История XX века: Россия – Запад – Восток

Курс на ускорение социально-экономического развития страны, выдвинутый Горбачевым в апреле 1985 г., базировался на идеях, которые зрели в умах некоторых представителей советской элиты и экономистов с 1970-х гг. Он являлся реакцией на резкое падение темпов экономического развития СССР и увеличение научно-технологического разрыва с Западом, создававшего угрозу отставания в гонке вооружений. Импульсом к преобразованиям и могучим их катализатором послужило падение мировых цен на энергоносители. Средневзвешенная цена на сырую нефть, достигнув пика в 1980 г. – 66,1 долл. за баррель, к 1985 г. сократилась в 1,7 раза (до 39,3 долл.), а затем только лишь за год – еще более чем вдвое (до 19,9 долл. в 1986 г.). Все это обостряло экономическую ситуацию в стране и подталкивало новое руководство к неотложным действиям.

Курс Горбачева предусматривал всемерное ускорение научно-технического прогресса, техническое перевооружение машиностроения (а на его основе и всего народного хозяйства) и активизацию «человеческого фактора». Несмотря на свое «экономическое» название, курс носил прежде всего политический характер. О собственно экономических ресурсах, особенно о финансовых источниках ускорения, горбачевское руководство публично говорить избегало. Последующие его шаги показали, что оно явно недооценивало эти проблемы. О рыночных механизмах поначалу также не могло быть и речи.

Замена руководящих кадров, повышение ответственности и дисциплины работников сразу же дали эффект. В 1985–1986 гг. темпы роста производительности труда в промышленности и строительстве, по официальным данным, превысили среднегодовые показатели одиннадцатой пятилетки (1981–1985) в 1,3 раза. Вместе с тем политизированное горбачевское руководство, пренебрегавшее «сухими» экономическими расчетами, начало антиалкогольную кампанию. На активизацию «человеческого фактора» и престиж руководства она поначалу повлияла позитивно. Однако и без того скудная финансовая база «ускорения» была во многом подорвана. Ежегодный ущерб государственным финансам, по некоторым оценкам, составлял 10 млрд руб., т. е. более половины «официального» военного бюджета! Еще больше был разбалансирован потребительский рынок, мощный импульс получило самогоноварение, что спровоцировало дефицит сахара. В 1986 г. в новую редакцию партийной программы без серьезных подсчетов была внесена утопическая задача решить жилищную проблему к 2000 г. В том же году развернулась андроповская по своему духу кампания по борьбе с «нетрудовыми доходами», отражавшая веру горбачевского руководства в силу административных мер в борьбе с негативными социальными и экономическими явлениями.

В 1987 г. позитивный экономический импульс исчерпал себя. По западным оценкам, темпы прироста ВВП упали втрое. Долю накоплений в национальном доходе увеличить не удалось. Из-за падения цен на нефть пришлось прибегнуть к продаже части золотого запаса и снизить импорт потребительских товаров. Экономические трудности, а главное, скрытое сопротивление партгосаппарата (за два предшествующих десятилетия отвыкшего от встрясок и реформ) побудили Горбачева расширить массовую опору преобразований и начать серьезные социально-политические изменения, т. е. пойти «по стопам Хрущева».

В январе 1987 г. Горбачев первоочередной задачей назвал развитие гласности и демократизацию советского общества. Благодаря существенному ослаблению цензуры пресса обрела некоторую свободу и стала выразителем идей и настроений, не находивших места в монополизированных политических структурах. Общественное мнение, формируемое прессой и выдвинувшимися неформальными лидерами, так называемыми прорабами перестройки, превращалось в один из важных факторов экономической политики.

Постепенно горбачевское руководство пришло к пониманию необходимости не улучшений, а серьезных преобразований, смены существовавшей в СССР экономической модели. Важными, знаковыми шагами на этом пути стали законы об индивидуальной трудовой деятельности и о кооперации, принятые соответственно 19 ноября 1986 г. и 26 мая 1988 г., которые пусть и с многочисленными оговорками, но легализовали мелкое частное предпринимательство. Уже в 1988 г. индивидуальной трудовой деятельностью было занято 734 тыс. человек. Число кооперативов весной 1989 г. превысило 99,3 тыс. В них было занято до 2 млн человек, а через два года уже 7 млн человек – примерно 5 % активного населения. В основном кооперативы создавались в сфере услуг, производстве товаров народного потребления, строительстве и торгово-посреднической деятельности. Однако вскоре стали появляться и «кооперативные» коммерческие банки, а в 1990 г. были приняты законы об акционерных коммерческих обществах и о ценных бумагах, что свидетельствовало о стремительном укреплении ростков рыночной экономики в СССР.

