад – Восток

Причины современного кризиса политической демократии неоднозначны. На протяжении последних лет устойчиво снижается доверие граждан к любым институтам, обладающим теми или иными атрибутами публичной власти, – партиям, бюрократии, судам, армии, полиции, профсоюзам, корпоративному бизнесу, церкви, телевидению. Все чаще государственная элита обвиняется в непрофессионализме и коррупции, манипулировании общественным мнением. Однако служит ли эта тенденция свидетельством краха самого принципа политической демократии?

Идея демократии изначально отражала потребность общества в обеспечении преемственной и упорядоченной сменяемости власти по мере изменения запросов граждан и в особенности при возникновении социальных конфликтов. В то же время демократическое государство не может подчиняться требованиям маргинальных групп, реагировать на спекулятивные изменения общественных настроений. Поэтому система политической демократии формировалась на протяжении XVIII–XIX вв. как весьма элитарная модель политического процесса, защищенная не только от узурпации власти клановыми группировками, но от властных притязаний «толпы».

В XX в. понимание сущности демократии значительно изменилось. Постепенное преодоление антагонистического противостояния «труда» и «капитала», общий рост уровня жизни, преобладание в социальной структуре среднего класса с присущими ему стандартными потребностями в сфере материальных и духовных благ изменили роль политических институтов в жизни общества. Под демократичностью государства теперь понималось не умелое преодоление гражданских конфликтов, а учет социальных запросов большинства населения в текущей политике. Демократия, таким образом, стала «народной» и «социальной». Но одновременно она все меньше оставалась «политической».

Кризис политической демократии приобрел наиболее радикальные формы в странах с тоталитарными режимами, в которых торжество принципов «народной» и «социальной» демократии сопровождалось последовательным разрушением всех институтов гражданского общества. Но и в либеральных странах Запада ведущие политические силы в 1930—1960-х гг. вполне открыто проповедовали идеалы «управляемой демократии» и корпоративного общества. Лишь столкновение с нацизмом и длительная «холодная война» с советским блоком позволили приостановить нарастающее разочарование в идеалах политической демократии. Более того, пафос противостояния тоталитарным режимам создал в западном обществе своего рода «демократический консенсус», устойчивое восприятие демократии в качестве символа западного образа жизни, важнейшей ценности, которая должна быть любой ценой укоренена в мировом масштабе.

Итак, во второй половине XX в. сложилось явное противоречие между официальной идеологией западного общества, основанной на признании общечеловеческой ценности политической демократии, и последовательной реализацией принципов социальной демократии во внутренней политике «государства благосостояния». С окончанием «холодной войны» это противоречие стало очевидным. Утратив глобального противника в лице «советской империи зла», западное общество лишилось и идеи «крестового похода» во имя демократии, которая была для него объединяющим фактором на протяжении последних десятилетий. Возникла необходимость осмысления демократии как социального принципа, а не абстрактной общечеловеческой ценности, перехода от политического общественного консенсуса к социальному согласию. Все основные идеологические проекты конца XX – начала XXI в. были связаны с решением именно этой задачи. Неоконсерваторы и сторонники «третьего пути» из левых партий, социал-консерваторы и коммунитаристы при всей существенной разнице своих политических программ исходят, в сущности, из одной и той же идеи – возрождения «реальной» социальной основы общественных отношений. Все более явное сближение программных установок ведущих партий свидетельствует о том, что общественный консенсус в этом вопросе найден. Тем самым идеал социальной демократии оказался как никогда близок к реализации в западном обществе. Но переход к прагматичной политике «реализма» провоцирует фатальную нехватку политических идей. Достижение общенационального единства на основе взвешенной и сбалансированной социально-экономической политики не укрепляет, а парадоксальным образом разрушает стабильность политической демократии. Эта система утрачивает свою состязательную основу, а с ней – ценностный, идеологический пафос. Попытки создать новый тотальный образ врага, мобилизуя общество на борьбу с мировым терроризмом или странами-изгоями, либо апеллировать к религиозным или этнокультурным истокам национальных сообществ лишь свидетельствуют о глубине мировоззренческого кризиса политической демократии.

«Эрозия» современной политической демократии тесно связана и с более глубокой проблемой – кризисом идентичности в информационном обществе, снижением роли всех традиционных институтов социализации. Семья, система образования, этнические и религиозные сообщества, гражданские объединения и политические партии все в меньшей степени способны транслировать на индивида упорядоченные ценностные установки и культурный опыт. Происходит утрата «культурного контекста». Человек все чаще ощущает себя в необычной, непредсказуемой ситуации, нуждается в выработке собственной оценки, критическом восприятии поступающей извне информации. Вместо того чтобы соотносить свое «Я» с устоявшимися социокультурными и идеологическими категориями, современный человек пытается найти ответы в своих ощущениях, собственном мнении. Залогом социальной успешности становится способность к открытому диалогу с окружающим миром, убедительному позиционированию своих взглядов при одновременной готовности подвергнуть их критическому анализу и переосмыслению. В этих условиях возрастает значимость информационно открытых, плюралистичных и толерантных институтов социализации – средств массовой информации, разнообразных неформальных сообществ, интернет-культуры.

Информационная открытость современного общества на первый взгляд должна способствовать укреплению системы политической демократии. Деятельность властей любого уровня становится «прозрачной», более зависимой от общественного мнения. Расширяются возможности самоорганизации гражданского общества, неформального вовлечения людей в политические процессы, свободного выражения взглядов и мнений. Но существует и иная тенденция. В условиях нарастающего информационного прессинга, распада привычных нравственных категорий и моделей поведения растет число людей, не способных воспользоваться мировоззренческой свободой, нуждающихся в комфортной и стабильной социокультурной среде. Это люди, которые не всегда стремятся отгородить себя от новой информации, но предпочитают «встраивать» ее в собственные стереотипы, в привычные образы «добра» и «зла». Именно они склонны обвинять государственную элиту в предательстве «народных интересов», коррупции и непрофессионализме, но в то же время оказываются неспособными к ответственному гражданскому поведению, легко становятся объектом политического манипулирования.

Столь же неоднозначно информационная революция влияет на политическую элиту. В современном обществе доступ к власти обеспечивается прежде всего умением работать с информацией – системно анализировать информационные ресурсы, творчески использовать их для решения нестандартных задач, обеспечивать доступную и эффективную презентацию собственных проектов. Поэтому современная политическая элита уже вышла за пределы государственно-партийной бюрократии и крупного бизнеса. Ее важной частью стало пестрое сообщество разного рода консультантов, аналитиков, публицистов, издателей, журналистов, продюсеров. Их объединенными усилиями создается та информационная среда, в которой разворачиваются политические процессы. Но сам новый политический класс оказывается столь же зависимым от этой среды, как и его «массовый зритель».

В условиях раскола общества на мозаичные, быстро эволюционирующие социокультурные сегменты власть вынуждена быть толерантной, а точнее, «политкорректной», идеологически безликой. Она не может использовать привычные идеологические методы мобилизации масс без риска взорвать хрупкое социальное равновесие, спровоцировать волну ксенофобии или экстремизма. Она все реже может опереться и на право «легитимного насилия», поскольку такие действия более не подкреплены идеологическим консенсусом. Поэтому власть вынуждена прибегать к новым формам воздействия на гражданское общество, превращать политический процесс в гибкую систему социального управления, т. е. использовать особые технологии «связей с общественностью» – паблик рилейшнз.

Система PR является организационно-управленческой практикой, широко распространенной в самых разных сферах. Политический PR направлен на активную мобилизацию общественного мнения для решения тех или иных задач, стоящих перед властью. Поэтому технологии паблик рилейшнз зачастую характеризуют как манипулирование общественным мнением, «промывку мозгов». Но в их основе лежит прежде всего особая коммуникативная культура, а не информационное подавление.

Власть, которая желает быть услышанной и понятой, должна вести диалог с общественностью в категориях, предельно понятных, очевидных и близких к самоощущению отдельно взятого человека. Интенсивное подавляющее воздействие на общественное сознание может принести кратковременный эффект, но угрожает власти стратегическим провалом. Эффективная система PR, таким образом, должна основываться не на методах политической пропаганды, а на формировании широкого информационного контекста принимаемых властных решений. Воздействие на человека осуществляется в этом случае на уровне подсознательно воспринимаемых символов, образов, эмоций, а поэтому оказывается в конечном счете гораздо более действенным, нежели рациональное убеждение или насильственное принуждение.

При широкомасштабном и постоянном использовании методов PR вокруг власти образуется особое коммуникативное пространство, в котором вынуждены действовать все политические партии и движения – как правящие, так и оппозиционные. Быстро растет роль визуальных факторов политической коммуникации. Телевизионная хроника событий в самых разных частях света, сформированные в СМИ имиджи государственных и общественных деятелей, виртуальные диалоги и репортажи «с места событий» создают информационную квазиреальность. Под напором виртуального политического пространства начинает преображаться и система реальных властных отношений. Происходит заметная персонификация власти. Система PR востребует предельно «очеловеченные» политические образы, обладающие ярким психологическим подтекстом. Имидж лидера вытесняет партийные программы и манифесты. Удачная фраза, сказанная в прямом эфире, может оказать на электорат большее влияние, чем многие месяцы «партийного строительства». Возрастает и цена неудачно смоделированного внешнего имиджа, публично совершенной ошибки, двусмысленной фразы, необдуманного действия. Те партии и политики, которые не успевают освоиться в этой квазиреальности, вытесняются на периферию общественной жизни.