Хотя подавляющее большинство партийно-государственной элиты и общества в целом встретило кооператоров и «частников» с недоверием, а нередко и неприязнью, частный сектор стал самой динамичной частью экономики. Он внес определенный вклад в удовлетворение огромного потребительского спроса. Во многом благодаря частной инициативе в СССР с конца 1980-х – начала 1990-х гг. началась компьютерная революция – массовое распространение персональных компьютеров (импортированных из других стран).

Вместе с тем, пользуясь ненасыщенностью рынка товаров и услуг, слабостью законодательного регулирования, новые предприниматели резко взвинчивали цены. Не имея, как правило, банковских кредитов, они активно занялись «отмыванием» капиталов теневой экономики (по оценкам, до 70–90 млрд руб. ежегодно) и быстро попадали под влияние растущей организованной преступности, сумевшей создать едва ли не тотальную систему рэкета частного бизнеса. Нажитые частными предпринимателями (прежде всего, в торгово-посреднической сфере) и «теневиками» деньги положили начало первоначальному накоплению капиталов.

Ростки рыночной экономики оставались не более чем ростками. Главные усилия горбачевского руководства, равно как и основные экономические проблемы, были сосредоточены в сфере государственной промышленности. В июне 1987 г. на пленуме ЦК КПСС было заявлено о начале экономической реформы. Она во многом была созвучна с реформой 1965 г., но в ряде аспектов более радикальная. Цель ее заключалась в переходе от преимущественно административных к преимущественно экономическим методам руководства, к управлению интересами и через интересы. Ключевыми лозунгами стали расширение самостоятельности предприятий, переход их на хозрасчет, самофинансирование и самоуправление. Эти идеи были заложены в Законе о государственном предприятии, принятом 30 июня 1987 г. Предприятия получили право выбирать себе директоров и самостоятельно планировать свою деятельность, основываясь на рекомендуемых, а не директивных заданиях, на контрактах с поставщиками и потребителями и на государственных заказах. Работа предприятия отныне должна была регулироваться не ведомствами, а долгосрочными экономическими нормативами.

Однако механизм этой реформы в целом не обеспечивал достижение декларированных целей. Не допускалась частная собственность в средней и крупной промышленности, сохранялась система министерств, бюрократически опекавших предприятия. При отсутствии рынка и частной собственности расширение прав предприятий не привело к соответствующему повышению их ответственности за результаты своей хозяйственно-финансовой деятельности. Напротив, резко вырос «групповой эгоизм». Существенное повышение доли прибыли, оставляемой предприятиям, способствовало свертыванию их капитальных вложений и росту фондов экономического стимулирования, т. е. стремительному увеличению заработной платы и «проеданию» ресурсов. Пользуясь малейшей возможностью, руководители предприятий взвинчивали цены, что дало импульс инфляции. В то же время, несмотря на объявленное самофинансирование, многие предприятия по-прежнему пользовались государственными субсидиями. Таким образом, директивные, плановые регуляторы промышленности были поколеблены, а рыночные так и не внедрены. Половинчатое, непродуманное реформирование, в очередной раз продемонстрировавшее скудость советской экономической мысли, и нерешительность горбачевского руководства не позволяли разрешить острейшие экономические проблемы и способствовали быстрому росту диспропорций, разбалансированности экономики.

Преобразования в сельском хозяйстве свелись к перестройке системы управления, некоторому расширению самостоятельности колхозов и совхозов и внедрению арендных договоров, т. е. предоставлению крестьянским семьям права брать землю в аренду на длительный срок и распоряжаться произведенной продукцией. По сути, это была попытка создать «социалистическое», т. е. без установления частной собственности на землю и подконтрольное государству, фермерство. Однако эти меры не дали существенных результатов. Создание управленческой суперструктуры – Государственного агропромышленного комитета, объединившего целый ряд министерств и ведомств, ведавших отраслью, не позволило добиться реального повышения самостоятельности, инициативы колхозов и совхозов. Обескровленная постоянным оттоком наиболее активного населения в города и «раскрестьяненная» деревня, из которой на протяжении шести десятилетий выбивался дух предпринимательства, слабо откликнулась на призыв развивать частную инициативу. Тем более что адекватных условий для этого создано не было. Крестьяне-арендаторы сталкивались с большими трудностями в финансировании, приобретении техники, с многочисленными бюрократическими преградами, а нередко и с враждебным отношением местных властей и даже своих односельчан. В итоге к лету 1991 г. хозяйства арендаторов охватывали лишь 2 % земли и 3 % поголовья скота.