Таким образом, система PR предоставляет государственно-политической элите огромные возможности влияния на общество, но предъявляет к ней и очень высокие требования, в частности, наличия развитой коммуникативной культуры, заставляет ориентироваться на малейшие колебания общественного мнения. В этом качестве использование технологий паблик рилейшнз является признаком не краха, а дальнейшего развития политической демократии. Но в условиях социальной инфантильности граждан, распространения маргинальных настроений, стремления сохранить привычные стереотипы и мифы система PR превращается в средство манипулирования гражданским обществом и способна окончательно подорвать его демократическую основу.

* * *

Триумфально вступив в эпоху глобализации, западное общество достаточно неожиданно для себя оказалось в условиях нарастающего социально-политического кризиса. В начале XXI в. страны Запада столкнулись не только с вызовом «мирового терроризма», но и с мощным всплеском протестного движения. Провал референдума по европейской конституции в 2005 г. во Франции и в Нидерландах поставил под вопрос само будущее Евросоюза. В 2006 г. политические кризисы во Франции и в Венгрии едва не переросли к отрытые гражданские конфликты. Избирательные кампании 2006 г. в Италии и Германии выявили нарастающий идейный паралич политической элиты. Дискредитация в глазах общественности Дж. Буша-младшего и Э. Блэра стала лейтмотивом внутриполитического кризиса в США и Великобритании.

Подобные события не могут быть осмыслены в категориях конфронтации «новых» и «старых» социальных сил, в контексте межпартийной борьбы или столкновения противоборствующих идеологических программ. В основе современного общественно-политического кризиса лежит сложный процесс адаптации западного общества к инновационному характеру развития, мощному информационному прессингу и клиповой фрагментарности постмодернистской культуры. Эпоха модернизации с ее четко очерченными идеалами прогресса, технократическим характером социального развития, идеологическим «либеральным консенсусом», институциональной сбалансированностью конституционной демократии для западного общества завершена. Символичны в этом плане попытки постмодернистских интеллектуалов объявить «конец истории». Такой вывод принципиально не подразумевает никакого ответа на вопрос о характере современной эпохи. Современность оказывается «открытым проектом», лишенным какой бы то ни было линейной направленности и «внутреннего» теологического смысла, основанным на многообразии впечатлений и напряженной рефлексии.

Рефлексивный характер современной социальной культуры и ее предельная пластичность не могут восприниматься как временные издержки переходного этапа общественного развития. В современном медианасыщенном обществе человек вынужден постоянно «терять» свою идентичность с тем, чтобы вырабатывать ее вновь и вновь. Уже, казалось бы, найденный мировоззренческий ответ, сформированный «Я-образ» рассыпается всякий раз, когда окружающее информационное пространство образует новые фантомы «образов», «смыслов», «рисков» и «угроз». При всей своей виртуальности этот информационный прессинг вынуждает человека не только заново переосмысливать окружающую реальность, но и постоянно выстраивать собственное «Я». Поэтому даже в тех случаях, когда поиск идентичности происходит на основе наиболее привычных культурных кодов и символов, речь не может идти о воссоздании традиционных социальных связей. Попытки блокировать влияние современной информационной культуры под лозунгами «истинной веры», национальной самобытности, «этнической чистоты» способны создать лишь видимость консолидации общества. Паразитируя на иррациональных страхах перед меняющимся миром, такая псевдоохранительная политика пестует в человеке ксенофобию, априорное недоверие к «другим» и в конечном счете усиливает социокультурный хаос.

Направленность современной политики на мировоззренческую унификацию общества и отчуждение его от «иного» цивилизационного опыта служат лишь толчком для еще более глубоких внутрисистемных конфликтов. Но существует ли альтернатива такому курсу? Попытки противопоставить охранительной политике либерально-глобалистский «вашингтонский консенсус» обречены на провал – в обозримой исторической перспективе человечество не способно преодолеть границы исторически сформировавшихся цивилизационных моделей. Однако характер воздействия на человека традиционных институтов и ментальных структур можно существенно изменить. Традиции должны перестать быть закрытым каналом трансляции на человека тех или иных социальных норм, мировоззренческих установок, поведенческих стереотипов, т. е. воссоздания строго определенного типа личности. В условиях открытого информационного пространства они могут превратиться в важнейшую часть постмодернистской клиповой культуры. Если в обществе торжествует дух толерантности и взаимного уважения, многообразие традиций сформирует вокруг человека предельно многогранное, но неконфликтное социокультурное пространство, создаст неисчерпаемый информационный ресурс для свободной самоидентификации. Именно такое мультикультурное общество будет способствовать развитию креативной личности, обладающей высокой коммуникативной культурой, динамичным и критичным мышлением, социальным оптимизмом, готовностью к творческому саморазвитию.