В целом к концу 1980-х гг. стало очевидно, что стране угрожает социально-экономический кризис. В 1989 г. начало сокращаться сельскохозяйственное, а с конца года и промышленное производство. Но более всего обострились финансовые проблемы, традиционно считавшиеся советскими руководителями второстепенными по сравнению с «производством». Из-за недооценки этих проблем, стремления побыстрее ускорить экономическое развитие, решить острые социальные вопросы, а также из-за антиалкогольной кампании уже в первые годы перестройки был существенно нарушен макроэкономический баланс. Во многом этому способствовали и объективные причины: снижение мировых цен на нефть и непредвиденные расходы на ликвидацию последствий чернобыльской катастрофы (ее непосредственный ущерб оценивался в 8 млрд руб. – около 1,5 % национального дохода), а впоследствии и страшного землетрясения в Армении. В итоге среднегодовой дефицит платежного баланса в свободно конвертируемой валюте вырос с 2,2 млрд долл. в 1981–1985 гг. до 16,4 млрд долл. в 1986–1990 гг. Объем внешнего долга без учета задолженности странам СЭВ увеличился почти втрое: с 28,5 млрд долл. в 1985 г. до 84 млрд в 1991 г. Дефицит государственного бюджета (покрывавшийся обычно за счет сбережений населения в государственном Сбербанке) вырос с 1,7 % ВВП в 1985 г. до 10,3 % в 1990 г.

Это привело к инфляции, поначалу главным образом скрытой, проявившейся прежде всего в вымывании товаров с потребительского рынка и резком росте всяческих дефицитов. Тревожной приметой стало широкое введение карточек на продукты. Уже в 1989 г. рационирование сахара осуществлялось практически во всех регионах, масла – более чем в 60 %, мяса – в 40 % регионов. Ситуация продолжала обостряться и в 1991 г. По данным социологических опросов, половина респондентов не могли найти в свободной продаже ничего из основных продуктов питания, а 70 % испытывали сложности с «отовариванием карточек». Тотальный дефицит служил важнейшим фактором роста социальной напряженности и падения популярности Горбачева. С конца 1980-х гг. впервые за шесть десятилетий в СССР развернулись мощные рабочие забастовки, которые стали приобретать политический характер.

Благоприятные условия для проведения экономических реформ создавал новый внешнеполитический курс СССР – резкое улучшение отношений с западными странами и прекращение разорительной и непопулярной войны в Афганистане. В связи с потеплением международной обстановки и обострявшимися экономическими проблемами была скорректирована военная доктрина, которая стала основываться на принципе «оборонной достаточности». Началось сокращение численности армии и вывод войск из восточноевропейских стран. Все это позволило несколько облегчить бремя военных расходов. Тем не менее в 1990 г., даже по официальным, явно заниженным данным, они составляли не менее / государственного бюджета.

С 1986 г. удалось обеспечить невиданный в советской истории приток западных кредитов. Однако в большинстве своем они пошли не на решение структурных проблем, а на покрытие возраставшего дефицита госбюджета и потому не дали существенного эффекта. Ежегодные выплаты по внешнему долгу с 1989 г. стали непосильными для СССР, и страна впервые за многие десятилетия вынуждена была задерживать эти платежи.

Сокрушительный удар по советской экономике, основанной на строгом централизме, директивном управлении и детальном планировании, нанесла потеря КПСС монополии на власть. Переход политической инициативы от партийного аппарата к реформированным Советам, новым независимым движениям и партиям обернулся эскалацией социальных требований и популистских решений. Темпы роста зарплаты в 1988–1989 гг. по сравнению с 1986–1987 гг. увеличились вдвое. В 1990 г. на четверть возросли социальные пособия. Финансовая система страны явно не выдерживала этих нагрузок.

Но главные проблемы были связаны с начавшимся в 1988–1989 гг. постепенным распадом СССР. Он принял форму «парада суверенитетов» – явочного расширения союзными республиками своих полномочий, провозглашения ими приоритета собственных законов над союзными, игнорирования распоряжений центра (в том числе о перечислении налогов) и попытками самостоятельного поиска путей выхода из кризиса. Проводить единую экономическую политику из центра в таких условиях стало практически невозможно. Развал административно-командной системы управления, на которой все еще держалось советское народное хозяйство, предопределил неминуемую не только экономическую, но и политическую катастрофу.

Договориться с республиканским руководством и как-то стабилизировать экономическую ситуацию можно было за счет радикализации реформ, решительного перехода к рыночным отношениям. Однако Горбачев уже исчерпал свой «реформаторский ресурс». Хотя его коммунистические убеждения претерпели определенную эволюцию в сторону социал-демократизма, от социализма он отказываться не собирался и вместо решительных шагов к рынку предпочитал топтаться на месте, лавируя между различными силами.

Критическое положение в экономике и растерянность горбачевского руководства, не знавшего, что делать дальше, привели к развертыванию в 1989–1990 гг. широкой экономической дискуссии. В ходе нее еще остро ощущалась ограниченность экономических, «рыночных» знаний, но некоторые ее участники уже отошли от марксистских догматов. В октябре 1989 г. созданная при Совете Министров СССР комиссия по экономической реформе во главе с академиком Л. И. Абалкиным представила программу, в которой признала приоритет рынка над планом, необходимость свободных цен, конкуренции и конвертируемости валюты. Однако ее осуществление предполагало постепенность преобразований и политическую стабильность, что явно не соответствовало ситуации в стране. В феврале 1990 г. появилась более радикальная программа «400 дней», разработанная под руководством Г. А. Явлинского. Исходя из опыта польской «шоковой терапии», авторы предусматривали переход к рынку за 400 дней путем массовой приватизации, постепенной либерализации цен и т. д. К осени 1990 г. эта программа по заданию Горбачева и Ельцина была переработана под руководством академика С. С. Шаталина в «500 дней» и рассматривалась как возможная альтернатива правительственной. Несмотря на очевидный сегодня популизм и утопизм многих ее положений, она создавала условия для радикализации экономических реформ. По сути, речь шла о смене социально-экономической модели. К этому склонялось и общественное мнение. В 1991 г. 65 % населения поддерживало переход к рыночной экономике, а 37 % выступало за роспуск КПСС.

Однако Горбачев не решился утвердить «500 дней». Была принята выхолощенная, «компромиссная» программа. Шанс для начала реального выхода из экономического кризиса был утрачен. Несмотря на некоторые подвижки, союзное руководство фактически отказывалось от приватизации и других серьезных рыночных реформ. Чтобы спасти государство от финансовой катастрофы, был задействован последний «неприкосновенный» резерв.

Еще в мае 1990 г. Председатель Совета Министров СССР Н. И. Рыжков объявил о предстоящем повышении цен, но поднявшаяся волна возмущения вынудила правительство отступить. В январе 1991 г. новый премьер В. С. Павлов неожиданно провел денежную реформу в виде обмена 50 и 100-рублевых купюр. Однако конфискационный эффект оказался невелик (поскольку срок обмена купюр был продлен), а доверие к государству пошатнулось. Кроме того, в январе была отпущена большая часть оптовых цен, а в апреле 1991 г. правительство решилось, наконец, поднять цены на потребительские товары. Но экономический эффект был полностью нейтрализован масштабными увеличениями дотаций, зарплат и социальных выплат.

В итоге советскую сверхцентрализованную экономику реформировать не удалось, а ростки частной были еще очень слабы. Нараставший социально-экономический кризис и фактический распад государства заставили Горбачева договориться с рядом руководителей республик о заключении нового союзного договора и радикализации экономических реформ. Однако попытка государственного переворота в августе 1991 г. сорвала эти планы и привела к краху советской экономики.

Такой результат был во многом закономерен. Возможность экономических, рыночных реформ с сохранением диктатуры компартии по китайскому варианту в СССР блокировалась не только политико-идеологическими факторами и «холодной войной» с Западом, но самой структурой крупномасштабной индустриальной, урбанизированной экономики (в отличие от преимущественно крестьянского Китая конца XX в.), отсутствием в стране людей, знакомых на практике с опытом рыночного хозяйства,[15] а также мощной заграничной диаспоры, готовой к широким инвестициям (что сыграло важнейшую роль в китайском «экономическом чуде»).